Прибыли

Драма. Всё, что происходит вокруг – это драма. Трагедия. Падение колосса цивилизации. Я не знаю, каков масштаб всего этого. Самоуверенность, дерзость, привычки, чувство защищённости, образ жизни, спортзалы, кафе, курсы, работа, тонны никому не интересных фотографий в соцсетях – всё рукотворное, включая массовое общество, исчезло.

Я – осколок разрушенного мира. И мне больно от того, что я знаю, что именно мы потеряли. Ты, если даже и умеешь читать, не поймёшь этого. Да, я радовался своей личной свободе и будь у меня кнопка, которая начала этот апокалипсис, я бы её нажал. Но мой разум позволял мне понять, что я бы поступил так лишь потому, что был отрезан от управления всей этой социальной конструкцией. Я – человек подполья, не сумевший выбраться на поверхность в обычных условиях, но имеющий в голове архитектурные модели общества. Сейчас все эти люди, ещё сохранившие какой-то налёт цивилизованности, постепенно начнут дичать, оторванные от сдерживавших их общественных идолов, вроде религии и СМИ. А конкурировать дичающим людям придётся не только между собой и с дикими животными, как это было в древние эпохи племён, но и с чем-то другим. Тёмным. Тем, что является антиподом не только человека, но и вообще жизни. Антижизнью. Что-то существующее лишь чтобы гасить её.

Мы вошли на мост пешком с поднятыми руками. Жала пулемётов вывернулись на нас в своих гнёздах. Я чувствовал на себе изучающие взгляды военных. Они тоже были испуганы. Это были парни даже помладше меня, которые во время начала этого дерьма, были на службе. В основном это были солдаты-срочники.

– Стаа-ять! – раздался командирский голос из-за баррикад.

Мы с Жанной остановились.

Честно признаться, тут я занервничал? что девочка расскажет о моих наклонностях кому-то из них? Думаю, меня бы пристрелили, узнав, что я пытался трогать её.

Но она почему-то смолчала.

Из-за укрытия вышел низкий широкоплечий человек в городском цифровом камуфляже. Хоть кто-то в городском камуфляже, а то можно подумать наши солдаты везде: и в городе, и в пустыне ходят в одной и той же зелёной лесной форме.

– Кто такие?! Документы!

Я стоял как вкопанный, думая, что мы попали в… Просто попали. Никаких документов у нас не было.

Офицер подошёл, достал нож и сделал резкий выпад мне в лицо. Я отшатнулся.

– Это ваш главный документ, – вкрадчиво сказал он – троглодиты не отступают. На этой стороне мы все заодно, запомните это. Тебя это тоже касается, девочка, – поглядев на Жанну, сказал военный – оказавшись там, – тычок пальцем в сторону лагеря – вы оказываетесь на стороне живых, это всё, что вам нужно помнить. Мы боремся за выживание, остальное нас не волнует. В лагере есть старшие, переходя через этот мост, вы обязуетесь подчиняться приказам руководства, в противном случае вы будете выпровождены. Всё ясно?!

– Так точно, – спокойно ответил я.

Поведение этого человека меня разозлило.

Он посмотрел на меня, услышав в голосе иронию. Но видимо решил, что походная жизнь выжжет из меня городскую спесь, поэтому ничего не сказал.

– Что с машиной? – спросил я.

– В ней есть что-нибудь ценное?

– Нет, но…

– О машине не думайте – это теперь наша забота, – сказал он – проходите. Постойте.

Я обернулся.

– Вы по дороге где-нибудь поблизости троглодитов не видели? Хвоста не было за вами?

– В пределах дороги было несколько групп, но в основном все распухшие, скоро они все свалятся, не смогут ходить.

– Да свалятся они… Если сюда вовремя не успеют дойти… – бормотал под нос офицер.

Жанна во всё время разговора держала меня за руку.

Весь мост был расчерчен колючей проволокой, напоминая лабиринт, построенный пауком, плетущим железные нити. Такая конструкция действительно могла задержать волну мёртвых. Вот только с чего они взяли, что они пойдут по мосту?

На противоположном берегу оказался ещё один контрольно-пропускной пункт. Здесь также были навалены мешки, установлены пулемётные гнёзда и прочие признаки военного лагеря.

Вперёд выступил парень с плохо сидящей на голове каской, как будто он опасался, что безмозглые трупы могли пользоваться оружием.

– Что у вас в этом рюкзаке? – он указал на единственный сохранившийся рюкзак у меня за спиной.

– Медикаменты, сменная одежда.

– Еда есть? – спросил парень.

– Нет, мы потеряли рюкзак с едой, когда убегали от этих.

– Плохо. Здесь много людей безо всего, всех не прокормишь. Но вам повезло: ещё остались квоты на людей без своих припасов.

Он написал 2845 и 2846 в большой тетради, которая лежала перед ним на доске, уложенной на бочку.

– Если хотите, напишите напротив номеров свои имена – если придёт кто-то из родственников, они вас увидят Вы тоже можете поискать тут знакомых и близких.

Я махнул рукой: у меня никого не было, а Жанна засветилась сквозь грязь, покрывавшую её тонкую кожу, подскочила, быстро взяла ручку и написала имя напротив своего номера.

– Как вы добрались сюда?

– На машине, – неохотно ответил я.

– Ясно, проходите, – радушно сказал он, как будто звал к себе домой на чай – идите налево – там сейчас больше свободных мест. Люди не особо охотно пускают к себе новых, хотя палатки все лагерные. Ну, найдёте там кого, ни пуха вам.

– Спасибо, – выдавил из себя я.

Мы пробрались сюда с нечеловеческими усилиями, едва удрав от орды ожившего мяса, чтобы слушать этого недотёпу?

В лагере

Темнело. Мы прибыли в сумерках позднего заката, хотя в хмуром, сером небе солнца было не разглядеть.

Палаточный городок шевелился, но как-то дёргано – люди не могли смириться с тем, что творится вокруг. Все всё уже видели, многие потеряли близких, но поверить, принять это… Для многих это было сложнее, чем смириться с утратой близких. Ужас от происходящего сковывал: люди не знали, что делать дальше.

В центре лагеря за верёвочным ограждением находились большие палатки, скорее шатры, одинаково-зелёного цвета: там располагалось командование.

Мы шли вдоль импровизированных палаточных кварталов в направлении, которое нам указал «пограничник». Мой рассудок находился в полусонном состоянии, как будто я отходил от наркоза, поэтому всё никак не мог решить какую палатку выбрать. Самая большая? – Может быть слишком много людей, а я не люблю людского шума. Низкая? – Мало места. Как будто все ресурсы мозга ушли на борьбу с обстоятельствами. «Я выжег свой мозг», – подумал я тогда.

Будущие события заставили меня поверить, что всегда может быть ещё хуже.

– Куда мы идём? – спросила Жанна.

Её голос разозлил меня. Она звучала трезвее моих мыслей, кипящих долбаным борщом.

– В вечность, – ответил я.

Не знаю, может она уловила что-то в моём голосе, а может просто инстинкт самосохранения у неё был сильнее, но буквально шагов через 15 она потянула меня в сторону. Я с сонной ленью повернулся.

Перед своей палаткой на пне, как на завалинке избы, сидел высокий седой мужчина. Его волосы, а также борода вместе с усами были аккуратно подстрижены, глаза с любопытным прищуром смотрели на нас, а губы приветливо улыбались.

– Откуда вы? – спросил он звучным голосом.

– Из города вестимо! – едко ответил я.

– Ну это-то вестимо. Из какого района?

– Адмиралтейский.

– Аа, понятно. Там жутко было.

– Теперь везде жутко.

– Я с Васильевского. Когда всё началось, думал, что выезды с Острова закроют, но нет, обошлось. Даже странно. Хотя, если подумать, то какой смысл перекрывать, если везде одно и то же? На противоположной стороне у меня тётка жила, она мне первая написала в «Телеграмме». Потом свет и связь вырубили. Как думаете, это результат нападения троглодитов или правительственный приказ?

– Честно, понятия не имею. Мы с моей… – я запнулся – Сестрой, – надеясь, что пауза не слишком заинтригует собеседника, закончил я – очень много пережили, так что мы пойдём.

– Так заходите, заходите, – мужчина встал и плавным гостеприимным жестом пригласил нас.

Я хотел отмахнуться и идти дальше, но Жаннина рука крепче сдавила мою – видимо девочка почувствовала моё намерение. Я посмотрел на неё: слипшиеся волосы принцессы застыли на голове птичьими гнёздами, лицо было в потёках пыли, прилипшей к высохшему поту, испещрённые красными прожилками белки глаз отсвечивали в сгущающихся сумерках усталым блеском. Крайняя усталость и отравление испарениями тухлятины сделали из красивой, распускающейся девушки маленького, гадкого утёнка. Удивительно как она вообще держалась на ногах. Может быть, я выглядел не лучше, но непонятная злость держала меня на ногах весьма крепко.

Что ж, раз уйти нельзя, значит придётся как-то терпеть это гостеприимство.

Пригнувшись, мы вошли в палатку. Это был конусовидный белый шатёр, довольно просторный. Сверху висела незажжённая лампа накаливания, изобретённая Павлом Яблочковым ещё в 19-ом веке, но внутренность палатки освещало небольшое окошко огня, который вырывался из открытой утробы металлической печки-буржуйки. Её труба была выведена из палатки через прорезанное в крыше отверстие, укреплённое по краям плотным материалом, чтобы палатка не загорелась. Было ощущение, что хозяин этого временного жилища изготовил всё сам, под свой вкус и удобство своей семьи.

Здесь была его жена с перетянутыми лентой длинными тёмно-русыми волосами и девочка лет семи. Волосы у девочки были невероятно красивыми: очень пышными, светлыми с золотым отливом. Сначала я подумал, что мужчина молодой, просто рано поседел, но потом убедился, что он уже в приличном возрасте.

– Знакомьтесь: моя жена – Лиля и дочь Маруся.

– Привет Лиля и Маша, – Жанна чуть не откланялась им, видимо от радости, что мы наконец-то в безопасности, тепле и сухости.

– Нет, – засмеялся хозяин – Маруся – это её полное имя, мы её так в паспорт записали.

– А вас как зовут? – хрипло спросил я.

– Василий.

– Очень приятно, – выдавил я из себя как можно искренней.

Мне как можно скорее хотелось или лечь спать, или поесть. По дороге сюда из дома я пережил и ужас смерти, желающей вонзить в тебя свои вонючие гнилые зубы, и экстаз полной свободы, так что разговаривать с кем-то был вообще не вариант. Я был полностью опустошён. Но эти люди были столь милы, что решили развлечь нас уютной беседой у печи.

– Я Жанна, а это, – она удивлённо посмотрела на меня, раскрыв бледные сейчас губы.

Я, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровней, произнёс:

– Тут есть электричество?

Василий посмотрел на лампу.

– Провода лежат, но начальники решили, что будет безопаснее оставить его только в командирских палатках, чтобы кто-нибудь неосторожный не вышел наружу, не погасив лампочку. Мы тут уже три ночи, так что риск привлечь этих… Серьёзный.

– Ничего нового, – сказал я, имея в виду желание любых, имеющих власть людей, оставить себе самое лучшее, объясняя это несмышлёностью подвластного населения.

– Да… И вот точно чувствую, что такая же команда была дана, чтобы выключили электричество в городе, не могут электростанции просто так взять и встать.

– Чай готов, – сказала Маруся пискляво.

Её мать взяла чашки и поставила их перед нами.

О, куда теперь делась эта человечность!

Перед палаткой иногда сновали люди. Внутри, не смотря на понижающуюся температуру снаружи, было жарко.

Моё лицо горело, а голова кружилась, как после карусели. Параллельно со мной Жанна стала клевать носом. Я видел это как сквозь липкий туман, который никак не смаргивался.

– Ой, простите! – воскликнула Лиля.

Я дёрнулся как от удара током – видимо уже заснул.

– Просто вам нужны тёплые вещи, я вижу у вас один рюкзачок только. У нас не много, но мы кое-что найдём.

Она стала рыться в дорожных мешках, судя по виду, тоже сделанных вручную.

Василий увидел, что я смотрю на их вещи и улыбнулся.

– Люблю своими руками что-то делать – моё хобби. Да оно и практичнее: в нашем климате привезённое из-за заграницы не к месту: в ботинках ноги промерзают через подошву, через одежду продувает постоянно, сырость до тела доходит. Для зимы ничего лучше валенок и ушанки не придумано. А большинству моду подавай. И пусть бы наши что-нибудь модное, но эффективное именно в наших краях делали, а то ведь молодёжь вся простывшая ходит, парни в двадцать лет с простатитом. Нет – они как собаки безродные тычутся в иностранные покрои, даже не рассматривая что-то русское. Не просто же так эти валенки и ушанки: мы в этих широтах уже больше тысячи лет живём. В каком-то смысле наши предки были умнее нас.

Я вспомнил морозные утра и ночи, когда быстро бежишь от дома до метро и обратно, а ноги всё равно замерзают, и мысленно решил, что Василий прав: именно русский национальный стиль зимней одежды лучше всего подходит для этого климата.

Лиля достала, а маленькая Маруся разнесла нам тёплые свитера и накидки. От штанов Василия я отказался, просто сняв свои, и оставшись в одних трусах, отнекиваясь от упорных уговоров Лили. Хорошо, что у них были запасные одеяла: я сел и накрыл ноги одним из них. Моя девочка придвинулась ко мне своей маленькой, упругой попой, так что эти милые добрые люди могли бы случайно через трусы увидеть мой клык, раздразнённый этим, слегка пахнувшим юным потом, богатством.

– Мы моемся в реке, – сказала жена хозяина палатки, но сейчас уже холодно, лучше оставайтесь так.

– Василий, это ваш тент? – спросил я.

– Мой. Это заметно: большинство казённых – одинаковые. Хотя тут много людей и со своими…

Этот человек говорил ещё что-то, но я просто тонул в наступающем сне. Я запретил себе прикасаться и даже думать о соблазнительной юной девушке, которая лежала рядом со мной и в своей наивной тяге к теплу пыталась прижаться ко мне через стенки одеял, которыми мы были накрыты порознь. Да, хорошо, что были разные одеяла. Я бы ненавидел себя, если бы уровень вожделения достиг того градуса, когда, не удовлетвори я его, я бы чувствовал себя ущербным, как бы не существующим.

– Может их разбудить, они ведь не ели? – услышал я издалека озабоченный голос Лили.

– Сейчас им важнее поспать – пусть спят. Они ведь только что выбрались оттуда. Сама знаешь, что там…

Больше никто не разговаривал. Я попытался ужалить себя мыслью, что это тёплое сонное блаженство закончится холодным неумолимым пробуждением, когда нужно будет уходить. Но топкая усталость взяла верх, и я не заметил, как уснул.