Горизонт

Париж.
Стоит только произнести это слово, как в голове проноситься вереница обрывочных смутных образов, а душу пронзает мимолетное ощущение счастья. Сколько искрящегося очарования в этой последовательности звуков.
Да и какой ещё город становился навязчивой манией такого числа писателей. Но среди авторов, в книгах которых Париж оживает, выходит на первый план, Модиано не самый популярный.
А между тем, его Париж, сотканный из сети бессчисленных улиц, присыпанных нежностью будто снегом, залитых спокойствием набережных и задыхающихся суетой площадей, прекрасен. В этом городе головокружительные повороты, доводящие до учащенного сердцебиения панорамы, увиденные сквозь дымку, сквозь тусклое стекло, будто действительность решила подражать картинам импрессионистов, и каждое здание, каждая вывеска рождают обрывочные мучительные воспоминания, а на каждом перекрестке призраки прошлого.
Героев этого романа Модиано призраки прошлого особенно настойчиво преследуют, застилают горизонт и цепляются за подолы пальто и не дают двигаться дальше. Она - француженка, уроженка Берлина с бретонской фамилией, сбежала в Париж из Швейцарии, куда, в свою очередь, сбежала из Аннеси от преследований отвергнутого поклонника, с маниакальными наклонностями (только представьте себе мужчину с изнеможденным лицом, странным взглядом, не расстающегося с ножом). Главного героя преследует его биологическая мать - демоническая женщина с огненно-рыжими волосами, и её спутник, похожий на священника-расстригу, которые вымогают у него деньги. Судьба свела их в метро: в давке после разгона демонстрации (ах, парижский конец 60-ых), а поводом стала её разбитая бровь. Могли встретиться и раньше, у Модиано жизнь - как город, где улицы - людские судьбы, то идут параллельно, то сближаются, то пересекаются, иногда и не раз.
Прекрасная история любви могла бы получиться, но была загублена вечным страхом, манией преследования и недомолвками. Мир наваливался всей тяжестью на каждое утро, все люди в городе были пугающие, обреченность нависала над каждым шагом. Никакое желание быть счастливыми не помогло, герои были молоды, но случайности не сплетались в стройную сеть, слова крошились на языке, а жизнь ломалась на кусочки, не трагично, а очень буднично - мелкими несостыковками, чужими неприятностями. Остается только надежда, что встреча спустя 40 лет, хоть что-то исправит.

…обратный отсчёт…

…престарелый писатель-француз (…причём, немолодой настолько, что себя же иронично-иносказательно именует в одном из эпизодов старейшим из приехавших в Берлин…) внезапно обнаруживает неумолимую скоротечность бытия и спешно (…аккурат укладываясь в полторы сотни страниц…) принимается восстанавливать стёртые из памяти по давности лет происходившие с ним события и случайных (…равно как и не таковых…) знакомцев. Воспоминания вызываются из памяти посредством чтения нескольких потёртых записников, два из которых оказывается к тому же черновиками недописанного романа. Блокноты передают сполохи минувшего в сознание в совершеннейшем три-дэ, с фоновым размытием, весьма реалистично, хотя и не всегда достоверно. Герой словно присутствует на просмотре оперативной съёмки сделанной скрытой камерой: некоторые моменты он помнит не совсем отчетливо, другие в памяти заведомо искажены. Каждый эпизод, как цифра на таймере: чем ближе к настоящему, тем ярче и требовательней они становятся. Основа интриги же в том, что не вполне понятно, что из описанного происходило в реальной жизни, а что — только в черновых набросках к той самой книге…

…привлекающе-немногословный (…не в пример всяким другим французам…) текст лауреата одновременно Гонкуровской (…1978-го…) и Нобелевской (…2014-го…) литературных регалий Патрика Модиано (…чей писательский типаж до забавного напоминает Селина, вычитая из последнего едкий сарказм и разбавляя одновременно обезжиренным Прустом…) предельно лаконичен, если не сказать скоротечен. Технически это, скорее, повесть, нежели роман. В «Горизонте» нет вообще ничего лишнего, проходного или отвлекающего. Так бы могла выглядеть тщательно препарированная и хорошо отжатая «Возможность острова» Уэльбека. Здесь оказывается вырезанной ещё доредакторским образом вся прозаическая «тёмная материя»: дополнительные диалоги, запасные отступления, прибавочные измышления. Всё, в общем, то, что составляет львиную долю современных гонораров, получаемых ныне больше в угоду объёму, нежели мысли. Единственный осязаемый минус — читатель заранее знает, чем всё кончится и как обернётся: ничем и никак. У романа-воспоминания, приправленного ароматными нотками лиричного вымысла и легчайшего, душистого оккультизма, финальной суммы составляющих быть не может, да и не должно. Читать, тем удивительней, от такого менее интересно отнюдь не становится…

…по прочтении, горизонт из названия выстраивается неким недостижимым грядущим, к которому герой таким образом — переосмысливая и прогоняя по кругу прошлое и настоящее — готовится. И к которому, как известно, ни одним из подобных способов приготовиться нельзя. В том и мораль…

„Cherchez la femme!“ когда-то написал Дюма, и фраза ушла в народ. Просто вечная истина, вековая аксиома. А еще тема, определяющая творчество Нобелевского лауреата по литературе Патрика Модиано.

„Cherchez la femme!“ у Модиано конкретизируется. Это не абстрактная женщина, таящаяся за нелогичными поступками мужчины. Его la femme вполне реальная особа, неуловимая и оттого особенно притягательная. По ее следу неизбежно бредут толпы героев Модиано. То это взрослая женщина, оставленная матерью в детстве, вечно ищущая в незнакомых лицах в метро сходство с давно растаявшим образом («Маленькое чудо»). То это несколько мужчин, находящих и постоянно теряющих ту самую, манящую, ищущую («Кафе утраченной молодости»). А теперь вот главный герой, вся жизнь которого закрутилась вокруг нескольких месяцев с Женщиной. И никуда ему не сдвинуться – ни вперед, ни назад. Он обречен на бесконечное существование в определенных десятках дней на маленьких улицах Парижа давно ушедших времен.

Что цепляет в небольших повестях Модиано? Их искренность и натуральность. Французский писатель не пытается выписать историю заново, восполняя пробелы памяти собственной фантазией, подменяя настоящее вымышленным. Как будто незнакомый дедушка в парке на скамейке вдруг захотел поделиться своими путаными рассказами. Но не от старости и одиночества, а от переполняющего его ощущения важности сюжета. Ведь это самое главное, что он испытал за всю свою немаленькую жизнь. Годы бытия съежились до размера оторванных друг от друга дней, обозначающих встречи с ТОЙ, ЕДИНСТВЕННОЙ. Трогательно, романтично и… безнадежно. Дедушка оказался истинным французом. А я потихоньку влюбляюсь если не во всю французскую литературу, то в прозу Модиано однозначно.