Рейнхарт Дози
Мавританская Испания
Эпоха правления халифов
VI–XI века

© Перевод, «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2018

* * *

Предисловие

Историей Испании, особенно мавританской Испании, я интересовался в течение двадцати лет и еще до начала работы над этой книгой уделял много времени сбору материалов по всем библиотекам Европы, их изучению, сопоставлению, а в ряде случаев и редактированию.

Тем не менее я не испытывал уверенности в себе, представляя эту книгу миру. В ней я пошел по непроторенной дороге, поскольку существующие трактаты на эту тему совершенно бесполезны. Практически все они основаны на трудах Конде, то есть на трудах автора, имевшего в своем распоряжении лишь ограниченную информацию, который не сумел, ввиду своей недостаточной лингвистической квалификации, правильно понять доступные ему материалы и который не обладал способностью осмысливать и отображать исторические процессы. Поэтому передо мной встала задача не только изложить в более правильном свете факты, искаженные моими предшественниками, или сообщить о новейших открытиях. Наоборот, я счел необходимым тщательно рассмотреть вопрос, начиная с его корней. И если новизна предмета исследования была одним из привлекательных моментов, она же оказалась источником многочисленных трудностей.

Думаю, я могу по праву заявить, что проанализировал практически все манускрипты, сохранившиеся в Европе, которые имеют отношение к истории мавров, и сознательно не пренебрегал ни одним из аспектов проблемы. Но поскольку в мои намерения не входило создание сухого и высоконаучного трактата, предназначенного для узкого круга читателей, я воздержался от перегрузки текста избытком мелких деталей. Насколько это было возможно, я старался придерживаться литературных канонов, которые предписывают, чтобы в историческом сочинении выделялись отдельные конкретные факты, а все остальные являлись для них вспомогательными. Поэтому мне пришлось не только сжимать до нескольких строчек текста труды многих недель, но также обходить молчанием многие проблемы, не лишенные интереса для специалистов, но не вписывающиеся в общий замысел.

Более того, хотя я не жалел усилий, чтобы придать этой истории точность и актуальность, уверен, что чрезмерное проявление эрудиции не добавляет живости и яркости тексту. Поэтому я старался воздерживаться от частого использования ссылок и цитат. Но хотя я считаю, что в подобных книгах может найти место только результат, в отрыве от научного аппарата, с помощью которого он достигнут, я старался указывать авторов, на трудах которых основаны мои утверждения.

Мне остается только поблагодарить моих друзей, которые оказали мне бесценную помощь в подготовке этой книги.

Книга первая
Гражданские войны

Глава 1
Бедуины

Пока Европа век за веком шла по пути прогресса и развития, основной характерной чертой бесчисленных племен, кочевавших со своими палатками и стадами по огромным и засушливым пустыням Аравии, была неизменность. Сегодня они такие же, какими были вчера и какими будут завтра. Они не знали ни движения вперед, ни изменений. Бедуин сохранял во всей своей чистоте дух, вдохновлявший его предков в дни Мухаммеда, и лучшие комментарии по истории и поэзии арабов-язычников – это описание привычек, обычаев и образа жизни бедуинов, данные путешественниками того времени. Историк Э.Г. Палмер писал: «Я верю, что не только в обычаях и образе жизни, но даже в костюме и речи сыновья Исмаила сегодня такие же, какими были в дни патриархов».

Но у представителей этих кочевых народов хватает и интеллекта, и энергии, необходимых для расширения границ района обитания и улучшения условий жизни, если бы они этого хотели. Если араб-бедуин не двигается вперед, если он остается в стороне от самой идеи прогресса, то лишь потому, что ему безразличны материальные удовольствия, которые дает цивилизация. Он не хочет менять свою судьбу. Бедуин с гордостью считает, что является совершенным образцом живых существ. Он презирает другие нации только потому, что они не арабы, и верит, что бесконечно счастливее, чем цивилизованный человек. Любые условия жизни имеют преимущества и неудобства, однако надменность бедуина вполне понятна. Ведомый на самом деле не философскими принципами, а своего рода инстинктом, он легко претворяет в жизнь, причем с незапамятных времен, вдохновляющий лозунг французской революции: «Свобода. Равенство. Братство».

Что касается свободы, ни один человек на земле не унаследовал ее больше, чем бедуин. «Я не признаю никакого хозяина, – утверждает он, – кроме Владыки мироздания». А свобода, которой он пользуется, имеет так мало ограничений, что по сравнению с ней доктрины наших самых продвинутых радикалов становятся максимами деспотизма. В цивилизованных государствах то или иное правительство является необходимым и неизбежным злом – злом, которое есть непременное условие добра. А бедуин легко обходится без него. Да, у каждого племени есть выбранный вождь; но этот вождь – просто влиятельная личность. Его уважают, к его советам прислушиваются, особенно если он хороший оратор и умеет говорить экспромтом. Но он не имеет права отдавать приказы. Он не только не получает жалованья: от него ждут, а иногда даже он вынужден, подчиняясь общественному мнению, помогать бедным, делить с друзьями бакшиш, который получает, и предлагать путникам более щедрое гостеприимство, чем могут себе позволить другие члены племени. Он обязан постоянно консультироваться с советом племени, который состоит из глав семейств, входящих в клан. Без согласия этого собрания нельзя объявить войну, заключить мир и даже разбить лагерь.

Титул шейх, даваемый племенем одному из своих членов, зачастую немногим больше, чем пустой комплимент. Это публичное признание заслуг, уважения, которым пользуется этот человек, формальное свидетельство того, что его получатель – способнейший, храбрейший и самый щедрый из них, больше всех заботящийся о благополучии племени. Мубаррад приводит цитату: «Мы не даем этот титул человеку, – говорит араб древности, – если он не отдал нам все, что имеет, если он не позволил нам растоптать ногами все, что ему дорого, и не оказал нам услуги, которых мы ждем от рабов».

Довольно часто власть вождя настолько ограничена, что почти незаметна. По утверждению Мубаррада, Арабу, современника Мухаммеда, однажды спросили, как он стал вождем племени. Сначала он отрицал, что занимал этот пост, но потом ответил: «Когда на долю моих соплеменников выпали невзгоды, я дал им денег; когда один из них совершил проступок, я заплатил за него штраф; я укрепил свой авторитет, благодаря доверию самых отзывчивых членов племени. Тех моих товарищей, которые не могут сделать столько же, уважают меньше; те, кто может сделать столько же, – моя ровня; тех, кто может сделать больше, ценят больше». Тогда, как и сейчас, вождя можно было сместить, если он не способен занимать этот пост или среди соплеменников найдется другой человек, более храбрый и щедрый.

Хотя абсолютного равенства нет даже в пустыне, там к нему подошли ближе, чем в других местах. Бедуины не признают неравенства в социальных отношениях – они ведут одинаковую жизнь, носят одни и те же одежды, едят одинаковую пищу – и плутократии среди них, предположительно, нет. В их глазах богатство не достойно уважения. Презирать богатство, жить сегодняшним днем, пользуясь добычей, полученной им, благодаря собственным боевым качествам, растратив свое наследственное имущество на пышное гостеприимство, – таков идеал арабского рыцаря. Презрение к богатству, безусловно, свидетельство великодушия и философского спокойствия. Однако следует помнить, что богатство не столь важно для бедуина, как для другого человека, поскольку его владение собственностью является в высшей степени ненадежным и она в любой момент может улетучиться. «Богатство приходит утром и уже вечером уходит», – пишет арабский поэт, и в пустыне это утверждение можно понимать буквально.

Поскольку он ничего не понимает в сельском хозяйстве и не владеет землей, единственное богатство бедуина – его верблюды и лошади; на них он никак не может рассчитывать. Когда враги нападают на племя – а это очень частое событие, – они угоняют всех животных, и вчерашний богач может сегодня оказаться бедняком. Но завтра он отомстит и снова станет богатым.

Абсолютное равенство может существовать только в естественном состоянии, а «естественное состояние» – простая абстракция. До определенного момента бедуины живут на основе взаимного равенства, но их уравнительные принципы никоим образом не распространяются на человечество в целом. Они считают себя выше не только рабов и ремесленников, которые работают в лагерях, но и всех прочих людей. Они утверждают, что вылеплены из другой глины, не той, из которой вылеплены все остальные люди. Естественная неодинаковость приносит социальные различия в их ряды. И если богатство не приносит уважение и внимание бедуину, щедрость, гостеприимство, смелость, поэтический талант и красноречие дают ему намного больше. Налегха, поэт, пишет так: «О, Боже, сохрани меня от молчания в беседе». Хатим из племени таи, прославившийся своей безграничной щедростью, утверждает: «Людей можно разделить на два класса – холуи, которые получают удовольствие, накапливая богатства, и возвышенные души, которые ищут славу, даваемую щедростью».

Аристократия пустыни – «цари арабов», как их назвал халиф Омар (Умар)^[1], – ораторы и поэты и все те, кто практикуется в добродетелях. Плебеи – люди злые и порочные, не знающие этих добродетелей. Бедуины никогда не знали привилегий или титулов, если не считать титулом фамилию al-Kamil – Совершенный, – с древности даваемую человеку, который, кроме поэтического дара, обладал еще и храбростью, великодушием, знанием письма, умением плавать и сгибать лук. Тем не менее благородное рождение – которое, если его правильно понимать, накладывает большую ответственность и связывает вместе поколения – существует даже среди бедуинов. Рядовые члены племени с большим почтением относятся к памяти о великих людях, которым они в какой-то степени даже поклоняются. К потомкам выдающихся людей относились с уважением и почтением, поскольку, хотя они и не получили от небес таких же даров, как их предки, но сохранили в своих сердцах восхищение и любовь к благородным поступкам, таланту и добродетели. В доисламские времена человек считался благородным, если он был вождем племени, и его отец, дед и прадед занимали такое же положение. Ничто не могло быть естественнее – ведь поскольку шейхом мог называться только отличившийся, есть все основания полагать, что качества бедуина считались наследственными в семье, где четыре поколения давали лидера племени. В строке из Хамасы сказано: «Слава, которая вырастает с травой, не может сравниться с той, что унаследована от предков».

Все бедуины одного племени – братья; этот термин применяется соплеменниками одного возраста при обращении между собой. Старый человек, обращаясь к молодому, называет его «сын моего брата». При необходимости бедуин забьет последнюю овцу, чтобы накормить бедного брата, попросившего помощи. Обиду, нанесенную брату человеком из другого племени, он сочтет личным оскорблением и не успокоится, пока не отомстит.

Очень трудно передать в достаточной степени ярко и четко идею ‘asabiyya – этой глубокой безграничной стойкой приверженности араба своим соплеменникам, абсолютной преданности интересам, процветанию, чести и славе сообщества, в котором он родился и в котором умрет. Это чувство не эквивалентно патриотизму в нашем понимании этого слова, поскольку пылкий бедуин не может относиться к нему без особого энтузиазма. Для него это всепоглощающая страсть и одновременно главная и самая священная обязанность. Одним словом, это истинная религия пустыни. Эта преданность своему племени не была несовместимой с тем фактом, что, как писал Марголиус, «генеалогическое единство племени было фантазией, зачастую наложенной на то, что, по сути, являлось местным единством, или союзом эмигрантов под руководством одного лидера, или какой-либо другой случайной комбинацией».

Араб пойдет на любую жертву ради своего племени; ради него он всегда готов рискнуть жизнью в тех опаснейших предприятиях, в которых вера и энтузиазм способны творить чудеса, за него он будет сражаться, пока в его теле остаются последние искры жизни. Мубаррад в своем труде приводит цитату: «Люби свое племя, потому что с ним ты связан теснее, чем муж с женой». Такой смысл бедуин придает лозунгу «Свобода. Равенство. Братство». Того, что подарила ему судьба, ему достаточно. Он не мечтает ни о чем другом. Он доволен своей жизнью. Европеец всегда недоволен своей судьбой – разве что удовлетворяется на очень короткое время. Наша лихорадочная деятельность, жажда политических и социальных усовершенствований, бесконечные попытки улучшить свое положение – разве они не являются симптомами и скрытым признанием усталости и возбуждения, которые подтачивают корни западного общества? Идея прогресса, восхваляемая со всех возможных трибун, является фундаментальным принципом современных социальных систем – но разве люди станут бесконечно разглагольствовать о переменах и улучшениях, когда живут в здоровых условиях и когда они счастливы? В нашей нескончаемой и бесплодной погоне за счастьем – разрушая сегодня то, что построили вчера, переходя от иллюзии к иллюзии, от разочарования к разочарованию – мы, в конце концов, теряем всяческие надежды. В моменты слабости и меланхолии мы восклицаем, что судьба человека не связана с будущностью народа, мы жаждем неизвестных даров в иллюзорном мире. Но бедуин не чувствует постоянно смутного и нездорового стремления к лучшему будущему: его бодрый дух, открытый, беззаботный, безоблачный, как небо, не знает наших забот, тревог, смутных надежд. А нам – с нашими безграничными амбициями и настойчивыми желаниями, воспламененными воображением, – бесцельная жизнь пустыни кажется невыносимой своей монотонностью и единообразием, и мы предпочитаем наши привычные волнения, наши тревоги и сложности, политическую запутанность и прочие тяготы цивилизации всем преимуществам, которыми наслаждаются арабы, ведя свое лишенное перемен существование.

Существует фундаментальная разница между европейцем и арабом. Наше воображение слишком сильно развито, чтобы дать нам умственное отдохновение; однако прогрессом мы обязаны именно этому качеству, так же как сравнительным превосходством. Где нет воображения, прогресс невозможен. Чтобы усовершенствовать нашу социальную жизнь и развить взаимоотношения людей, прежде всего необходимо в уме представить образ общества более совершенного, чем то, в котором мы существуем. Но арабы, несмотря на широко распространенную веру в обратное, обладают довольно слабым воображением. Их кровь горячее, чем наша, их страсти более пылкие, но одновременно они менее изобретательны, чем другие народы. Чтобы согласиться с этим фактом, достаточно изучить их религию и литературу. До перехода в ислам у них были божества – небесные тела, но, в отличие от индийцев, греков и скандинавов, у них не было мифологии. Их божества не имели далекого прошлого, и ни одному поэту даже в голову не пришло его придумать. Религия, которую исповедовал Мухаммед, – простой монотеизм с приращением некоторых институтов и церемоний, позаимствованных у иудаизма и древнего язычества, – бесспорно, самая простая и наименее таинственная из всех позитивных религий. Она же является самой разумной и чистой в глазах тех, кто исключает, насколько это возможно, сверхъестественное и кто изгоняет из религиозных культов пышные ритуалы и украшения. В литературе мы также обнаруживаем аналогичное отсутствие оригинальности, пристрастие к реальному и позитивному. Другие нации создавали эпосы, в которых важную роль играет сверхъестественное. В арабской литературе нет эпосов. Нет даже повествовательных поэм. Они лиричны и описательны и никогда не изображают большее, чем поэтический аспект действительности. Арабские поэты описывают, что они видят и чувствуют, но они ничего не создают. Если в поэмах вдруг появляется искра воображения, критики не хвалят авторов, а называют лжецами. Стремление к бесконечности и идеалу неведомо бедуину. С самой глубокой древности точность и простота формулировок – чисто техническая сторона поэзии – имела в их глазах первостепенную важность. Вымысел настолько редок в арабской литературе, что, когда мы находим его следы в некой причудливой поэме или сказке, можно быть практически уверенным, что мы имеем дело не с арабским оригиналом, а с переводом. Таким образом, все истории «1001 ночи» о волшебстве, замечательных продуктах богатого и живого воображения, которыми мы зачитывались в детстве, имеют персидские или индийские корни. Из всего этого огромного собрания сказок истинно арабскими являются описания нравов и анекдоты, основанные на реальных событиях.