© Ольга Колодзейская, 2021

ISBN 978-5-4493-0951-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1

Нет ничего хуже, чем быть писателем. Я не о писательской голодной доле и месяцах ожидания ответа из театра или издательства. Думаю, лучше объясниться. Конечно, я не писатель, а начинающий драматург, но писать это единственное, что я люблю и умею. Хочу убедить вас, хотя вы и без меня это знаете, было бы идеально найти свое дело, не громко, но точно сказано, найти себя. Вы замечали, прежде, чем найти то, что приносит удовольствие, «дело всей жизни», люди меняют десяток профессий. Кажется, примеряют все подряд. Я человек весьма эмоциональный и могу спорить до конца, доказывая свою правоту, но я по собственной воле перестала это делать. Я не люблю людей, точнее тех, из которых состоит, по моему глубокому убеждению, большая часть рода человеческого, окружающая меня. Я называю этих людей должниками. Нет, не потому что они набрали кредитов или, что хуже, ждут возврата мифических долгов, вроде некоторой прослойки родителей, уверенных в том, что дети им что-то должны. Эти люди живут по-своему же правилу, якобы они всем и всегда должны. Они должны ходить на работу, даже если терпеть ее не могут. Оставаться верным какому-то призванию, не вспоминая, что это был выбор родителей. Они окружили себя всеми видами должествования, какие только смогли себе придумать. Они свято верят в них с детства. Люди пытаются заразить этой болезнью всех вокруг. «Если бы не вы, я сидела бы дома – говорит пожилая учительница. Когда преподаватель переходит на уровень клише, он неминуемо превращается в училку, злобную и ненавидимую всеми и ее новый больничный обычно встречается бурей восторга. Она держит марку, усиленно убеждая своих учеников и кажется саму себя в том, что ходить в школу она должна.

Так вот, я перестала спорить с такими «законсервированными особями», потому что личностями их уже не назовешь. Я больше чем убеждена, что смогу быть успешна только в том деле, которое нравится, так как одно невозможно без другого.

В моей жизни полно парадоксов и вы не раз убедитесь в этом. Самое худшее, что эти самые парадоксы не только меняют мою жизнь, но ведут к противоположному. Стоит мне сказать что-то вроде «никогда не буду есть это», подразумевая то или иное блюдо, но приходит час и я ем его с удовольствием. И не только я попадаю в эту ловушку. «Не выйду замуж за блондина, они мягкотелые и бесхарактерные!» – воскликнула однажды моя знакомая. Угадаете внешность ее мужа? Правильно! Он – тот самый блондин. «Никогда не говори никогда», это правило напоминает о себе всю мою жизнь. Меняется работа, мелькают люди, а оно, правило, остается. Чертово правило, в нем нет исключений!

До недавних пор я была твердо убеждена, что терпеть не могу театр. Прежде, чем что-то возразить, сходите и вы поймете, о чем я говорю. Театр – это фальшь. Люди как будто сговорились не видеть этого и не произносить вслух. Я скажу, даже если луна скатиться с неба. В театре особенный звук на сцене. Для кого-то слова звучат более проникновенно, но это – пустота. Звук, который мы, зрители, слышим в театре – звук лжи. Актер говорит и голос его, словно зависает в пустоте, мы видим лишь актера. Голос в тишине открывает величайшую фальшь. Мы уже представляем человека, который поел борща, приехал в театр и, переодевшись, вышел на сцену. Это не мистер Икс, страждущий и терзаемый, это человек, поевший борща. Для меня сцена – место, куда можно выйти, сказать текст и уйти, нечто пустое и неподвижное, а значит мертвое и потому фальшивое.

Но чертово правило не терпит исключений и мое убеждение предало меня. Это предательство я запомню надолго, потому что мое убеждение просто ушло без прощания и объяснения причин.

Когда-то мое увлечение психологией подарило мне твердую уверенность в том, что я, как представитель группы сенситивных шизоидов, имею совершенно очаровательную особенность – все внутри меня. Как сказал один известный психолог: «Сенситивный шизоид подобен лишенным украшений римским виллам, ставни которых закрыты от яркого солнца, но в сумерках которых справляются роскошные пиры.»

И снова предательство. Эта удобная оболочка лопнула. Случилось это так быстро, что я оторопела от неожиданности. Я написала пьесу. Произошло событие, которое не только всколыхнуло мою чувствительную душу, но и вдребезги разбило теплую, мягкую оболочку. Теперь мой шизоид – бездомный, без принципов, правил и ограничений. Ни я, ни мой обездоленный шизоид, да, в общем, никто теперь не скажет почему я решила показать все взволновавшие меня события именно в пьесе, но принимайте это, как факт.

Тем более, что написание мной всех последующих пьес сыграло со мной злую шутку.

Признаюсь, забегая вперед, что теперь я и не помышляю ни о каких постановках своих творений и настоятельно советую всем, кто имеет отношение к театру, не читать мои пьесы и уж тем более не ставить их, чтобы избежать того, что случилось со мной. Считайте это дружеским предостережением.

ГЛАВА 2

Скажу прежде, что сами пьесы в той или иной степени это отражение меня, моих мыслей и суждений, почти в каждой из них – часть моей биографии. Со мной случилось то, чего я сама не люблю в людях, «что вижу, о том пою». Только в моем случае «что вижу, о том пишу», но это не меняет главного. Представьте, вы смотрите в окно и каждый вечер наблюдаете одну и ту же картину. У подъезда сидят ваши соседки. Сначала это смотрится умилительно. Старушки беседуют обо всем: о политике, ценах, очереди к врачу. Они здороваются с жильцами мимоходом, не прерывая разговора. Потом вспоминают о соседях и обсуждают все, переходя от выражения лица к одежде. Продолжается это долго и в какой-то момент становится понятно, что остановиться они не могут. Они не готовят, не вяжут и не ходят в садик за внуками, они дежурят. Вы сидите на кухне и блаженно попиваете чаек из любимой чашки, может быть курите. Бабушки говорят обо всем, их голоса вам хорошо знакомы. Вы знаете, когда и от чего умер чей-то муж, помните даты рождения их детей и милые соседушки уже давно вооружили вас таким запасом медицинских знаний, что самая полная энциклопедия не могла бы соперничать с опытом и эрудицией старожилов подъезда. Признаться, не выношу встреч с этими пенсионными всезнайками, вот почему мысль о схожести с ними повергла меня в уныние.

Мои пьесы все разные. Среди них есть и драмы и фантасмагории и даже скетч. Когда я работаю над пьесой, мои персонажи словно оживают, пытаются говорить со мной и спорят. Среди моих персонажей есть одна особа, пожилая учительница. Вы уже знаете, что я недолюбливаю как старых учительниц, так и пенсионных всезнаек. Она постоянно спорит во всем, даже в мелочах. Она пытается навязать мне свое мнение и втиснуть меня (к счастью тщетно) в свои рамки. В моем детстве действительно была такая моралистка и звали ее тоже Вера Ивановна. Моя героиня рассказывает ей о своей мечте – написать книгу о себе. Ну вы, конечно, не прикладывая особых усилий, вспомните некоторых своих учителей, которые сулили вам карьеру дворника. Так вот, эта самая Вера Ивановна посмела возродиться где-то глубоко в моей памяти (тоже мне, птица-феникс) и поучать меня. Главная героиня Ольга (прототип ее тоже я, собственной персоной) говорит о том, что учитель лишает ребенка мечты, закрывает возможности и лишает шанса на интересную полную жизнь (вспомните, о чем я говорила в начале). Ольга хочет написать книгу, а Вера Ивановна не верит.

Все писатели страдают раздвоением личности, теперь я это точно знаю. Это – профессиональный навык, необходимость, без которой у него ничего не получится. Пьесу с ненавистной учительницей я написала быстро, на одном дыхании. Рука уставала и немела. Я делала судорожные глотки пересохшим горлом, но не сдвигалась с места. Иногда, отрывая руку от листа, я успевала лишь произвести возглас удивления, ведь мои персонажи делали все, что хотели. Они жили своей жизнью, позволяя мне стенографировать. Когда я поняла, что за человек эта Вера Ивановна, я стала ненавидеть ее, а ей и дела нет. Она язвила, открыто высказывала сомнения в моем умении написать роман. Как она смеет! Она потратила свою жизнь, чтобы поучать других и теперь пытается вселить неуверенность в меня. Не знаю, было ли это то самое раздвоение моей личности, что могло приблизить меня к числу писателей, но было полное ощущение моей отстраненности от жизни моих героев. Мне казалось, я знаю, что с ними происходит. Я жила, работала, возвращалась домой, готовила, то же делали и они. Править пьесу пришлось долго и все это время мы сосуществовали где-то в параллельных вселенных. Я закончила работу, заметив, не без удовольствия, что я никогда не услышу ни о Вере Ивановне, ни о том, в чем она так долго пыталась меня убедить. Сделав окончательные правки и напечатав готовую пьесу, я пришла к выводу, что мне жаль. Жалко было оставлять моих героев, было чувство, что я их бросаю. Больше всего мне было жаль ее, мою Веру Ивановну. Она выглядела уже не такой уверенной, это была не престарелая придира, просто пожилая женщина, готовая принять собственные ошибки. Я даже начала думать о том, что в чем-то она была права и мне стоило огромных усилий заставить себя отказаться от идеи снова править пьесу, иначе это могло затянуться надолго.

К слову сказать, дуэль между нами закончилась в мою пользу, я все-таки написала роман. Я смогла, выстрадала. И снова ко мне из тьмы писательского разума, как искра, пришло озарение. Я поняла, что чем дольше работаешь со своими героями, тем горше с ними расставаться. Интуитивно признавая, что у этого правила тоже нет исключений, я чувствовала это на себе. В работе над книгой я забывала обо всем и с радостью проводила время у Лоры и Филиппа. Удивительное дело, я не только знала подробности биографии моих героев, я была охвачена их жизнью, слышала их голоса, теряла счет времени. Я окончила работу над книгой и снова знакомая горечь. Мои герои настойчиво просили меня уйти, хотели избавиться, как от незваного гостя.

Автора, чье произведение завершено, можно смело назвать писателем-сиротой. Его дети выросли, они взрослые, они хотят свободы. Они просили помощи, когда их загрызали проблемы, плакали навзрыд, склонив голову на плечо, а теперь все, выросли.

Не скажу, что боюсь одиночества. Этот период нужен, как перезагрузка. Обожаю быть дома одна. Можно целый день провести дома, не вставая с дивана и совсем не стесняться дырки в старом, но таком теплом и уютном носке. Это время важно, я стараюсь хоть раз в пару месяцев устроить себе праздник дырявых носков, отдохнуть и выспаться, не думая ни о чем.

Мое окружение раскололось на два непримиримых лагеря. Одни твердили, что надо думать о заработках и не тратить время. Другие с нетерпением ждали окончания новой пьесы, готовы были спорить и обсуждать. К числу последних, коих к великой моей радости было больше, относились и мои друзья-москвичи. Нет, москвичами в полном смысле они не были, но любили литературу. Они прекрасно знали, кого испортил квартирный вопрос и были вполне с этим согласны. Именно поэтому каждый год летом они уезжали в Москву к бабушке, погостить, помочь и показаться в очереди на бабушкину трешку в числе первых. Оставленная квартира блестела чистотой и, получая ключи, я поспешила сказать, что по возвращении хозяев новая пьеса будет представлена на их суд. Терпеть не могу идеальные квартиры, каюсь. Именно поэтому в первый же вечер я не спешила прибирать на кухне и не сложила вещи. Пространство заиграло всеми мыслимыми оттенками присутствия кого-то, ожило. Я надела любимый старый халат и вышла на балкон. Тихий летний вечер плыл в воздухе. Временами, казалось, он не плыл, а нависал над домом и сдавливал высотку густым туманом знойного летнего вечера. Высотка вжималась, пыталась спрятаться, наклониться, но удушье и жара проникали повсюду. Над головой проявилась полная луна, с еще не совсем проступившими очертаниями и была, определенно, полупрозрачная. Женское лицо, обычно милое и спокойное, потеряло теперь маску покоя, проглядывало сквозь плывущие розовые облака лукаво и прищур больших глаз не сулил ничего хорошего. Я допила чай и поспешила покинуть балкон, стараясь спрятаться от внезапно охватившего меня чувства щемящей тоски. Беспокойство, беспричинное и тревожное, покинуло меня так же быстро, как и пришло и я села за работу. Я хотела закончить пьесу, но в писательском деле ничего планировать нельзя.