© Полина Александрова, 2018

ISBN 978-5-4490-3770-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Солнце садится. Красноватые отблески ложатся на желтые стены домов и потемневшую черепицу крыш. Это наше время. Я выбираюсь через маленькое окошко – сначала на плоскую площадку. Когда-то хозяева хотели построить тут террасу, но почему-то в итоге ограничились одним неогороженным настилом – рисковая затея для пятого этажа. Потом – осторожно, тут можно поскользнуться – карабкаюсь на самый верх, к трубе. Тут хорошо. Одновременно и тенек, и отличный вид на весь заснеженный старый город и извивающуюся, словно змея, блестящая чешуей под закатным солнцем, реку

Зигфрид уже здесь, оккупировал лучшее место в тени, но зато каким-то чудом притащил с собой термос и кружки.

– Привет, – говорит, не оборачиваясь и продолжая наблюдать большими неподвижными глазами окно дома напротив.

– Привет, – обнимаю его, прижавшись на мгновение щекой к теплой и гладкой шкуре. Всего неделю не виделись, а надо же – соскучилась.

Зигфрид покорно терпит мои нежности. Он не любитель, я знаю. Но мне нравится, он знает.

– Чем займемся? – интересуется, наконец соизволив взглянуть на меня.

– Будем сказки рассказывать, – говорю. – Зря, что ли, я к тебе на такую верхотуру лезла?

– Положим, лезла ты сюда потому что тебе тут самой нравится, – начинает он, но потом соображает, что я его дразню, и кивает в сторону моей кружки – пей, мол. – Для сказки герой нужен. Давай придумывать.

– Чего его придумывать? – беру кружку, отпиваю. Хороший чай. С какими-то новыми травками, пахнет летом. – Есть уже. Смотри: молодой парень, приехал из провинции, покорил столицу, амбиций до неба, сил полно, талантов не перечесть, ничем и никем пока особо не связан – резвись – не хочу.

– Нуууу, – говорит, – годный герой, удобный. Вполне себе можно и в огонь, и в воду, и в медные трубы.

– Эй-эй! – предупреждаю. – Поаккуратнее с огнем и водой!

Смотрит подозрительно:

– Чойта?

– Тойта, – говорю сердито. – Может, у меня интерес личный.

– Ой ну я не могу, – посмеивается, – интерес у нее личный. С твоим интересом мы каши не сварим.

– Ладно, не капризничай, – чешу ему под подбородком, он урчит, довольный – не дракон, а кошка натуральная – можно огня и воды, а то сам заскучает и из нашей истории сбежит. Но чуть-чуть, без фанатизма.

– Ну тут уж как пойдет, – говорит. Встряхивается, роняя с кончиков пластинок, соединяющихся в рисунок чешуи, красные искорки, растягивается поудобнее. – История первая.

История первая

– Чем он там у тебя увлекается?

– Не у меня. Просто увлекается. Пусть, например, танцевать любит.

– Ага. Танцевать. Ну смотри. Вот он, например, танцует. Старается. Учится. Что-то получается, что-то нет. Он все-таки упирается, добивается какого-то уровня, а потом – все, ступор. Ну то есть, вроде, в общем и целом ничего, но ему мало, он же хочет быть лучшим. И вот он решает бросить, совсем.

– Как совсем?

– Абсолютно. Вообще к теме не возвращаться. Ну потому что или все, или ничего. В его духе?

– Предположим, – хмурюсь: история, на мой вкус, получается не фонтан. Но она первая, а первый блин, ясное дело, идеальным бывает редко. Так что терплю пока.

– Ну так вот. Бросил. Решил карьеру строить. И там у него, вроде, пошло. Допустим, даже пост какой-то занял. Ходит весь из себя в костюмчике и с портфелем.

– Да ну кто ж так ходит-то сейчас? – не выдерживаю. – Тем более там, где он работает, вообще никаких костюмчиков и портфелей не бывает!

– Цыц! Моя история, в чем хочу – в том и ходит! – и шипит на меня даже.

– Все, молчу, – сообщаю я и обиженно утыкаюсь в кружку.

– Воооот, – тянет эта тварь. – И едет он, положим, на конференцию куда-нибудь – ну, куда?

– В Буэнос-Айрес, – ворчу недовольно.

– В Буэнос-Айрес, – чешуйчатая морда расплывается в широкой улыбке. – И там слышит те самые мелодии, видит уличных танцоров, сбрасывает пиджак, выкидывает к чертям портфель, офисные ботинки не годятся, и их тоже нафиг-нафиг, хватает первую попавшуюся девицу, танцует в пыли так, как никогда и ни с кем не танцевал, срывает аплодисменты собравшейся толпы, танцевальные старейшины плачут, женщины несут цветы, он остается там, основывает свою школу и ездит по всему миру с выступлениями, собирает полные залы, да что там залы – стадионы!

Сижу, широко раскрыв глаза и действительно это все вижу – умеет же, гад – но говорю вредным голосом:

– Не верю.

– Ой, ну да, конечно, ты давай спроси меня скорее, кому тут твоя вера нужна? – выдает вдруг одесский говор – где только нахватался? – И я таки тебе скажу: вообще никому. Я рассказал, ты услышала, и увидела – и попробуй мне только соври, что не увидела! – первая история есть.

– Есть, – соглашаюсь. Делаю вид, что неохотно, но на самом деле первая история получилась по итогу вполне терпимой. – Чур вторая моя!

– Вторая и безо всяких чуров твоя, – величественно кивает и укладывает голову на передние лапы. – Понеслись.

История вторая

Сижу, солнце подползло уже к нашему укрытию, лижет шершавым языком носки моих ботинок. Ждет. И Зигфрид тоже ждет, расслабленно поглядывая то на меня, то на все увеличивающуюся полоску солнечного света на крыше.

– Однажды утром – очень холодным зимним утром, я бы даже сказала необычайно холодным зимним утром, проснулся наш герой у себя дома. Полежал, глядя в потолок, размышляя, чем бы заняться. Новогодние каникулы, на работу не надо, на улице особо не разгуляешься – мороз стоит такой, что максимум, на что способен любой нормальный человек – это пробежаться, задержав дыхание, от дома до ближайшего магазина. Да и то только в том случае, если в доме совсем не осталось еды, а есть очень хочется. Думал, думал, но так ничего толкового и не придумал. Все возможные развлечения уже перепробованы. Только и остается, что все-таки одеться потеплее и идти в холод на поиски приключений. Так он и поступил.

Идет по небольшой мощеной улочке – один-одинешенек во всем городе, только ветер свистит да редкие снежинки по брусчатке перекатывает. Замерз моментально, конечно. Другой бы уже плюнул и домой вернулся, но наш герой не из таких. Засунул руки в карманы поглубже, нос в воротник, и знай себе идет к широкому проспекту.

А на проспекте белым-бело, как будто туда всю ночь грузовиками снег возили. И тоже – ни людей, ни машин, как повымерли все. Или повымерзли. Что скорее всего.

Ветер дунул снова, посильнее, бросил горсть снега в лицо – глаза запорошил. Проморгался герой, глядь – а по проспекту не то машина открытая мчится, не то сани несутся – белые-белые, а внутри женщина красоты неописуемой. Без шапки, без шарфа, без варежек. Длинные светлые волосы вьются по ветру, лицо нежное, белое, глаза огромные, синие, и ресницы длиннющие – кажется, моргнет – и ветер усилится. Остолбенел герой, а женщина повернулась к нему и так улыбнулась, что ему показалось, что сердце его остановилось и не забьется больше никогда. Может, только поцелуй его спасет.

– Слышшшшшшь, – Зигфрид ткнул меня головой под локоть, – чужие сюжеты не трогай, нечестно!

– Моя история, что хочу, то и трогаю, – мстительно сказала я.

Зигфрид пробурчал:

– Неспортивно.

Я сделала вид, что не расслышала.

– Красавица расхохоталась, а герой бросился бежать за машиной – или санями. Бежит и удивляется – вроде бы, и бежит не очень быстро, а успевает. Промелькнул Казанский собор, следом Адмиралтейство, мосты, колонны, и вот бежит он уже по снежному следу над Невой, высоко над городом. Ухватился рукой за пассажирскую дверь, прыгнул внутрь.

– Молодец, – говорит красавица, – догнал. За это я тебя поцелую.

– Дома, – отвечает герой, – поцелуешь. На дорогу смотри.

Зигфрид зашелся в странных звуках. Это было похоже одновременно на куриное кудахтанье, визги игрушечных ведьм на рождественском рынке и детский плач.

– Ты в порядке? – поинтересовалась я.

– В полном, – сказал Зигфрид и вытер глаза кончиком хвоста. – Что это было?

– Снижаем пафос, – объяснила я. – А то такое мимими, что аж самой противно стало.

– Ну-ну, – Зигфриду явно было что сказать на этот счет, но он предпочел промолчать. И правильно сделал.

– В общем, привезла она его в свой ледяной дворец, только хотела его поцеловать, а он первым успел. Растаяло ее сердце, полюбила она его больше жизни, а он ее еще раньше полюбил, когда она ему улыбнулась. Дворец ее, правда, тоже растаял, но герой этому, на самом деле, только обрадовался. Построили они новый, лучше прежнего, и стали жить-поживать и добра наживать.

– Детей, – шепнул Зигфрид.

– Зануда, – сказала я. – Правила нарушаешь. Но ладно. И родились у них дети – для начала мальчик и девочка. Мальчик весь в героя, тоже все приключений искал – то из дымохода его вытаскивают, то с дерева снимают, то крокодильи яйца – и где он их только добыл? – из-под кровати реквизируют. А девочка – вылитая мать. Красивая – такая, что даже лесное зверье приходило по утрам полюбоваться, добрая, а уж мастерица – чего ни коснется – все получается: и вышивает, и рисует, и еду готовит. Заморские королевичи начали в очередь в женихи выстраиваться еще когда ей и пяти лет не исполнилось. А герой и его королева жили долго и счастливо и любили друг друга всю жизнь так же сильно, как и в первый день. Герой, конечно, периодически пускался в дальние странствия – никак ему на месте не сиделось. У королевы, в общем-то, тоже в пятой точке неслабое шило было упрятано, так что она с удовольствием составляла ему компанию.

– Заканчивай уже, солнце скоро сядет, – проворчал Зигфрид, – а что сказано после захода солнца, силы не имеет.

– Задержи его, нам еще минимум восемь историй надо рассказать, – сказала я.

– Почему именно восемь? – кажется, мне, наконец, удалось его удивить.

– Десять – хорошее число, нет?

– Одиннадцать лучше, – неожиданно изрек Зигфрид. – Давай, закругляйся.

– Так я практически все.

– А финал?

– Какой финал? Я же сказала – жили они долго и счастливо.

– И умерли, – подсказал Зигфрид.

– А не умерли. Жили они долго, счастливо и вечно, пока им самим не надоело. А что случилось, когда им надоело – я не знаю.

– Допустим, – сказал Зигфрид. – Допустим. Тогда история номер три.

Солнце сдвинулось еще на миллиметр к горизонту.