«It must've been love
But it's over now.
It was all that I wanted
Now I'm livin' without
I must've been love
But it's over now.
From the moment we touched
It's where the water flows
It's where the wind blows» (с.)
(Roxette)
Иногда прожить книгу, пропустить ее через себя от первых робких строк до финальных аккордов – все равно что заглянуть в чужое окно. Застыть на минуту, созерцая мимолетное движение неизвестной жизни. Пробираешься сквозь непроглядную пелену тяжких будней, тычешься в грязь действительности как слепой котенок, но наступает миг, порыв ветра отметает штору и ты видишь свет. Нет, не свет софитов, обычное тусклое сияние электрической лампочки. И в расщелине этого света не актеры, а обычные люди. Такие, как ты и я. Играют жизнь.
Вот то, что стоит знать с самого начала. У меня было буквально мгновение, чтобы увидеть, узнать, почувствовать, понять, принять, а после сдержаться. И не рыдать.
И я видела её. Тонкую звонкую мечтательницу-итальянку с лентой в непокорной волне волос и мечтами. Франческу. И я видела его. Бродягу, блуждающего по земле, пришельца из неведомого измерения Зет, гибкого леопарда, умелого охотника. Роберта. И как прекрасны они были! Я приподнималась на цыпочках, пытаясь охватить взглядом всю ширь окна, прижималась носом к стеклу… И так хотела верить!
Верить, что будет счастье после долгих лет одиночества и скитаний, когда ты кажешься себе лишь песчинкой в бескрайней пустыне жизни! Верить, что оно придет, бесконечно доброе, на смену годам смиреной тишины и душевного холода. Но… Разве мог быть другой финал? Разве мог он быть гладким, прилизанным, полуфантастическим, сказочным? Нет, он попросту не должен быть таким.
Потому что на какую-то долю Франческа была права. Смог бы Роберт остаться все тем же последним ковбоем, если бы чувства победили разум и сострадание? Разве мог бы он продолжить жить искусством? И вот я непроизвольно качаю головой. И разве нельзя понять Франческу? Ведь годы брака, сколько бы печальными они ни стали к этой удивительной встречи с Робертом, не перечеркнуть, не забыть, не выкинуть из жизни просто так. Поскольку справедливым противовесом и будут годы искренней привязанности, признательности, а еще дети. Дети, которые, конечно, не должны расплачиваться за ошибки своих родителей. А уж когда на чаше весов оказывается счастье личное и счастье ребенка, то исход почти всегда известен наперед.
Я так хотела верить, но жизнь так редко потакает нашим желаниям. Что осталось им? Лишь обрывки воспоминаний, память прикосновений и потертые фотокарточки. А еще прекрасные мосты округа Мэдисон, эти безмолвные свидетели неслучившейся любви. Вот и все.
Что осталось мне? А мне осталось подрагивание крылышек мотылька, стремящегося к свету. То ли к счастью, то ли к погибели. А мне остался танец при свечах и пронзительный взгляд темных глаз. Четыре дня, подарившие больше, чем целая жизнь. А мне осталась лишь музыка для Франчески и, конечно, вот это мгновение с комом у горла. Мгновение, когда ты сопротивляешься изо всех сил, коришь себя за вот эту душевную слабость, но чувствуешь всю силу автора и книги.
Мне осталось многое и почти ничего. Почти ничего и понимание, что хорошая книга – это не только сюжет, но и форма, это не только игры ума, но и чувство. Это умение автора достучаться, сотворить из тебя не просто наблюдателя, но участника. Того, кто сопереживает по другую сторону стекла…
Но снова порыв ветра и непослушная штора скрывает то, что невольно было увидено. А затем и гаснет свет. И мысли разлетаются как пугливая стайка бабочек. Остается любовь. Любовь остается всегда.
«В том океане двойственности, в котором мы живем, такого рода определенность приходит только раз, и никогда больше не повторяется, сколько бы жизней мы не прожили» (с.)