© Сергей Акчурин, 2019

ISBN 978-5-0050-3814-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
⠀
 
 
                                    Книга первая
 
 
                                       К О Р О В Ы
 

 
Там, на земле, лишь ваши несчастные проекции,
Здесь же – ваша настоящая жизнь.
 

Пастух

Кто дал нам губку, чтобы стереть весь небосвод?

Ницше

Есть сведения, что древние Пастухи, которые пасли на земле род людской, принадлежали Божественному стаду, созданному Создателем всего и определенному к бесконечному перемещению в плоскости, доступной лишь древнему пониманию пространства. Вид этого величественного стада постоянно открывался и людям. Особенно на закатах, задрав головы, стада людей с благоговением наблюдали, как по небу бредут Божественные коровы, и ясно слышали топот множества ног, и далекое многоголосое мычанье; видели не только коров, но и грозных одиноких быков, которые двигались, увязая копытами в облаках, и даже коней, пролетающих в беге над этими облаками. Люди подражали небесному стаду, как высшему пониманию собственных сущностей, люди мычали и считали себя лишь призраками или тенями тех самых могущественных фигур, бредущих по небосклону. Но слишком часто, убегая от ужасов земной жизни, человек с легкостью совершал самоубийственный акт, сознанием своим просто раздвигая тесноту окружающего пространства и перемещаясь в небесное стадо, к вечным и истинным существам. И чья-то рука закрыла плоскость этого видения, оставив вместо Божественных и грандиозных фигур лишь небесную пустоту, лишенную смысла и возможности подражания. Стада людей начали разбредаться, а возникшая память заставила их говорить. Древние Пастухи стали покидать земные пределы, где блуждающие фантомы в страхе и одиночестве сбивались в примитивные племена. Есть сведения, что последний Пастух был слепым и немым и, когда услышал первое слово, произнесенное человеком, жестами показал: «Нельзя говорить! Очнитесь!» – и перерезал себе горло каменным чоппером, раздвинув пространство и удалившись в закрытую плоскость. Что это было за слово, сведений нет.

С той поры на земле появились обычные пастухи из людей, которые переделывали по подобию прошлого диких и непокорных животных в домашний скот и пасли его.

Часть первая.
Новое пространство

1. Стойло

Пссс-пссс…

«Как нежно пахнет аммиаком!»

Пссс-пссс…

«Какой божественный запах!»

 
* * *
 

«Ой! Кто-то трется об меня невыносимо горячим боком!»

«Да это же я! Стоит пошевелиться, и я тоже чувствую твой жаркий бок!»

«Где ты?»

«Я здесь!»

Два мокрых, сопливых, шумно пыхтящих носа нашли друг друга в полной темноте тесного неопределенного пространства, коснулись друг друга и засопели ноздря в ноздрю. Два теплых языка облизали друг другу носы.

«Ты чувствуешь здесь запах сена, клочок которого так хочется пожевать?»

«Да, так чувствую, что даже слюни текут!»

Две телки-коровы взглотнули и принялись усердно жевать сено, торчавшее перед ними, где-то внизу; чавкая и похрипывая; глотая, отрыгивая и снова жуя.

 
* * *
 

«О чем ты думаешь?»

«Я думаю, что все это когда-то чувствовала…»

«Попробуем помычать!»

Две телки-коровы принялись осторожно издавать мычащие звуки и прислушиваться сами к себе.

«Может быть, мы напились, или нанюхались, или накурились травки где-нибудь в злачном месте и застряли в каком-нибудь грязном туалете, вообразив себя коровами; а лампы здесь нет; вот чего я боюсь».

«Да нет же, ни в каком злачном месте я не была».

«Может быть, мы попали в какую-то катастрофу, всемирную, вселенскую и нас закинуло неизвестно куда… Возможно, мы превратились в информацию, в которой ощущаем себя коровами, – вот чего я боюсь. Кто знает, как чувствует себя информация?»

«Информация не жует сено».

«Ты права. Скажи, а что ты помнишь последнее из того, что ты видела или слышала перед тем, как оказаться здесь?»

«Последнее, что я помню, были горы, обрыв и мне сказали: „Иди в свое стойло, корова!“ Ну, я и пошла, я и считаю себя коровой… В реальности я, наверное, усопла…»

«У нас с тобой случилось что-то похожее, если не одинаковое! Мне заявили то же самое: „Посиди в стойле, корова!“ И я тоже смирилась и, можно сказать, пошла. Всегда чувствовала, что я – корова! Правда, последнее, что я помню, были не горы, а обыкновенная комната, покрытая голубым кафелем, с огромной ванной в середине… Пахло лавандой; кажется, в этой ванне плескалась вода, в которую я погрузилась; а из воды торчали мои красные ногти… Нет, дальше не помню. Наверное, я умерла… Но жива!»

«Аллах велик!»

«Ты что, с востока?»

«Я азиатка, меня зовут Джумагуль, а ты кто? Откуда ты?»

«Я – Елена. Ну, по отношению к тебе, наверное, с запада, хотя по отношению к западу, наверное, с востока… если это только имеет значение… для коровы… Но насчет Аллаха – это несомненно. Бог всегда велик, теперь я это понимаю, чувствуя дурацкий хвостик позади себя! Я даже покручиваю им… И я не знаю, смеяться мне или плакать… Может быть, все же мы в сумасшедшем доме?»

«Ты чувствуешь у себя верхние зубы, Елена?»

«Ммм, нет, не чувствую, и это странно…»

«Вот видишь, у сумасшедших есть верхние зубы, а у коров, собственно, нет – уж я-то знаю!»

«Д-а-а… к тому же я чувствую четыре точки опоры!.. Но все-таки я очень боюсь… что нас ждет впереди?»

«Только хорошее, Елена».

«Ты уверена?»

«Корова – это всегда хорошо! За ней ухаживают, ее кормят, любят – уж я-то знаю».

«И отправляют на скотобойни… Убьют и разделают на куски: как в аду».

«Ты вымя чувствуешь, Елена? Висит у тебя что-либо под животом, тянет?»

«Немного потягивает, но не висит».

«Значит, ты молодая корова – телка, как и я. Зачем нас на мясо пускать, если мы будем давать молоко? А что касается ада – он другой».

«Ты хочешь сказать, что видела ад?»

«Ну, не совсем… но нехорошие сны бывали… Я не однажды видела котел с кипящим маслом, огонь под ним и чертей вокруг, которые заставляли человека залезть в этот котел».

«А что это был за котел?»

«Тот котел, в котором мы с сестрами обычно кипятим молоко».

«А что за человек?»

«Грешник. Он не хотел идти в этот котел, а волосатые черти с рогами засовывали его туда, поскольку он отчаянно сопротивлялся. Давай, говорили, иди в котел! И совали его туда».

«Голого?»

«Нет, в очках».

«Он кричал?»

«Кричал, что не верит в ад, что все это сон».

«Но это и был сон…»

«Да, но не его…»

«А что было вокруг?»

«Ничего не было, кроме каменных стен. Вот так же темно, как здесь, и свет только вокруг огня и котла. И очень холодно. Ад».

«Ну, Джумагуль, все же это примитивное мышление, средневековый взгляд…»

«Неужели? А что, Елена, по этому поводу появились какие-то новые сведения со времен Данте? Кто-то был в аду, что-то видел, вернулся и рассказал? Или кто-то получил доказательство, что ада нет? Хотела бы поговорить с этой личностью. Насколько я знаю, единственным, кто побывал там и описал ситуацию, был Данте… Больше вроде среди десятков миллиардов не было никого… Лично я доверяю только ему, все остальное – вымысел, лихорадка мозга, как сказал один всезнающий и уважаемый ученый. я много об этом думала».

«Странно, Джумагуль, в Данте я не заглядывала, лишь понаслышке знаю, что он описывал ад, но почему-то чувствую, что ты права: любая степень осведомленности в этом вопросе – сплошные выдумки… За исключением, конечно, осведомленности Данте. Но мне странно другое: ты азиатка, а знаешь Данте, да и слова вставляешь не всегда простые для азиатки».

«А тебе не странно, Елена, что мы вообще говорим? К тому же на одном языке, хотя на самом-то деле я разговариваю на своем, на тюркском, которого ты, я просто уверена, совсем не знаешь».

«И это тоже… странно… Значит… мы коровы, но не совсем… И говорим на каком-то общем, условном, коровьем, но не совсем…»

«И я так думаю: не совсем… А что касается не простых слов: я очень много читала, Елена, у моего дедушки Исаака, который воевал на Волховском фронте и вернулся оттуда без мизинца левой руки, была лучшая библиотека района у нас в горах – всю жизнь он собирал книги, и я их все прочла до восемнадцати лет, все, собственно, как стояли подряд на полках: черного цвета книги, красного цвета книги, серого, зеленого, синего и так далее. Сам дедушка не читал, не умел, и расставлял книги по цвету и толщине, но я, читая, нарушала этот его порядок, и раз в неделю он расставлял все по новой. Это были умные книги, собранные повсюду, где только дедушка ни бывал, а также присланные ему друзьями, родственниками и друзьями его друзей, и я читала их беспорядочно, выбирая тот цвет и объем, которые приглянулись мне на сегодня. Вот некоторые из этих книг: „Египет“, „Книга о вкусной и здоровой пище“, „Степной волк“, „Вязание на спицах“, „Надсон“, Библия, „Ирландские саги“, „Оперативная хирургия“, Коран, „Записки таксиста“, как раз: „Данте“, „Записки революционера“, „Англо-немецко-французский словарь“, „У-429“, „Иван Бунин“, „Война и мир“, „Обручев. В неизведанные края“, „Коневодство“, „Идиот“, „Капитал“, „Токутоми Роко“, „Музыкальная энциклопедия“, „Жизнь и ловля пресноводных рыб“, „Блаватская“, „Детские игры и развлечения“, „Ибн Сина“, „Высказывания знаменитых людей“, „Горе от ума“, „Комнатные растения“, ну и так далее, и в числе этих книг были книги и на фарси, английском, турецком, немецком и французском и, кажется, испанском или итальянском, – их я не читала, но просматривала, стараясь понять содержание по этим непонятным для меня иероглифам. Впрочем, фарси я немного знаю… Так что, собственно, могу тебя успокоить: нигде не сказано, что людей в виде коров отправляют в ад. Все эти книги – тому подтверждение».

«Ну, успокоила… Я, правда, ничего не читала, кроме любовных романов, серьезные книги меня всегда как-то пугали – уж все в них как-то слишком серьезно и даже навязчиво… Давай еще пожуем, чтобы убедиться, что мы – коровы! Ты не против? Тем более нас обоих, кажется, это устраивает».

«Давай!»

 
* * *
 

Раздался какой-то невнятный гул, непонятно чего, шедший откуда-то снаружи и проникающий через что-то куда-то, где находились двое, назвавшиеся Елена и Джумагуль. Две телки насторожились, тяжело дыша. Гул с каждым мгновением усиливался и вскоре наполнил пространство (если оно было) топотом, мычанием, блеяньем, ревом, затем, отдалившись, снова превратился в сплошной, не разделенный на отдельные звуки гул, и все стихло.

Пссс-пссс…

Пссс-пссс…

 
* * *
 

Послышалось плаксивое, жалобное мычание, к нему присоединилось еще одно, точно такое же; потом что-то брякнуло, заскрипело; и растворились то ли ворота, то ли какие-то двери, и хлынул свет, и неизвестно кто крикнул отрывистым и уверенным голосом, с хозяйской уверенностью: «Ага! Вот и еще мои, в этом стойле! Пошли, пеструхи! Геть вперед!» Щелкнул бич.