«Шедевр» новой американской тюремной прозы добрался и до нас.
Сюжет нехитрый. Жила-была девочка. Пила, курила. Наркотики просто обязательно. Короче, морально разлагалась. С такой тинейджеровской биографией куда податься? Стала ударницей стриптиз-труда. «Я зарабатывала стриптизом, я хотела наркотиков».
Понятно, что добром сование двадцаток в трусики не кончилось. Появился поклонник. Настойчивый. Пришлось поговорить с ним монтировкой. Так и присела бывшая во всех смыслах девочка до конца своих дней.
Но это, как бы, официальная биография.
За ней история на разрыв души. Обычная девчонка, никому не нужное дитя улицы. Мужиком в 11 лет изнасилованная. Любящая мать, отлученная злой судьбой от ребенка. Тюремная интеллигенция (если сравнить с сокамерницами), маргинальная прослойка, попавшая под каток американского ГУЛАГа.
Книгу при желании можно было бы озаглавить «Много дней из жизни Роми Хилл». Пафос лагерной прозы и впрямь ощутим. «Америка сидящая». Но не только. Зарисовки тюремного быта разбавлены мотивами «у тюрьмы не женское лицо». Тема начинает звучать сразу по прибытии: девочка рожает, садисты-надзиратели подойти-помочь не дают.
Короче традиции русской классики, прижившиеся на американской почве. Милость к падшим и все такое.
Но «не дай себя обмануть». На жалость, сколько ни читаешь, не тянет. Прав кто-то из американских рецензентов, аргументы книги в пользу осуждения системы наказания слабы. Все ж таки перед нами не Перовская, не Засулич и не Солженицын с Шаламовым, а одна презираемая уголовка. Кушнер пробует читателя на излом. Они отребье, полюбите их черненькими! Не прокатывает.
Наверное, большинству и без этого романа понятно, что тюрьма не должна быть территорией садизма. Но она не предназначена быть и райским островом. Жизнь там не может быть лучше, чем на свободе. Здесь вам не санаторий. Перед нами преступники. Здесь отбывают наказание.
«Записки из Мертвого дома» у Кушнер не получились. Сколько бы ни крутилась она вокруг Достоевского (даже преступление самой Роми отсылает к нему) весь роман имеет характер антидостоевский, потому что построен на неприемлемом для классика тезисе «среда заела». Среда она, конечно, виновата. Но тут даже не воровство хлеба для семьи как у Гюго в «Отверженных», а вполне очевидное: я убила его, потому что он меня задолбал. Героиня сама кругом виновата, как верно замечает кто-то из официальных лиц, когда Роми вспомнила о сыне. Но нас, как в мелодраматическом сериале просят закрыть глаза и заплакать над тяжелой женской судьбинушкой.
Проще всего сказать, что во всем виновата система, закрыв глаза на то, что мир тюрьмы созидается людьми в ней сидящими. Агрессивные, невежественные, настороженные. Какой еще они мир могут создать вокруг себя?
Книгу Кушнер, на первый взгляд такую вызывающую, остросоциальную, портит целый ряд очевидных моментов.
Прежде всего «Комната на Марсе», как и подавляющее большинство современной литературы, откровенно ретроспективна. Опять страницы переполненные воспоминаниями, рассказ о том, как все началось вместо того как закончилось.
Можно возразить: какие перспективы могут быть у человека обреченного на смерть в тюрьме? Странный вопрос: а какими они были у Робинзона? Человек тем и отличается от других существ, что живет завтрашним днем, и находит себе какое-то заделье, верит, надеется. Вот этот пласт будущего, даже тюремного, в книге искусственно обрезан. Возни в тюремном пространстве много, а общее ощущение, что жизнь закончилась в зале суда. Отсюда возникающее несовпадение между авторским желанием рассказать о тюремной жизни и общим ощущением загробного существования.
Книга Кушнер натуралистична. Не в том смысле, что нам что-то такое страшное показывают. Проблема в том, что только показом и занимаются. Автора распирает от знания матчасти, от материалов, собранных в процессе подготовки к книге. Внутренний мир героев, даже главной героини, растворяется во внешнем. При этом ничего принципиально нового про тюрьму нам не сказали. Знакомые декорации, достаточно изученные благодаря фильмам и книгам криминального жанра.
Невозможно отделаться от ощущения, что перед тобой туристические заметки. Туризм, верхоглядство стали отличительной чертой современной прозой. Отсюда странный синтез абстракций и мелких деталей, затемняющие разговор по существу. Но другого и быть не могло. Проза того, кто прошел через тюрьму отличается, от того, кто о тюрьме знает понаслышке. Мы знаем как плотно и глубоко пишут сидевшие люди, у них совершенно иной взгляд. Здесь все это заменено валом болтовни и поверхностных описаний. Ни тебе разборок, ни группировок, ни тюремной иерархии, ни неписанных правил.
Если это и книга о тюрьме, то какая-то выстроенная в угоду индивидуальному авторскому проекту, представлению о том, что следует говорить о жизни за решеткой.
В то же время, как уже было отмечено выше, книга откровенно сентиментальна. Нас в очередной раз пытаются поймать на чувствах. Кушнер хочет проделать с читателем такой же трюк, какой женщины-арестантки проделывают, манипулируя преподавателем-идеалистом Гордоном.
При этом в книге нет покаяния и воскресения. Ну, разве что кроме ленивой подачки в одно предложение: в тюрьме всякая, оставшись в камере задает себе вопрос «Как я могла?» И все. Маловато будет. А без покаяния разговор о тюремной жизни приобретает чисто техническую направленность – улучшить условия, исключить недопустимые эксцессы, запретить запрещать.
Наконец, перед нами взгляд с явным пристрастием. Все симпатии сидельцам. А ведь положение надзирателей ничем не лучше. Им ведь тоже дали срок. Они также смену за сменой варятся в этом тюремном соку среди воров, убийц и насильников, многим из которых совершенно нечего терять. А они тоже люди. У них тоже свои проблемы. Вот о них бы поговорить, поговорить о бедолагах, которые реально попадают в категорию «бедных людей», а не о любимых литераторами всех мастей обитателях дна.
Впрочем, сетования бесполезны, подобное всегда тянется к подобному. Таково свойство литературы с «дешевой стоимостью», плоской, идеологически выверенной, идентичной натуральному.