Дорога к забвению
Рассказ

Их домишкам – играть в молчанку,

Не расскажут уже они,

Как скакал генерала Молчанова

Мимо них адъютант Леонид.

Арсений Несмелое

Поэт Арсений Иванович Митропольский, более известный под литературным псевдонимом Арсений Несмелов, сидел в одной харбинской трущобе. Начиналось лето 1930 года. Маленькая комната с убогой мебелью. Вернее – снятый угол Каким-то образом там расположилась весьма убогая мебель. Надо учитывать, что впоследствии Несмелов описывал это логово как бы по касательной. Тень съёмщика и друга тогда интересовала автора гораздо больше.

Леонид Евсеевич Ещин, то бишь съёмщик, старался не вставать. В комнате и без того повернуться было сложновато. А уж ему – тем более.

Да и зачем, собственно, вставать? Дотянуться до чего-то можно и сидя. Книги и бумаги сдвинуты на дальний край стола. А по его середине красуется огромная бутыль шотландского виски. Здесь же две бутылки содовой воды. И два стакана.

– Откуда это? – спросил Несмелов.

– Благодетель наш, хороший человек, – ответил Ещин, имитируя кавказский акцент. Потом обычной русской речью рассказал: – Понимаешь, ему срочно товар понадобилось разгрузить. А людей отчего-то не нашлось. Тоже мне коммерсант! Но быстро подрядил меня. И кое-кого ещё. А денег у него в кассе не сразу хватило. Он нам и выдал часть товаром. В единственном экземпляре каждому. Мы, конечно, помянули добром нашу и вашу тётю. Но взяли. Мне вот это досталось… – Ещин погладил бутыль. – В знак уважения к поэтическому дарованию и человеческой доброте. А содовая водица – в знак премии.

– Надеюсь, деньги не зажилены?

– Да нет. Рассчитался, в конце концов.

Виски – в стаканах.

– Только вот не могу привыкнуть, что красоту эту приходится разбавлять. А то бьёт так… Куда тут нашей родимой! Тем более всем этим напиткам китайским… Если уж я еле справляюсь с виски, так это что-то значит!

– А сакэ ты не полюбил? – заинтересовался Несмелов.

– Всё японское однозначно любить и уважать – это уж для тебя скорее… Слишком ловкие они, японцы. Хотя при этом прямые и доблестные… Но культура их… Это да, умеет душевно успокоить. Даже нашего брата…

– Возможно. Однако ладно… За что пьём?

– Ты не очень удивишься? Память Маяковского.

– Как раз не удивлюсь. Он же был настоящим гением. Даром что красный. С самоубийством его, кстати, что-то не очень понятно. Судя по известным мне обстоятельствам, травили его в последнее время здорово. Может, в идее разуверился? В стихах его разные ноты. Да и пьеса эта – «Клоп»…

– Не чокаемся. Память честного, хоть и заблудшего русского поэта… Да будет милостивым судьёю ему Господь Бог, в коего он не верил.

Выпили.

– Ты содовой, содовой… – Несмелов проговорил это быстро, но как-то не спеша.

Ещин перевёл дух. Помолчал. Потом заявил напряжённо:

– Я вот думаю… Если такие титаны стреляются… Что же? Идея терпит крах?

– Сталин, как полагаю, иного мнения.

– Но и мужики по сёлам недовольны. Казаки тем более… Может, у нас в газетах, конечно, и подвирают. Или мировая печать. Но дыма без огня нет.

– Молодёжь тут, в городе, по крайней мере, воодушевилась.

– Только о фашистах этих с Юридического факультета не надо. Я всё же еврей, притом что русский офицер и человек православный. А они… Да половина из них – мальчишки, выросшие тут, в Харбине. Что они о России знают?

– Не знать можно… – Несмелов деловито разливал виски. – Но есть вера…

– А как можно верить в то, чего не знаешь? – вдруг бросил Ещин. – Что тогда? Я вот даже одной милой барышне задал этот вопрос… Недавно. Ничего – оставила без ответа. Даром что она писать пробует. Когда-нибудь, чего доброго, меня опишет. В не самом шикарном сочинении. А фашизм уродлив. Кроме бед, ничего не жди. Совращаются в него дурачки и бандиты по своему темпераменту. Такое не один я вижу, поверь! Даже если прямо сказать нелегко…

– А что бы ты предложил?

– Ничего. В том-то и дело. Мы никому ничего не можем предложить. Я знаю, что говорю… Тысячи вёрст по Сибири прочесал ведь с оружием, как и ты… И не приняла нас Россия. Не приняла… Это однозначно!

– Об адмирале подумалось? – не сразу спросил Несмелов.

– Разве только о нём? – тянул Ещин. – Вот Перхуров Александр Петрович… Слушай, как жаль, что наше Верхнее Поволжье он тогда, в восемнадцатом, поднять не смог. Скинули бы большевиков малой кровью – и дальнейшей Голгофы не было бы… Тында-рында…

– Но Молчанов, слава Богу, жив и здравствует.

– Да. Он вроде бы в Сан-Франциско. И, кажется, хорошо устроен. Всё-то я знаю.

– Тогда за здоровье Викторина Михайловича.

– За Перхурова тоже бы надо… Не пересидел ведь. И сцапали, и расстреляли…

– Тогда предлагаю за обоих по старшинству их проявления в Белом деле. Частим, конечно. Ладно…

Бутылка опустошалась не очень быстро. Но последовательно.

– Его превосходительство генерал-майор Викторин Михайлович Молчанов, – чеканил Ещин.

– Его превосходительство генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель, – отзывался Несмелов.

– Его высокопревосходительство адмирал Александр Васильевич Колчак, – резонировал Ещин. Несмелов лишь кивнул, и крайне твёрдо.

Тосты шли в основном без чоканий. Впрочем, когда речь заходила о некоторых сослуживцах, стаканы всё же иной раз сближались.

– Ох, Лёнька, боюсь, опять напьёмся до положения риз наших…

– Слишком много кошмаров мы с тобой повидали.

Ещин задекламировал. Стихи были его собственными, но он их как будто с трудом вынимал из себя:

 
Мы равнодушны стали к смерти
И без убийств не знаем дня.
Всё меньше нас в снегу путь чертит
И у костров вонзает вертел
В кусок убитого коня.
 
 
Под пулемётный рокот дробный
Проходят годы, как века.
И чужды всем, одни, безродны,
Идём мы памятник надгробный
Былой России высекать.
 

Ещин помолчал. Будто проводил самого себя в последний путь… Потом добавил с тихим напором:

– Да… А теперь вокруг тоже кошмары. И пустота впереди… Да! За барона тост не предлагай. Ты этого психопата и без того изобразил рельефно.

– Ты про Унгерна говоришь?

– Да. А из живых… Вот атамана припоминать не хочется. Сидит себе этот Семёнов под японцами да денежки копит. А мы виси в пространстве… Таки эх… Тында-рында…

– Давай-ка за тех, кто в Совдепии. Им под ярмом хуже в десятки раз.

– За твоих жену и дочку. Если они… Когда-нибудь вернуться всё же решат… За моих папу с братом.

И за всех остальных. Пошли им, Господи, везение. Если они живы…

Ещина развозило несколько ощутимее, чем Несмелова. А тот явно думал, как его переключить. Да ещё вот на какое дело:

– Лёнька… Прости, а ты пишешь сейчас?

– А кому стихи мои нужны? Да и я… Кроме тебя, наверное, никому скоро не буду нужен. Потом, у тебя талант настоящий. А у меня? То одну строку запорю, то другую хорошей не сделаю… И вся картина выходит какой-то вечно смазанной…

– Ты прибедняешься.

– А вот послушай.

Ещин поднялся со стула. В пространстве он с трудом, но удержался. Дотянулся до того края стола, на который были сдвинуты бумаги. Руководствуясь неким чутьём, схватил, не глядя, самую верхнюю из них. Испуская облегчённый вздох с повышенным содержанием в нём перегара, снова рухнул на стул.

Несмелов быстро сосредоточился. Он сохранял в себе то, что слышал. Время тихо шло.

… И Ещин дочитывал:

 
Ну а вам круторогий гном
Бросил блёстки в прорези глаз.
Я ведь друга почуял в нём —
Он мечтает тоже о Вас!
 
 
Но и он не мог бы понять,
Но и он удивлён бы был,
Если б мог я ему сказать,
Как я Вас люблю и любил.
 
 
И медлительный ветерок
Долетает мне до лица.
Сделай так, сделай так, катерок,
Чтоб пути – не бывало конца.
 

Помолчали.

– По-моему, это в печати уже явилось… – протянул Несмелов.

– Да мне-то какая разница, когда и где это написалось и напечаталось! Просто читать приятно. Сам подумай: много ли хорошего мы увидали в жизни? Я походы наши, уж прости, не всегда и припоминать-то хочу… Но вот это… Хоть ненадолго вырвешься. К лучшему. Как из плена… Милые женщины… Гномы вот симпатичные… А здесь, у китайцев, тоже бывают добрые духи… Или домовые наши… Так хочется с ними и к ним.

– Это правда. А я, среди прочего, думал спросить…

– Нет ли у меня чего-нибудь новенького в печать?

– Я твой дар уважаю и ему верю. Поэтому было бы хорошо…

– Знаешь, давай поговорим через некоторое время. Я встал на распутье.

– Как скажешь, Лёнька…

– Ладно, ты иди. А я полежу после этой живительной влаги…

– Всех благ тебе.

И Несмелов поднялся со стула.

– Слушай! – вдруг бросил Ещин.

– Что?

– Знаешь, как я радовался, когда мы на «ты» оказались?

– Может, тебя до кровати…

– Да спасибо, я сам…

… Вскоре после этого разговора Ещин умер. Ходили слухи о его самоубийстве.

Несмелов, как известно, не только написал о нём стихотворение:

 
Спи спокойно, кротчайший Лёнька,
Чья-то очередь за тобой!..
 

Его он вывел и в своей прозе…

Но далее об усопшем мало кто помнил. И вспоминали о нём очень редко. Подчас приходится догадываться, что он мог и что не мог…

16-22.04.2025

Парень с Лахтинской улицы

Тевлик Субботовский
Сюита из литературных парафразов и серьёзных вещей

I. Легенда о Тевлике Субботовском и Александре Блоке

Весенним вечером 190… года Тевлик Субботовский встретил у себя на Лахтинской улице поэта Александра Блока, жившего в доме по соседству. Поскольку родителям Тевлика срочно понадобилось купить что-то в лавочке на Большом проспекте, а отец при этом не мог оторваться тоже от какого-то срочного дела, ничего удивительного, что энергичный ребёнок оказался на улице в столь поздний час. (Не маму же выгонять из небогатого семейного круга за покупкой!)

В свою очередь, поэт Александр Блок весь вечер осмыслял принципы мироздания в узком кругу друзей и коллег. Так как мысли у Блока легче кружились при содействии красного вина, ничего удивительного, что, когда он слезал с извозчика, из кармана пальто выпала рукопись одного из бесценных шедевров поэта. (Последнее, впрочем, установилось позднее.)

Извозчик отъехал, а Блок, не обращая внимания на утрату собственного автографа, тихо пошёл домой, где его, согласитесь, уже несколько заждалась Любовь Дмитриевна.

Но Тевлик Субботовский был не только наблюдательным, а ещё и сознательным мальчиком. Сорок с лишним лет спустя его даже можно было бы назвать тимуровцем. Поэтому Тевлик связал факт внезапного обнаружения рукописи с личностью уходящего и подвыпившего поэта. Он поднял автограф, догнал Блока, извинился, вернул ему бесценный шедевр и даже довёл автора до подъезда.

Потом Блок поднялся в свою квартиру, а Тевлик побежал по своим делам и даже вовремя вернулся домой с покупками.

Так что помните, дамы, господа и дети обоего пола, какие события иногда влияют на развитие великой литературы!

А ведь Тевлику Субботовскому очень долго даже не приходило в голову, что за подвиг он совершил с точки зрения культуры!

03.08.2017

II. Речь в защиту творческого наследия И. С. Тургенева, произнесённая с воспоминаниями о личности Тевлика Субботовского

1

Милостивые государыни и милостивые государи! Оглядываясь, так сказать, на прошедшие эпохи русской культурной жизни и выделяя среди них

советский период, я могу сказать, что освоение бесценного наследия Ивана Сергеевича Тургенева, производимое в рамках школьных программ, сыграло с нашим обществом дурную шутку.

Проходя «Бежин луг», «Муму», роман «Отцы и дети», а также всё, что там ещё полагалось проходить, наши школьники оставались заложниками инфантильного подхода к действительности. Это выражалось в том, что они полагали: если училка навязывает что-то из-под палки, ни уму, ни сердцу это «что-то» не скажет. И душевно осваивать широкий контекст творчества Тургенева совершенно незачем.

Не буду спорить с застарелым чувством человеческого протеста. Предложу уважаемой мною аудитории лишь оценить, как именно ранним летом 190… года воспринимал прозу Тургенева всё тот же Тевлик Субботовский с Лахтинской улицы.

2

Я готов мысленно перенестись на верхний этаж ещё довольно нового тогда дома, в коем семья Тевлика Субботовского нанимала квартиру.

Люди были не самые богатые. Что же удивительного, что, живя в Петербурге, они селились где повыше?.. Так вот. На дворе – белая ночь. В каморке Тевлика – полумрак. На тумбочке перед его узкой спартанской кроватью свеча горит. Да, чуть не забыл: штора полузадёрнута, а окно полуоткрыто. Ветра нет.

Лично Тевлик Субботовский не лежит, а сидит на кровати, вплотную пригнувшись к свечке. Его босые ступни касаются пола. Видимо, из-за некоторой духоты он обходится без ночной рубашки. Ноги и бёдра просто обёрнуты одеялом, торс обнажён. Смуглое лицо, увенчанное коротко стриженными чёрными волосами, склонено над книгой, лежащей на тумбочке рядом со свечечкой.

Все эти детали, милостивые государыни и государи, важны нам на предмет создания полноценного эффекта жанровой сцены…

Ассоциации можете установить сами… Если же аудитория считает, что означенный эффект недостаточно сильно проведён, мы добавим, что чёрные глаза Тевлика очень даже внимательно бегают по строчкам.

«Между тем в нём не было ни той таинственности, которою щеголяют юноши, одарённые самолюбием, бледностью, чёрными волосами и “выразительным” взглядом, ни того поддельного равнодушия, под которым будто бы скрываются громадные силы; нет: он весь был, как говорится, нараспашку; но когда им овладевала страсть, во всём существе его внезапно проявлялась порывистая, стремительная деятельность; только он не тратил свои силы по-пустому и никогда, ни в каком случае не становился на ходули».

Прочтя вот это, Тевлик Субботовский, видите ли, оторвался от книги. Судя по выражению лица этого умного подростка, ему сейчас понадобилось решить какую-то задачу не проще математической.

Эрудированному человеку должно быть ясно, что Тевлику попалась в руки повесть Тургенева «Андрей Колосов». Пренебрежём необходимостью указывать на дальнейший текст и связанные с ним реакции юного читателя. Скажем только, что по мере приближения к финалу степень озадаченности Тевлика пропорционально увеличивалась.

«Господа, я думаю, вы, как все порядочные люди, были влюблены хоть раз в течение своей жизни и на собственном опыте узнали, каким образом зарождается и развивается любовь в человеческом сердце; а потому я не стану слишком распространяться о том, что происходило во мне тогда».

Вот на этом месте лицо Тевлика Субботовского, смело можно сказать, застыло. Даже окаменело. Он даже как будто был в целом мире только вдвоём с повестью. Но ведь из людей в комнате и не было никого, а папа с мамой спали за стеной. Смело можно было воспринимать одного лишь Тургенева.

Ещё прошло время… И ещё!

«Вы мне скажете: “Что ж тут удивительного? ваш Колосов полюбил девушку, потом разлюбил и бросил её… Да это случалось со всеми…” Согласен; но кто из нас умел вовремя расстаться со своим прошедшим? Кто, скажите, кто не боится упрёков, не говорю упрёков женщины… упрёков первого глупца? Кто из нас не поддавался желанию то щегольнуть великодушием, то себялюбиво поиграть с другим, преданным сердцем?»

Излишне указывать, что, дочитав повесть до конца, Тевлик уже с трудом сдерживал свои эмоции. На его лице внимание к книге дополнилось растерянностью и одновременно чувством чего-то очень тягостного. Тевлик закрыл книгу, отложил её. Посидел, разогнувшись. Видимо, от своей позы подросток немного устал. Но он пробовал собрать свои впечатления, и это ему плохо удавалось.

Напольные часы за стеной тикали. Тевлик как будто отозвался на их звук сквозь потоки своих мыслей. Вернулся в реальный мир.

Это выразилось в том, что он задул свечку. Потом поднял ноги на постель, вытянулся на ней. И повернулся лицом к стене.

Может быть, он вспомнил, что вставать придётся рано?

3

Утром, после завтрака Тевлик Субботовский стоял перед столом, за которым сидел его отец. Человек это был уже немолодой, с довольно жёстким и напряжённым взглядом. К тому же носил очки. Но по мере того, как отец просматривал бумаги и щёлкал на счётах, лицо его светлело. И взгляд смягчался.

– Ты можешь служить счетоводом, – сказал отец. – Если со мной что-нибудь случится, хорошая арифметика сделает тебе тонкий кусок хлеба. Потом ты будешь смотреть, как можно подняться по жизни и похожа ли она на лестницу.

– Я всему классу делаю шпаргалы по математике, – отозвался Тевлик. – Вы же знаете. И никто не заявлял претензий.

– А плату ты со всех берёшь?

– Нет. Кое-кому я просто по дружбе помогаю. Но они этого не выдают.

– Значит, ты умный человек и правильно ведёшь себя с людьми. Есть клиенты, и есть друзья. С друзей денег брать не надо, просто надо помогать им за взаимную поддержку. Но плохо, когда друзья и клиенты в одних стенах. Кстати, вот хорошо, что ты мне напомнил. Скоро надо будет у тебя директора и инспектора подмазывать. Если они тебя из процентной нормы уберут, это же горе для учащегося еврея!

– Я ни на одном экзамене не провалюсь.

– А креститься ты не думаешь? Вот из нормы без взятки и выпрут. И провалить они тоже могут. Не забывай!

– Дедушка даже в кантонистах веру не менял. Вы же рассказывали.

– Вот за твёрдость его и уважали. Даже антисемиты. Православные тоже свою веру очень сильно сберегают. Они могли понять и твоего деда. Но с людьми всё равно ладить надо. А теперь особенно.

– Это потому, что реакция?

– Революция была не лучше. Во-первых, она прогорела, из-за чего разные люди обозлились. А погромы и при ней были. Сейчас, по крайней мере, всё тихо… А ты опять читал целую ночь?

Последний вопрос прозвучал резко и неожиданно. Тевлик даже смешался.

– Но он совсем не бережёт глаза! – Отец сделал обеими руками какой-то резкий жест. – Слушайте, евреи и христиане! Этот бохур опять читал а ганце нахт! Он хоть понимает, что его глаза будут его кормить, как бурлаков в революцию таки не кормит родная зелёная дубина?!

Отец даже хотел вскочить со стула. Но сдержался.

– Это был Иван Сергеевич Тургенев, – тихо ответил Тевлик. – А вы, папаша, сами говорили, что надо читать всё лучшее в русской литературе. Я и нашёл время.

– Ночью надо спать. Это дело аристократов и богатых бездельников – не спать, а развлекаться ночью. Сейчас ты уйдёшь куда-то?

– Я договорился погулять.

– И с кем?

– С Колей Лутониным.

– Он, кстати, всё пытается отдать мне деньги за те ночлеги и пропитание. Я не беру. И ты чтоб не брал!

– Что вы, папаша, он же друг!

– Тем более не бери. Кстати, его доходы мне плохо нравятся.

– Чем? Он же слуга в приличном доме.

– Между прочим, он служит барыне, да ещё вдове. И слугам, да ещё таким, как мальчик-бой, платят меньше, чем ему. Тут что-то не то. Но я таки не имею права порочить парня, да ещё круглого сироту. Хорошо… В шестом часу я жду тебя в мастерской. Опять будешь считать. А от этого Гринберга лучше не ждать ничего совсем точного. Но ведь очень большой заказ. Если справимся в срок и клиент быстро рассчитается, можешь с мамой поехать на дачу в тихое и приличное место. Я даже имею в виду куда. Остальное пущу на жизнь и на взятки… А сейчас возьми пирожков, чтоб не бегать по этим лавкам! Таки учись экономить, но друзья всё равно должны любить тебя за расходы!.. Ну иди, Тевье…

4