Посол Когхил

Резиденция британского посла в Луисе выходила прямо на океан. Почти сто лет назад здесь для первого английского губернатора была построена вилла «в колониальном стиле» – с колоннами, верандами, галереями и обязательными чугунными пушками у ворот. Рядом располагались арсенал, батареи, пакгаузы и казармы. Со временем строения пришли в ветхость и их снесли, а форт перестроили в тюрьму. В начале века здесь разбили ботанический сад. Сейчас он был запущен и превратился в густой, отдающий сыростью старый парк. К зелёному массиву примыкал район бывшего европейского сеттельмента, носивший туземное название Дикойя. В отличие от остальных районов Луиса в нём не строили новых жилых кварталов. За послевоенные годы многие из вилл Дикойи поменяли своих владельцев: многие британские чиновники и бизнесмены перебрались на родину, уступив место местным бюрократам и ливанцам, составивших костяк местных коммерсантов. Британское посольство сохранило только несколько зданий, которые раньше занимала колониальная администрация, и это были лучшие. Остальные постройки новая власть передала посольствам других стран или продала. Власти столицы объявили район Дикойи «бесшумной зоной». Об этом сообщали надписи и рисунки на дорожных столбах, строго-настрого запрещавшие пользоваться клаксонами, без чего гвианцы вообще себе езды не представляли. Об этом Гулю зачем-то рассказал шофёр, доставивший в резиденцию. Видимо, он хотел рассказать о предупредительном отношении властей, на что Адриан лишь безразлично пожал плечами. Он большую часть своей жизни прожил в промышленном городе и давно не обращал внимания на такие мелочи, как автомобильные сигналы. Новому британскому послу в Гвиании от давно ушедшего в отставку предшественника сэра Хью осталось большое хозяйство: местные политики и военные были искушены в интригах, каждый из них рвался к власти любой ценой. Форин Офис требовал от сэра Хью обеспечения стабильности: Гвиания обладала нефтью, и энергичные американские нефтяники уже ковырялись в её недрах. Правда, «Шелл» уже обошла соперников. Затем умер первый президент Симба, после двух военных переворотов в стране установился военный режим. Вслед за ним восстали сеционисты Южной провинции. Старый сэр Хью был не в состоянии уладить дела с новым военным диктатором майором Ниачи. Он попал под влияние красных и подозревал англичан в поддержке сепаратистов. Бедный сэр Хью не был готов к таким передрягам и подал в отставку. Расхлёбывать эту кашу пришлось новому послу Бакифэлу Когхилу, баронету. Надо сказать, что с честью справился с ситуацией и даже убедил военного диктатора передать власть демократически избранному правительству. Избрание президентом Околонго, обошедшего радикалов во втором туре, было всецело заслугой сэра Бакифэла. По крайней мере, он так считал…

По мнению близких знакомых, карьера сэра Бакифэла Когхила, Чрезвычайного и Полномочного Посла Его Величества в Гвиании, человека исключительного обаяния и обширного кругозора, не удалась не из-за его бездарности, сколько нерадивости. В юности он подавал большие надежды: чисто писал и отличался завидной усидчивостью. Учился он в Тринити-колледже лучше, чем многие его сверстники, в частности, его однокашник Виктор Ротшильд. Благодаря родне и своему длинному генеалогическому древу ещё до своего зачатия он заимел связи, и немалые. Во многом благодаря этому он сразу получил хорошее место в министерстве иностранных дел. Однако с самого начала стало ясно, что возложенных на него надежд сэр Когхил не оправдывает. Поехав в Сиам третьим секретарем посольства, он с увлечением принялся организовывать кошачьи выставки, забросив остальные дела. Затем, будучи переведенным в Христианию, он неожиданно увлекся велосипедным спортом и постоянно где-то пропадал. На службе он часто появлялся грязный, но совершенно счастливый оттого, что побил какой-нибудь рекорд скорости или расстояния. Вызванный этим увлечением абсентизм достиг своей кульминации, когда имя сэра Когхила обнаружилось в списке участников международных соревнований по велосипедным гонкам на длинные дистанции, устроенный на деньги мафии. В результате этого скандала сэра Бакифэла отозвали домой и срочно женили на дочке видного консерватора, в надежде, что он образумится. Перед самой войной родственники и знакомые надавили на Форин Офис, где нашли ему место в одной из прибалтийских республик. Здесь был нанесён решающий удар по его карьере. Присутствующие на званых обедах лица как-то обратили внимание на то, что дипломат не принимает участия в беседе, если она ведется на иностранных языках. Теперь же вдруг открылась страшная правда: оказалось, что даже по-французски он не в состоянии связать и двух слов! В отличие от дипломатов старой школы, которые, забыв иностранное слово, умели повернуть разговор в нужное им русло, сэр Когхил импровизировал или сбивался на “пиджин-инглиш”. Надо отдать должное его родственникам и приятелям – воспользовавшись началом войны, они поддержали его и тут: отозвали в Лондон и устроили работать в министерство иностранных дел. Здесь он в течение многих лет заведовал секретным дипломатическим архивом и страшно гордился этим. Эта работа привела его в совершеннейший восторг; сэр Когхил был бы искренне удивлен, если бы узнал, что в высших кругах считался неудачником и за глаза звался «немощным». Однако после войны многое забылось и простилось. Когда сэру Когхилу стукнуло шестьдесят, а его дочери – тринадцать, он был возведен в звание кавалера ордена Святого Михаила и Святого Георгия, а с приходом к власти Хита направлен послом в Луис.

Вернувшись в отель, Адриан Гуль обнаружил приглашение посетить посла после захода у себя в номере. Это означало: ровно четверть восьмого. Такси петляло по аллеям огромного парка. То справа, то слева мелькали огоньки. Пахло диковинными тропическими цветами. Здесь было прохладнее, чем в городе, свежее.

– Мы на острове, – пояснял не в меру разговорчивый таксист. – Чуете ветер с океана? Все время продувает. В парке, брат, микроклимат свой, особенный. Раньше ночью здесь не имел права появиться ни один Гвианец, здесь был сеттльмент. Только для белых…

Машина Гуля подъехала к резиденции почти одновременно с Блейком. Заприметив такси, разведчик нажал на акселератор своего «мерседеса» и первым подъехал на своем «мерседесе» к решетке ворот. Охранник у ворот козырнул и поспешно раскрыл створки. Просторный и тихий двор был вымощен каменными плитами, между которыми пробивались зеленые полоски жесткой травы. Блейк медлено подъехал к главному входу и остановился под самым его козырьком. К машине немедленно подбежал слуга и услужливо открыл дверь, помогая Блейку выбраться. Затем он сел в нее и повел «мерседес» нзадний двор, в гараж. У подъезда Блейк закурил, поджидая Адриана. Его такси, сопровождаемая полицейским, медленно подъехало к крыльцу.

– Хелло, мистер Гуль! – весело окликнул он дипломата. – Как самочувствие?

– Хелло, Гарри! Прекрасное, – чуть поморщился дипломат, вспоминая последнее приключение. Блейк сделал вид, что не заметил гримасы: ему было и наплевать на ужимки этого «погорельца» – так он про себя именовал дипломата после его поездки на уикенд. С его точки зрения Зангаро не представляло особого интереса для Британии, разве что шельф…

В глазах Блейка Адриан прочел вдруг вызов и удивленно остановился:

– Вы… что-то хотите мне сказать, Гарри?

– Вот именно, – ответил разведчик, загораживая дорогу. Дипломат слегка отступил и стараясь сохранить выдержку вежливо осведомился:

– Если речь идет о чем-то серьезном, то не здесь и не сейчас…

– Вы , – тихо, но очень твердо отчеканил Блейк, приблизив к Гулю свое крысиное лицо. – должны были слушать моих африканских друзей, а не надувать щёки и разглагольствовать о правах человека. Здесь Вам не Европа! Боюсь, что Вы оказали на них плохое впечатление…

– Да как вы смеете! – Голос Гуля сорвался от ярости до свистящего шепота. – Вы… Вы…

– Хотите сделать карьеру в Форин Офисе? – Блейк говорил холодным и жестким тоном. – Поверьте мне, здесь, в Африке, гуманизм никогда не приводил к добру. Потешите свое самолюбие, но повредите делу империи… то есть…

Адриан злорадно ухватился за оговорку.

– Империи? Это вы все еще служите прошлому, сэр. Я же смотрю в будущее…

Он не договорил: Блейк уже не слушал его, серые глаза разведчика были пустыми, он отвернулся и вошел в дом. Гуль на минуту задержался, собираясь с мыслями: несмотря на вечерний ча его прошиб пот. Для этого ему потребовалось время: эта наглая шпионская крыса угадала то, что Адриан тщательно скрывал даже от самого себя: он ненавидел и презирал Африку. Дипломат вздохнул и стал подниматься по лестнице. Когда он вошел в просторный холл, он был совершенно спокоен. Там, как ни в чем не бывало семенил на своих коротких ногах Блейк. В руках он держал бокал мартини.

– Угощайтесь, мистер Гуль, – подмигнул он дипломату, как ни в чём не бывало.

В холле было прохладно – неслышно работали скрытые кондиционеры. Гуль подошёл к столику, где услужливый туземец в ослепительно белом кителе и такого же цветва бриджах, смешал ему вермут с тоником и бросил туда кубик льда.

– Льда, пожалуйста, побольше, – распорядился Гуль и стал осматриваться.

Холл посольской виллы напоминал музей. У двери стояли два огромных барабана – один с женскими признаками, другой – с мужскими. Таблички под ними гласили, что они были привезены из Ганы. По стенам на деревянных стеллажах были расставлены деревянные скульптуры. Здесь были фетиши различных племён – непонятные существа, в которых были смешаны черты людей, зверей, птиц, змей и ящериц. За ними в позах безмятежности и вечного покоя застыли фигуры «предков», украшенные бусами, наряженные в яркие тряпочки. По поверьям, в них жили души давно умерших. На некоторых куклах виднелись бурые потеки – следы жертвенной крови птиц, зверей и, возможно, людей. Подумав об этом, Адриан зябко повёл плечами. Прохладный воздух полностью высушил пот, а коктель смягчил горло и несколько расслабил мозг. На стенах между стеллажами висели маски – огромные, страшные, окаймленные рафией, напоминавшую крашеную солому.

– Это настоящие обрядовые маски, а не подделки, – вдруг резко произнёс Блейк, бесшумно подкравшийся сзади. Его голос раздался так внезапно, что Гуль вздрогнул. – Каждый раз, когда я бываю здесь нахожу все новые и новые экземпляры. Прежнего посла увлекала африканская скульптура. Это и неудивительно. Редко кто из европейцев, живших в Гвиании, удерживается от коллекционирования.

– Почему сэр Хью не взял свои приобретения с собой?

– Не смог. По закону пробитому нашим соотечественником-энтузиастом подобные сокровища запрещается вывозить из страны.

– Вот как?

– И кто же был этот гуманист?

– Некий мистер Гайяр. Его отец сколотил состояние, торгуя каучуком по всему западному побережью, а сын

сорок лет посвятил собиранию и сохранению знаменитой Гвианской скульптуры. Он основал частный музей, а в последние годы был советником военного правительства по культуре. К нашему большому сожалению его случайно застрелили сепаратисты…

– Вот видите, мистер Блейк, – наставительно произнёс Адриан. – Не все наши соотечественники алчны…

– Конечно! Легко стать благотворителем, заработав десяток миллионов фунтов на каучуке. Правда, сынок ухлопал часть своего состояния на музей. Однако, по сравнению с теми сокровищами, которые его папаша заработал в Гвиании, это – сущий пустяк.

Не желая поддерживать разговор, Гуль отошёл к другой стене холла. Какое ему дело до каких-то там скульптур. Эта часть зала была целиком посвящена под оружие. Здесь было всё – от старинных португальских аркебуз и канъянгуло – современных самодельных самопалов – до вилкообразных ножей бамелеке, прямых туарегских мечей, кривых хаусанских кинжалов, абордажных сабель и зулусских ассегаев. Центр композиции составлял овальный щит из буйволовой кожи, два перекрещенных копья и лук с отравленными стрелами.

Предшественник сэра Бакифэла Хью взял себе за правило – давать посетителям побыть несколько минут наедине с его коллекцией. Ему очень льстило внимание знатоков к его хобби: последние годы Европа просто сходила с ума по

«примитивному искусству» Африки. Новый посол решил не менять этой традиции. Он дал своим гостям четверть часа побыть в этом музее. Ровно в восемь часов он легко и изящно спустился по лестнице, слегка касаясь баллюстрады, – загорелый, сухощавый, в голубом костюме яхтсмена. По неписанным правилам, его одежда означала, что беседа будет неофициальной. И Блейк, и Гуль знали условности: они именно так это и поняли.

– Хэлло, джентльмены! – весело бросил посол с ходу и обменялся рукопожатиями. Затем он сделал приглашающий жест и, не дожидаясь ответа, легким шагом прошел к раздвижной стеклянной двери.

– Предлагаю всем перейти на веранду…

Веранда была большая и просторная, она выходила прямо к темной ночной воде бухты Луиса. С океана тянул свежий бриз, пахнущий солью. Благодаря ему веранде было прохладно. Ветерок шелестел в кронах пальм, нависших над верандой, невидных в темноте. Напротив блестела цепочка огней порта. Маленький огонек полз туда по черной воде – какой-то лодочник пересекал лагуну по своим делам. Было удивительно тихо. Трое европейцев уселись в плетеные кресла. Слуга в белоснежном кителе пододвинул каждому по маленькому, так называемому столику, аккуратно положил на столики небольшие салфетки из рафии. Другой слуга принес напитки.

– Что предпочитаете пить, джентельмены? – осведомился сэр Бакифэл. – В эту пору я предпочитаю розовый джин с тоником со льдом.

Он кивнул молчаливому слуге, который немедленно наполнил тяжёлый хрустальный бокал бледно-розовым напитком.

– Виски-сода, пожалуйста, – моментально отреагировал Блейк. – И побольше льда.

– А мне – мартини-водка, – после некоторого раздумья произнёс Гуль. – И лёд, конечно…

– О, Вы следуете советам старины Флеминга, – усмехнулся посол. – Поверьте, это неудачный выбор в такую жару.

– Мистер Гуль – новичок в этих местах, – усмехнулся Блейк.

– Подражание супермену книжки – не самый лучший способ выжить, – пошутил сэр Бакифэл и, увидев, краску, выступившую на щеках Гуля, добавил. – Ну, ну, молодой человек. Не тушуйтесь! Я Вам рекомендую мартини с содовой и со льдом. Водка в наших условиях – лишнее…

Пока посол развлекался, Блейк, злорадно улыбаясь, сверлил злобным взглядом начинающего дипломата.

– Да, сэр, – еле-еле выговорил Гуль, задыхаясь от смущения и ярости.