Это как съесть сгнившее изнутри все, что угодно. Помидор, яблоко, банан. На поверхности все так красиво, красно-жёлто-фиолетово, сладко-спело-сочно, и ты, вовсе не ожидая подвоха, смело кусаешь фрукт за вкуснейший бочок, а там чернота, гниль, червячки с недоумением на тебя поглядывают, мол, как посмел ты их потревожить. А ты не успел, не успел отдернуть руку, и глотаешь эту труху всю, морщишься, а выплюнуть уже поздно.
Извините за гастрономические сравнения, но у меня опять ощущения от книги на физический уровень перешло. До сих пор во рту труха. И мой тревожный синдром во всю красу и мощь развернулся, агааа, не ожидала подвоха, так вот тебе, вот тебе, вот тебе...
Фриковатая семейка, пьющая напропалую и танцующая до упаду, Мамочка с тысячей имён, Папочка, знающий тысячу и одну историю, Сын, о боги, это потом, и журавлиха Мисс Негоди, шествующая в колье, откушавшая сардин в масле, потерявшая охотничий инстинкт. Это как если бы Фрэнсис Скотт и Зельда завели ребенка. Миллионы гостей в их роскошной квартире, друг Сенатор с огромным выпирающим животом, замок в Испании, в котором так восхитительно зацветает миндаль, что никак невозможно ждать каникул, в конце концов зачем нужна эта школа, ведь все самое лучшее есть в семье. Та самая песня, Мистер Божанглз, веселая и грустная одновременно, под неё Мамочка и Папочка танцуют слоу вчера, и сегодня, и завтра, и всегда, и даже на кладбище в Испании.
Безумно красивая книга с ужасающим подстрочником. Как болело у меня сердце за этого ребёнка, Сына, не передать словами. И сейчас болит. За всех таких детей. Потерянных, оторванных от реальности чокнутыми родителями, и ладно бы Мамочка, такая очаровательная в своей игривости и безумии, но куда смотрел Папочка? И как мне хочется взять этого Папочку за шкирняк и трясти, трясти, трясти его, чтобы вытрясти из головы его всю эту зависимость от Мамочки. Хотя ничего из него не вытрясти, Мамочка - олицетворение иллюзий, бегство от реальности, вряд ли кто мог бы ей сопротивляться. Под стать они другу другу, два безумца и ненужный никому теперь Сын. И как ему теперь жить, неприкаянному, ничему не наученному?
И как же мне теперь развидеть его историю, чтоб так не болело?