Глава 7

Суббота. Десять утра. Стою возле пятиэтажной хрущевки и понимаю, что совершил грандиозную ошибку.

Блин.

Нет, серьезно. Что я здесь делаю?

Смотрю на дом, в котором живет Дарья Сомова, и чувствую, как что-то сжимается в груди. Облупившаяся краска, покосившиеся балконы, окна, заклеенные скотчем вместо стекол. Детская площадка, которая видела лучшие времена давно.

Вот так живет моя принцесса.

Кирилл не обманул – информация пришла рано утром. Дарья Сомова, двадцать лет, живет с бабушкой в двухкомнатной квартире. Родители погибли в автокатастрофе шесть лет назад. Семья малообеспеченная. Работает официанткой, чтобы платить за учебу.

И я думал, что у меня проблемы.

Мой «Мерседес» выглядит здесь как НЛО на парковке «Жигулей». Несколько пацанов уже обступили машину и изучают ее с видом знатоков. Хорошо хоть не царапают. Пока.

Достаю телефон, проверяю адрес еще раз. Да, это здесь. Подъезд номер три, квартира сорок семь. Пятый этаж, без лифта. Конечно, без лифта – в таких домах лифты это роскошь.

И что дальше?

Я же не могу просто подойти и сказать: «Привет, я тот самый мажор, которого ты публично унизила. Давай дружить?» Она захлопнет дверь быстрее, чем я успею моргнуть.

Нужен план.

Нужна легенда.

Гениальная идея приходит, когда я вижу вывеску «Продукты» через дорогу. Конечно! Благородный жест, продукты для нуждающейся семьи.

Только не от Максима Орловского, а от… от кого-нибудь официального.

От соцзащиты!

Нет, звучит глупо. От благотворительного фонда? Тоже не очень. От… А, черт с ним. Буду импровизировать на ходу. Главное – попасть в квартиру.

Иду в магазин и понимаю, что понятия не имею, что покупать. Что едят небогатые люди? Гречка? Макароны? Тушенка?

Или все-таки что-то приличное?

В итоге беру все самое дорогое: банка красной икры, бутылка дорогого шампанского, коробка конфет, пирожные, упаковка королевских креветок, сыр.

Итого вышло очень даже прилично за продуктовый набор.

Нормально для «соцпомощи», не находите?

Кассирша смотрит на меня как на сумасшедшего, когда я расплачиваюсь картой. Наверное, думает, что готовлюсь к свадьбе. Или к похоронам – своим собственным, если Дарья узнает, что я делаю.

Слишком поздно для сомнений.

С пакетами в руках поднимаюсь на пятый этаж. Без лифта. На третьем этаже начинаю задыхаться – видимо, спортзал спортзалом, а лестницы в хрущевках это отдельный вид спорта.

Подъезд пахнет… специфически. Смесь кошачьей мочи, старой краски и чего-то неопределимо грустного. Детство, которого у меня не было.

Квартира сорок семь. Дверь обычная, с глазком и тремя замками. Звонок работает? Нажимаю – внутри раздается дребезжащая трель.

Долго никто не открывает.

Может, никого нет дома? Отлично. Потратил целое утро на бессмысленную затею. Сейчас развернусь и поеду в спортзал, а потом в клуб. Забуду об этой авантюре как о страшном сне и начну прощаться с машиной.

– Кто там? – слышу тихий голос за дверью.

Старушка. Бабушка Дарьи.

– Здравствуйте, – говорю я максимально официальным тоном. – Максим Андреевич Орловский. По поводу социальной помощи.

«Социальная помощь». Гениально, Макс. Просто гениально.

Долгая пауза. Потом звук открывающихся замков – сначала одного, потом второго, потом третьего. Серьезная защита для двухкомнатной квартиры.

Дверь открывается, и я вижу ее.

Маленькая. Очень маленькая старушка с седыми волосами, собранными в пучок. В старом, но чистом халате. С умными, внимательными глазами, которые изучают меня с явным подозрением.

Я сразу понимаю, от кого Дарья унаследовала свой характер.

– Социальная помощь? – переспрашивает бабушка. – А от какой организации?

Хороший вопрос. От какой, Макс? Думай быстро.

– От… – начинаю я и понимаю, что не знаю названий никаких социальных служб. – От городского фонда поддержки… э-э-э… семей.

«Городской фонд поддержки семей». Звучит убедительно. Вроде.

– Странно, – старушка не спешит впускать меня. – Мы ни к кому не обращались за помощью.

Естественно, не обращались. Потому что никакого фонда не существует. Потому что я бредню что попало и надеюсь, что старенькая бабуля поверит.

– Понимаете, – говорю, включая все свое обаяние, – у нас есть специальная программа. Мы сами выявляем нуждающиеся семьи и…

– Это наверное к Дню пожилого человека, – вдруг говорит бабушка.

Дню пожилого человека? А когда он вообще?

– Да! – радостно подхватываю я. – Именно! К Дню пожилого человека!

Блестяще, Макс. Просто блестяще. Теперь я официальный представитель несуществующего фонда, который поздравляет пенсионеров с праздником, о котором я ничего не знаю.

– Проходите, молодой человек, – бабушка отступает в сторону.

Получилось.

Захожу в прихожую и сразу чувствую разницу. Тесно. Очень тесно. Вся квартира, наверное, меньше моей ванной комнаты. Но чисто. Безукоризненно чисто.

– Разувайтесь, – говорит бабушка.

Разуваться? Но делать нечего – снимаю и ставлю рядом с парой старых домашних тапочек.

Контраст убийственный.

– Проходите на кухню, – приглашает меня хозяйка.

Иду следом и оглядываюсь. Советская мебель, выцветшие обои, старый телевизор. Но на стенах – фотографии. Много фотографий. Дарья в разном возрасте.

Вот она совсем маленькая, лет шести, с бантиками. Вот школьница с букетом на первом сентября. Вот выпускница с золотой медалью. И на всех фотографиях – рядом те же люди.

Мама, папа, бабушка. А потом остается только бабушка.

– Садитесь за стол, – бабушка указывает на кухню. – Чай будете?

Чай. В моем мире принято предлагать кофе. Дорогой, свежемолотый, из лучших зерен. А здесь предлагают чай. И это искренне, от души.

– Спасибо, буду.

Сажусь за маленький кухонный столик и наблюдаю, как бабушка суетится у плиты. Заваривает чай в старом фарфоровом чайнике. Достает сахарницу, печенье в жестяной коробке, варенье в банке.

И тут я начинаю выкладывать свои покупки.

Икра. Шампанское. Конфеты. Пирожные. Креветки. Сыр.

Бабушка останавливается и смотрит.

– Это все… от соцзащиты? – спрашивает она с некоторым недоумением.

Хороший вопрос, бабуля.

– Да, – уверенно отвечаю я. – Специальный праздничный набор.

«Специальный праздничный набор». С красной икрой и шампанским. Для социально незащищенных граждан.

Макс, ты гений стратегического планирования.

– Странно, – бабушка берет в руки банку икры и изучает этикетку. – Раньше соцзащита приносила продуктовые наборы – крупы, консервы, сахар. А тут… красная икра.

Да, бабуль. И шампанское за недешево. Обычная соцпомощь.

– Программа обновилась, – говорю. – Теперь мы стараемся… э-э-э… порадовать пожилых людей качественными продуктами.

Порадовать пожилых людей красной икрой за три тысячи за банку. Звучит как план правительства по борьбе с бедностью.

Бабушка молчит, но я вижу в ее глазах сомнение. Она не дура. Она понимает, что что-то здесь не так. Но пока молчит – видимо, пытается понять, что именно.

– А как фамилия-то ваша? – спрашивает она, усаживаясь напротив меня с чашкой чая.

– Орловский. Максим Андреевич Орловский.

И тут я понимаю свою следующую ошибку.

Максим Орловский. Это имя знают не только в университете. Оно мелькает в новостях, в светской хронике, в интернете. А что, если бабушка смотрит новости?

Но она только кивает:

– Красивая фамилия. А работаете где?

– В… в мэрии, – быстро отвечаю я. – Отдел социальной поддержки, но только в свободное от учебы время.

Отдел социальной поддержки мэрии. Который развозит по домам шампанское и икру. В рамках празднования Дня пожилого человека.

Макс, ты должен был стать писателем-фантастом.

– А Дашенька дома? – спрашиваю, стараясь выглядеть максимально невинно.

– Нет, за продуктами поехала, – отвечает бабушка и тут же настораживается. – А вы откуда знаете про Дашеньку?

Отличный вопрос. Откуда представитель соцзащиты может знать про внучку?

– В документах указано, что в семье проживает студентка, – изображаю я официальность. – Мы учитываем всех членов семьи при оказании помощи.

«Мы учитываем всех членов семьи». Особенно красивых студенток журфака, которые публично нас унижают.

Бабушка наливает мне чай – крепкий, ароматный, в старой, но красивой чашке. Совсем не похоже на то, что я пью дома.

А здесь – простой чай с вареньем. И почему-то вкуснее.

– Дашенька у меня умница, – говорит бабушка с гордостью. – В МГУ учится, на журфаке. Отличница. Работает еще, чтобы нам помочь.

«Нам помочь». Двадцатилетняя девочка работает официанткой, чтобы помочь семье. А я в двадцать два года до сих пор живу на папины деньги и считаю себя самостоятельным.

Стыдно, Макс.

– Трудолюбивая девочка, – киваю я.

– Очень, – соглашается бабушка. – Встает в шесть утра, до ночи то учится, то работает. Никогда не жалуется, но я же вижу – устает сильно.

Встает в шесть утра. А я встаю в полдень и считаю это подвигом.

– И парня у нее нет, – продолжает бабушка, внимательно наблюдая за моей реакцией. – Говорит, некогда ей. Но я думаю – просто все эти мальчишки несерьезные попадаются.

«Несерьезные мальчишки». Интересно, в какую категорию меня отнесла бы бабуля, если бы знала правду?

– Найдет еще, – говорю я. – Хорошие девушки не остаются одни.

«Хорошие девушки не остаются одни». А плохие мальчики не заслуживают хороших девушек. Жестокая арифметика жизни.

– А вы женаты? – спрашивает бабушка.

Я? Женат? На ком – на моем банковском счете?

– Нет, – отвечаю честно. – Пока не встретил подходящую.

«Подходящую». А что значит «подходящая»? Красивая? Богатая? Из хорошей семьи? Или, может быть, умная, честная, трудолюбивая?

Как Дарья.

– Найдете, – уверенно говорит бабушка. – Вы же хороший мальчик. Работаете, людям помогаете.

«Хороший мальчик». Помогаю людям.

Если бы она знала, что я здесь делаю на самом деле.

Мы сидим, пьем чай, и бабушка рассказывает мне о жизни. О том, как трудно им живется на ее пенсию и Дашину стипендию. О том, как дорожают лекарства. О том, как Дашенька экономит на всем, чтобы купить бабушке таблетки.

И с каждым словом мне становится все более неловко.

Я трачу на один ужин в ресторане больше, чем они тратят за месяц на еду. А прихожу сюда с красной икрой и шампанским, изображая благодетеля.

Какой же я мудак.

За самобичеванием не слышу, как в прихожей скрипит замок.

– А вот и Дашенька вернулась, – говорит вдруг бабушка.

Все.

Конец игры.

Я пропал.