Жили-были старик со старухой. Послал им Аллах только одного сына. Да и тот был так мал ростом и так плешив, что прозвали его Шакумций.
Узнав однажды, что соседские мальчишки собираются в лес за морковником, Шакумций тоже отпросился у матери и увязался за ними.
Отпуская сына, мать велела ему не отставать от других, рвать морковник неподалеку от остальных и вместе со всеми домой возвращаться. А соседским мальчикам она приказала:
Вы большие, а мой Шакумций мал, как ноготь на мизинце. Смотрите же, не давайте его в обиду, следите, чтобы не заблудился, домой за руку приведите.
Пошли они в лес. Шли, шли по дороге, и вдруг повалился Шакумций на траву. Остановились дети. Спрашивают его:
Что с тобой, почему на землю упал?
Отвечает им Шакумций:
Мать моя велела вам за мной присматривать, беречь меня, малого, незаметного! Поднимите и понесите меня!
Согласились дети. Понесли на плечах Шакумция по очереди, пока не добрались до леса.
В лесу прохладно. Птицы поют и свежей травой пахнет.
Стали все собирать ароматный морковник, а Шакумций сидит на дубовом пеньке, ничего ни делает.
Почему сидишь, Шакумций? Отчего не собираешь купырь[3]? – спросили дети.
Улыбнулся малыш и отвечает:
Разве не приказала вам моя мать исполнять все, что я пожелаю? Нарвите сначала мне купыря, а потом уж себе.
Послушались дети, нарвали сочного морковника для Шакумция, сложили возле пенька, на котором он сидел. Потом себе большие связки бечевками навязали и домой пошли. А плешивый малыш с ноготок сидит и не шелохнется.
Остановились соседские мальчишки и спрашивают:
Почему домой не идешь, чего ожидаешь?
Прищурился Шакумций, улыбается:
Несите меня, – говорит.
Понесли Шакумция мальчишки. И его купырь забрали.
Темная ночь на лес опустилась, ни звезд, ни луны не видно. Заблудились они в лесу – не знают, куда идти. Сколько ни искали, – не могут найти дорогу. В полночь уже, еле ноги от усталости передвигая, кое-как выбрались дети со своей ношей из леса. Темно вокруг – будто сверху черную бурку накинули. Куда дальше идти? Вдруг услышали они лай собаки. И огонек вдали засветился.
Побрели они на огонек – об кочки да пни спотыкаются, из сил совсем выбились. Подошли к огню и увидели старую саклю. Покосилась она от времени, ни окон, ни дверей не осталось. Жила в этой старой сакле колдунья. Увидала она детей: «Добро пожаловать, гости дорогие!» Зазвала их в саклю, а сама думает: «Вот счастье мне привалило, наточу-ка я зубы поострее, подожду, пока уснут дети глупые, и съем по одному за ужином».
Накормила ведьма Шакумция и его товарищей, постелила на пол кошму и спать гостей уложила. Только Шакумций запротивился:
Меня мать дома не так укладывала. Сажала она меня в бурдюк и к балке под потолком в бурдюке подвешивала.
Быть по-твоему, – сказала ведьма. Посадила малыша в бурдюк и на веревке к балке подвесила.
Как только полночь пробило и петухи в первый раз закричали, подкралась ведьма к кошме, чтобы съесть того, кто с краю лежит. Шакумций зацарапался в бурдюке, заскреб ноготками об сыромятину.
Чего не спишь, Шакумций? – шепотом спросила старуха.
Мать я свою вспомнил. Она мне перед сном хатламу[4] готовила и кормила меня.
Быть по-твоему, – сказала старуха. – Хатламу сварить – немудрое дело.
Замесила она крутое тесто, воду в котле вскипятила и сварила Шакумцию хатламу. Поел он и снова в бурдюке спрятался. Пропели петухи во второй раз, когда ведьма снова к кошме подкралась. Зацарапался Шакумций в бурдюке, заскреб сыромятину ноготками.
Отчего не спишь, Шакумций? – шепотом спросила старуха. – Чего тебе еще нужно?!
Опять матушку вспомнил. Она мне ночью гедлибже готовила и кормила меня.
Изволь, и я приготовлю, – согласилась старуха. Зарезала она курицу, в сметане зажарила и подала Шакумцию. Поел он и снова залез в бурдюк. В третий раз, перед рассветом, петухи закричали. Ведьма опять к кошме подобралась. Зацарапался Шакумций в бурдюке, заскреб сыромятину ноготками.
Почему не спишь, Шакумций? Чего тебе не хватает?
Опять матушку вспомнил. Поила она меня перед утром: с речки воду большим решетом носила.
Изволь, и я принесу, чего тут мудреного, – сказала старуха. Взяла она решето и пошла за водой, а Шакумций даром времени не терял: выскочил из бурдюка, разбудил своих товарищей и говорит им:
Поднимайтесь, да побыстрее! Бежим, пока не вернулась злая колдунья и нас всех не съела!
Оделись дети и убежали, забрав с собою морковник.
До утра сидела старуха на речке – воду решетом черпала. Только зачерпнет, а вода из решета выливается прямо ей на подол. Ноги ведьма совсем промочила, а толку не добилась.
Измученная, мокрая домой пришла и в сакле пустой никого не застала.
Послушайте, дети мои, сказку о пастухе, лучше которого никто у нас в селении не умел плести небылицы. Вот что рассказывал тот табунщик:
«Еще мать моя не была замужем, когда пас я табуны у ее родных, которые жили между двумя морями.
Однажды исчез мой конь, статный вороной скакун. Отправился я на его поиски. Всюду и везде бродил – нигде не нашел. Поднялся на высокий курган, воткнул свой нож на его вершине, в него шило воткнул, шапку на шило повесил, взобрался сам на него и осмотрелся кругом. Ничего не увидел. Спустился я тогда в глубокую-глубокую яму. Выглянул оттуда и увидел, как перешел мой конь через море и бегает возле него маленький жеребенок, что у него родился.
Подвернул я штаны, чтоб не намочить, и шагнул в море. Оказалось, что море мне едва до щиколоток достало. Перешел я его и поймал коня.
Однако конь не смог выдержать моей тяжести. Пересел я на жеребенка. Повез он меня вместе с конем. Мало ли, много ли ехал, но увидел в зарослях, которых не было, зайца, который еще не родился. Выстрелил я из ружья, что дома у меня осталось, и убил зайца. Стал я его потрошить и нашел внутри девять кусков жира, которым сапоги свои смазывать стал. На один сапог хватило, а на другой – нет. Пошел дальше в одном смазанном сапоге, а в другом – несмазаном.
Вскоре добрался я до берега моря, прыгнул в него и перешел на другую сторону. Посмотрел на ноги, – не вижу сапога, жиром не смазанного. Обиделся он и ушел от меня. Что делать? Вернулся я искать сапог.
Когда через море обратно переходил, увидел грушевое дерево, которое посредине в волнах росло. На дереве и мой сапог на двенадцати мышах молотил просо за сходную плату. Быстро молотил. Так быстро, что зерно оставалось на месте, а полова сыпалась вниз, в море.
Стал я просить сапог, чтоб ко мне он вернулся. На молотьбе заработал сапог девять мешков проса. Получил он просо, насыпал в мешки, которые были сшиты из шкур восьми мышей, положил их на арбу, сделанную из хворостинки, запряг в нее двух комаров и стал погонять через море. Я с ним отправился.
Так ехали мы два дня и две ночи. На третий день подул сильный ветер, поднялась буря. Заволновалось море, заходили-заиграли на нем пенные волны. Опрокинуло арбу, и девять мешков свалились в глубокую воду.
Утром, когда утихомирилось море, спустился я ко дну на поиски мешков с просом.
Оказалось, что русалка мешки нашла. Из проса сварила она бузу сладкую и попивает себе в удовольствие.
– Не знала я, сын мой, что твои то мешки, но не горюй, не вешай голову, – погости у меня, заплачу я тебе за твое просо.
Сказала так русалка, потом накормила меня, напоила и впридачу корову дала. «Вот тебе за твое просо».
Привязал я корову к арбе и поехал домой.
Когда первый раз подоили корову, не поместилось ее молоко в кувшины, миски и чашки, что со всего села собрали.
Стало молоко прокисать. Собрались жители со всего села, вырыли яму, величиною с хороший ток, обшили стены и дно дубовыми досками.
Подошло снова время доить. Поставили корову над ямой и стали сливать в нее молоко. А потом, кому нужно было, черпали молоко из ямы ведрами и кувшинами, а из того, что оставалось, сыр делали.
Так зима прошла, весна наступила. Погнали корову на пастбище. Смастерили корыто, которое пастбище с селом соединяло, и стали доить корову три раза в день. Текло молоко по корыту и сливалось в яму. По-прежнему жители его ведрами и кувшинами черпали, а из остатков сыр делали.
И вот однажды выгнали охотники из лесу кабана. Прыгнул он с испугу в корыто и принесло его в село. Жители не заметили в молоке кабана, влили в него сычуг и приготовили сыр.
Скоро время сенокоса настало, и взяли с собой косари сыр в поле. До полудня поработали, на обед сели. Когда сыр разложили, выскочил из него кабан и в лес побежал. Испугались косари, что уйдет, швырнули в него косой. Зацепилась коса кабану за ногу, а он все по полю бегает и косой сено косит. Так и скосил все поле.
Как только коса отцепилась от ноги кабана, косари вилы бросили ему вслед. Собрал кабан на бегу вилами все сено и сложил в копны».
Вот, дети мои, какую сказку рассказывал один табунщик, лучше которого у нас в селении никто не умел плести небылицы.
Жил-был искусный охотник. Никогда не возвращался он домой без добычи.
Однажды пошел он на охоту, целый день бродил, но ничего не подстрелил. Бредет он домой, как вдруг видит в кустах жаворонка. Поймал охотник жаворонка и продолжал свой путь.
Вдруг жаворонок заговорил.
Что хочешь ты сделать со мною? – спросил он.
Как приду домой, велю жене изжарить тебя и съем.
Разве ты насытишься мною? На мне ведь и мяса-то нет. Отпусти меня! Я дам тебе три совета. Они пригодятся не только тебе, но и детям твоим, и внукам. Первый совет я скажу, сидя в твоей руке, второй – взлетев на верхушку дерева, а третий – поднявшись на гору.
Согласился охотник.
Помни, – сказал жаворонок, – никогда не жалей о том, что уже миновало.
Сказал маленький жаворонок и взлетел с ладони охотника.
Не верь никогда тому, что противно здравому смыслу, – продолжал жаворонок, сидя на верхушке дерева. – У меня в зобу есть слиток золота величиною с куриное яйцо. Если бы ты достал его, то был бы богатым до самой смерти.
Ах, проклятый день! – воскликнул с досадой охотник, ударяя себя по голове. – Лучше бы я умер! Зачем отпустил птицу? Как мог я поверить ей!
Уж очень ему было обидно.
Каким счастливым стал бы я, будь у меня такой кусок золота! – сокрушался охотник.
Вспорхнув с дерева, жаворонок хотел было улететь, но охотник закричал:
Уговор дороже денег! Ты обещал мне дать три совета. Два ты уже сказал, и я их запомнил, а третьего еще не слышал. Прошу, дай мне третий совет!
К чему тебе третий совет? Я дал тебе два, но ты забыл их прежде, чем я договорил. Если дать третий, будет то же самое! Я сказал – никогда не жалей о том, что уже миновало. А ты уже сейчас горюешь, зачем отпустил меня. Я сказал – не верь тому, что противно здравому смыслу. А ты поверил, что у меня в зобу слиток золота величиной с куриное яйцо, и не подумал, что весь я немного больше куриного яйца. Это и есть – поверить в невозможное.
Сказал так жаворонок и поднялся высоко в небо.
Жила-была в давние времена старая курица. Шея у нее была совсем голая. Гуль звали ее. Пришел к ней однажды в гости петух. Приготовила курица разного угощения и поставила на стол перед петухом. Но больше всего ему паста по вкусу пришлась – свежая, вкусная.
Научи меня, Гуль, – попросил петух, – как пасту такую готовить. Не откажи соседу.
Дело не мудреное, – ответила Гуль. – Как закипит вода, взлетаю я на край котла, потом на другой перепрыгиваю, а потом – снова обратно. Так и летаю с одного края котла на другой, пока паста не будет готова.
Поблагодарил курицу петух и побежал домой.
Пришло время готовить обед. Поставил он воду. Только стала вода закипать, а петух уже на краю котла сидит и крыльями машет, как курица научила. Перепрыгивал, перепрыгивал с одного края котла на другой, помутилось у него в голове, да и свалился он в кипяток.
А в это время сама Гуль решила соседа-петуха навестить. «Пойду, – думает, – в гости к старому». Так она и сделала. Пришла, а из котла пар валит и петушиные ноги торчат: сварился хозяин. И так жалко ей сделалось старого петуха, что всю себя общипала. Все перья до одного повыдергала.
Узнал о том целый свет.
Услышал ворон, что петух заживо в кипятке сварился, а бедная Гуль все перья повыдергала, – и он тоже себя общипал.
Что с тобой, ворон? – спросила Земля. – Зачем такое над собой сделала?
А ворон ей отвечает:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль от горя перья с себя подергала, как же я в стороне останусь?
Выходит, и мне горевать вместе с вами! – сказала Земля и вся развинтилась.
Увидела это Вода и спрашивает:
Что с тобой, Земля? Почему совсем развинтилась?
А Земля ей отвечает:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль от горя все перья с себя подергала, общипал себя черный ворон, как же мне в стороне оставаться?
Ну, раз так, то и я с вами, – сказала Вода и высохла.
Увидела это старуха-служанка, когда с бадейками по воду шла, и спросила:
Что с тобой, Вода? Почему высохла?
А Вода ей отвечает:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль все перья с себя подергала, общипал себя черный ворон, Земля совсем развинтилась. «Ну, раз так, то и я с вами!» – сказала я так и высохла.
Выходит, и мне горевать вместе с вами! – сказала старуха-служанка.
Взмахнула она бадейками и ударила их, что было сил, друг о друга, – только щепки белые вокруг полетели. Разбила бадейки и пошла домой к своей госпоже.
А госпожа шубу шила. Увидела она служанку и спрашивает:
Почему вернулась с пустыми руками? Где вода, где бадейки?
А служанка ей отвечает:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль от горя все перья с себя подергала, общипал себя черный ворон, Земля совсем развинтилась, Вода в реке пересохла, как же я могла в стороне оставаться? Перебила бадейки и домой возвратилась.
Услышала это госпожа и тоже загоревала: порвала шубу на мелкие клочья. А шуба из дорогого меха была.
В это время сам князь во двор въезжал верхом на вороном коне. Спросил он у гуаши[5], что с нею случилось, зачем дорогую шубу испортила. Ответила ему госпожа:
Петух заживо в кипятке сварился, бедная Гуль от горя все перья с себя подергала, общипал себя черный ворон, Земля совсем развинтилась, Вода в реке пересохла, наша старуха-служанка разбила в щепу бадейки и без воды домой возвратилась. И я вместе со всеми загоревала: порвала меховую шубу.
О проекте
О подписке