© Беляков С. С.

© ООО «Издательство АСТ»

© Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

© Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

© Государственный литературный музей, Москва

Часть I
География нации: граница и земли

С чего начинается Украина?

Где начинается Украина? Восточная граница современного украинского государства сложилась в двадцатые годы двадцатого века, когда на карте появилась Украинская Советская Социалистическая Республика. Штрихи к этой границе добавляли уже после смерти Ленина. Возвращали советской России Шахты и Таганрог, подаренные было советской Украине, передавали УССР русский Путивль. Решения о границе принимали тогда в ЦК ВКП(б) и Совнаркоме СССР, их визировал ЦИК СССР. В декабре 1991-го эта граница, прежде внутренняя, административная, стала государственной. Но мало кто из русских признает Донецк и Харьков чужими городами. Он скорее согласится отнести границу далеко на Запад – к Тернополю и Львову, в бывшую Восточную Галицию, польскую, потом австрийскую и снова польскую провинцию.

Но разве у соседних Волыни и Подолии меньше оснований называться украинскими землями, чем у Галичины? А Поднепровье, родина Тараса Шевченко? Запорожье, прославленное в народных думах, которые распевали слепые бандуристы еще полтора столетия назад? Или Полтавщина, которая подарила миру не только Гоголя, Гнедича, Боровиковского, но и Петлюру? Разве всё это не Украина?

«Идите от Москвы на юг, и вы увидите, что, постепенно находя изменения, за Десной и Семью вы перешли к народу, совершенно отличному от нас, чистых руссов. Язык, одежда, облик лица, жилища, мнения, поверья – совершенно не наши!»^[1] – отмечал в 1830 году издатель «Московского телеграфа» Николай Полевой.

Для русских путешественников начала XIX века русско-украинская граница проходила не на Волыни или в Галиции, а много восточнее, где-то между малороссийским Глуховом и великорусским Севском: «Восхождение солнца мы видели в области хохлов, а захождению его кланялись в России»^[2], – писал князь Иван Михайлович Долгорукий в 1817 году.

Князь всего-навсего покинул Черниговскую губернию и переехал в Орловскую. На его пути не было ни широкой реки, ни горного хребта. Однако «область хохлов» даже внешне отличалась от Великороссии. «Вместо ракитника по сторонам дороги красуются высокие развесистые вербы»^[3]. Арбузы зреют не в барских оранжереях под присмотром садовника, а на баштане (крестьянской бахче). Даже вкус яблок и груш как будто совсем другой. Последнее отмечали не только украинцы, вернувшиеся на родину из Великороссии, но и русские путешественники^[4].

И все-таки две страны разделяла прежде всего не география, а этнография. На русско-украинской этнографической границе были и земли, которые трудно разграничить. Жители Северщины очень долго сохраняли особенности бытовой культуры и даже самоназвание «севрюки». Еще в середине XIX века славянофил Иван Аксаков уверенно писал: «Древняя Северия – не Малороссия»^[5]. «Севрюки» к тому же носили бороды, что сближало их с русскими крестьянами – их восточными и северо-восточными соседями.

На севере Черниговской губернии жили белорусы и русские староверы, причем русские резко отличались не только своими традициями и одеждой, но и внешностью: «…великолепное раскольничье население, бодрое, богатое, промышленное: всё народ крупный и рослый, но несколько угрюмый и суровый на вид»^[6]. Зато южные уезды Черниговской губернии имели типично малороссийский облик: белые хаты, живописно разбросанные между холмов и долин, приветливо выглядывали «из-за зеленых садов своих»^[7].

К юго-западу от Севска, Рыльска, Белгорода постепенно исчезали деревни, застроенные бревенчатыми избами, нередко курными, то есть топившимися по-черному, без трубы^[8]. Вместо них появлялись слободы, застроенные чистенькими мазанками, беленными известью изнутри и снаружи. «В первом селе Черниговской губернии уже беленькие хатки, соломой крытые, с дымарями, а не серые бревенчатые избы. Костюм, язык, физиономии – совершенно всё другое. И вся эта перемена совершается на пространстве двадцати верст. В продолжение одного часа вы уже чувствуете себя как будто в другой атмосфере»^[9], – замечал герой Тараса Шевченко.

Дорога в Харьков, столицу Слободской Украины, отмечена теми же приметами. Русский издатель, библиофил и путешественник Николай Сергеевич Всеволожский в 1836 году приехал в Белгород. На почтовом дворе «насилу разбудил двух малороссиян», те лениво запрягли лошадей и поехали. Прекрасный русский Белгород, «наполненный церквями и монастырями»^[10], остался позади, начиналась другая страна: «Здесь чувствуешь уже совсем иную природу: ты вступил в Малороссию! Народ не тот, черты лица другие, почва земли, местоположения, всё принимает другой вид»^[11].

Ивану Аксакову переход от Великороссии к Малороссии казался более плавным, постепенным. Только между Харьковом и Полтавой началась «настоящая Хохландия»^[12].

Другой климат, другая природа, другое жилье, другой народ. «Здесь я уже почитал себя в чужих краях»^[13], – признавался князь Долгорукий. В этой «чужой земле» он благодарил Бога не только за встречу с сестрой и зятем, но даже обрадовался русскому торговому мужику, который вез серу из Одессы в Москву. А уже на правобережной Украине, под Новомиргородом, князь увидел селение, основанное русскими крестьянами из Обояни, и «с удовольствием любовался на сарафан нашего покроя, какого уже давно не видал»^[14]. Как будто и правда в другую страну приехал и нашел там соотечественников.

Славист Измаил Срезневский вырос в Харькове в те годы, когда этот город был центром украинской культуры. Учился в Харьковском университете, где преподавали не только русские и немцы, но и «природные малороссияне» вроде профессора Гулака-Артемовского, одного из основоположников современной украинской литературы. Срезневский увлекался украинской культурой, слушал кобзарей, записывал народные песни и думы, но оставался именно русским человеком. В шестнадцать лет он писал матери: «Вы знаете, маменька, как я любил слушать рассказы <…> о моей милой родине и о русских; я желал, подобно птичке полуденной, вскормленной на чуждой стороне, полететь на свою невиданную родину»^[15]. Значит, даже Харьков представлялся ему уже «чуждой стороной».

В отличие от людей XIX века, Лидии Яковлевне Гинзбург был доступен взгляд сверху, с низколетящего самолета, и различие двух миров, украинского и русского в ее описании даже нагляднее, чем у Аксакова, Всеволожского или Долгорукого: «…на воздушном пути из Украины в Россию вы видите с учебно-экскурсионной наглядностью, как кончаются белые, зеленые, сумбурные деревни, как начинаются деревни голые, деревянные, пополам разделенные дорогой»^[16].