© Олег Паршев, 2020

ISBN 978-5-4498-1216-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ползком по воде
(2016—2017)

Рождённый ползать по воде

 
Рождённый ползать по воде,
Нырять не может.
И все твердят ему везде:
Тонуть негоже!
Но он пыхтит себе: «Бодрей!»,
Скользя по глади.
А тут десяток рыбарей
Подплыли сзади.
 
 
Один из них – власами рыж —
Сказал негромко:
Ну что ж ты, милый, шебуршишь
По водной кромке?
Давай, скорей уже ныряй!
И будь – что будет!
А дале – стилем баттерфляй —
Вон к той запруде.
 
 
И, спрыгнув с лодки, подошёл
Неторопливо.
Да проворчал, что, «братец, мол,
Не жди отлива».
И сунув руку в глубину,
Поймал рыбёху.
«Ну что сробел, давай же, ну,
И хватит охать».
 
 
Сперва ползущий бросил взгляд
И чуть опешил.
Не каждый день к тебе спешат
По морю пешим.
Но подошедший говорил
Проникновенно.
И для нагляду утопил
Одно колено.
 
 
И осмелел ползущий тут,
Давай нырять же!
И это видел всякий люд,
Что был на пляже.
И все вопили, что есть сил,
И ликовали.
А рыжевласый уходил
С улыбкой в дали.
 

Выжатым лимо…

 
На работе – чехарда,
Жуть и полный мрак.
На работе – каварда…
Тьфу ты, кавардак!
 
 
Скоростная карусель
Мчится в голове.
Нам тут всем не до весель…
Хочется взреве…
 
 
Договаривать слова
Мы уже не мо…
И домо… ползё… едва
Выжатым лимо…
 

Баба с во…

 
У бабы по имени Сво —
Кобыла, что кликают Ле.
И хочется им одного —
Проехать всю даль на земле.
Да так, чтоб тропинка вилась,
А ты себе прёшь да и прёшь.
И крикнешь знакомому: Здрась!
Да и не знакомому тож.
И так – чтоб никоих препон.
А ночью завалишься в стог.
И чтоб – убаюкивал сон.
А в грёзах явился бы Бог.
А ты Его спросишь о том,
О сём, да ещё – как дела?
И много ли страшным судом
Душ грешных спалили дотла?..
И так похлопочешь о них,
Что сердце сожмётся в груди.
И что-то в какой-то из книг
Он выправит, бросив: Иди!..
 
 
И вот уже баба – не Сво…
И вот уже баба – не ду…
В душе у неё волшебство,
А руки разводят беду.
По кромке мелькающих дней
Поклонники мчат ей вослед.
Слагают сонеты о ней.
И шлют за букетом букет.
А дама ступает в лучах,
И лошадь её расцвела.
И солнце сияет в очах.
И мир остывает от зла…
 

Куда?

 
Аты-баты, ёлы-палы,
Дом-работа-поезда.
Едет кто-то запоздалый
Из напрасно в никуда.
Всё отложено зачем-то
На когдатное потом.
Отмотать бы эту ленту,
Всё исправить – там и в том.
Да на мёбиусной тропке
Нет возвратного пути.
Лбом – апстену, письма – фтопку,
Нет ума – так не сойти.
Что за синь в дверном проёме?
То ли – птица, то ль – сосед.
Всё смешалось в этом доме —
Войны, боли, путч, балет.
Три синицы, ламца-дрица,
Сказ о белом журавле.
Что же вешаться-топиться,
Коль надежда на челе?
Брак нефактный, но деюрный,
Гор гитарный перезвон,
Шуры-муры, бабы-дуры,
Дзен, отцепленный вагон.
На вокзале, трали-вали,
Наливали на весу,
Уроняли в цинандали
Набежавшую слезу.
Разум мира канул в кому,
Азы, Буки, самолёт…
Эй, МакГроу, дай-ка рому!
Жизнь… Куда ж она идёт?..
 

Дама – с кареты…

 
Когда дама выходит из тильбюри,
лошадь переводит дух
И хочет поблагодарить,
да не умеет вслух.
Дама с улыбкою входит в театр,
сбрасывает манто.
А лошадь кивает тем, кто запряжен в фиакр,
и тем, кто привёз ландо.
А потом, обмахиваясь хвостом,
пережёвывает с подругами новости будней.
И тут… ей вдруг думается о том,
что все лошади – немного люди.
 

_______

*Тильбюри (от англ. Tilbury) – лёгкая, открытая, двухколёсная карета, с крышей или без, разработана в начале XIX века лондонской фирмой «Тильбюри».

Шла она

 
Шёл поэт однажды сквером,
Прыгал squirrel на суку.
Брёл поэт и primaver`ил
В набежавшую строку.
И ронял её с улыбкой
На бумагу и дисплей.
И ваял слова навскидку
Меж тропинок и аллей.
Всё на свете рифмовалось,
Музы реяли толпой.
Что стихи? Ведь это – шалость,
Наливай себе да пой.
И в сей миг не мог он ведать,
Что ему наперерез
Шла она (плыла, как лебедь!)
В ясном пламени небес.
Замер он, как всадник медный.
Бросил взгляд – и вот те на!
Шутки сгинули бесследно.
В целом мире лишь она!..
И вспарив в порывах света,
Растеряв остатки сил,
В первый раз за много лет он
И словца не проронил…
Белки прыгали по соснам.
Цвёл апрель. Но всё – пустяк!
Шла она по звёздным вёснам,
Растворяя мутный мрак.
 

Властелинколечная

 
Раз, два, три, четыре, пять,
Я иду тебя пугать!
Испугался – выйди вон!
Ты теперь не Саурон.
 
 
Так играли дети в парке.
Оплывали звёзд огарки.
Тьма, ползущая окрест,
Проникала во подъезд,
Добиралась до квартир,
Но, протёртая до дыр
Белой ночью, отступала.
И текла на дно подвала.
 
 
Пять, четыре, три, два, раз,
Нам не нужен Леголас.
Пусть кипят вокруг туманы,
Нам помогут саруманы.
 
 
– Ну, а ты, – сказали мне, —
Будешь свет искать в огне
И летать, не зная брода.
Ты застукан, выйти, Фродо!..
 

Ночник

 
Ночник лимонного стекла
Пьёт свет обоев.
День догорел до дна, дотла.
И всё рябое.
А небо вяжет невода
Для звездопада.
Хотя, не каждая звезда
Сорваться рада.
Но точно знаю я, вот-вот,
Отдёрнув шторку,
Увижу, как звезда сойдёт
В мою каморку.
Тогда ночник раздвинет мглу
Тысячеваттно.
И струйки радости по злу
Сбегут нескладно.
И тьме тогда не расколоть
Наш мир на дали.
Её останется щепоть.
И то – едва ли.
 

Сотворение

Ты, конечно же, собачка. Назову тебя Винченца.

Или, может, Гаэтано, если будешь ты суров.

Ну, а если же кошачьим выйдет чудное поленце,

Нареку тогда Орнелла или Рок – Гроза Дворов.

Погоди-ка, старый дурень, ну на кой тебе собака?

Лучше сделай человечка, чтоб по дому помогал,

Чтоб обмолвиться словечком, посмеяться и поплакать,

Чтоб вдвоём уйти когда-то в заочаговый портал.

Будет девочка, я знаю. Филомена… нет! Франческа!

Заживём мы с нею дружно. Сколько ж можно одному?

И она отмоет стены и полы натрёт до блеска…

Правда, вдруг зайдёт Джузеппе… Это будет ни к чему.

Сизый – мачо грубоватый, да ещё притащит граппы.

Да и мне предложит хряпнуть. Ну, а дальше – ой-ой-ой!

И Франческа станет плакать: Что же ты наделал, папа?!

Лучше б выстругал котейку в свой несчастный день шестой.

В общем, надо мне мальчишку сотворить себе в подмогу.

И одежду по лекалам можно сделать по своим.

Заложу в него, пожалуй, обучающую прогу.

И немножко – игровую, веселее будет с ним.

Как же мне его назвать бы? Донателло? Лодовико?

Карло-младший? Да, пожалуй. Только тайно, невдогад.

Ну, а славу пусть стяжает под простым, забавным ником —

Буратино, славный парень, деревянный автомат.

Завтра наступит совсем новый день

Инспектор О Эс входит в свой кабинет,

Снимает пиджак и роняет лорнет.

Швыряет жилетку, сорочку и кейс,

И вот уже нету инспектора Эс.

И нечто незримое бродит впотьмах,

Порой натыкаясь на стулья и шкаф,

Потом достаёт из стола револьвер,

И мигом становится киллером Эр,

Что лезет на крышу, и смотрит в прицел,

И видит банкира по имени Эл,

Который беспечно глотает коньяк…

Эр ходит по крыше, тут что-то не так.

На что ему Эл и всё это зачем,

Когда есть на свете прекрасная Эм?

И Эр, оседлав заводной вертолёт,

Взлетает над миром и что-то поёт.

Он снова меняется, он в этот раз —

То лунные Буки, то солнечный Аз.

И мчится по ветру сквозь зной и мороз

В далёкий, чудесный, неведомый Оз.

Там завтра наступит совсем новый день,

Он с Эм повстречается в городе Эн.

И всё расцветёт и наступит пора

Прекрасного утра и юного Ра.

Мы все полосаты

Однажды, забросив кто – якорь, кто – вожжи,

Сошли мы на Берег Бамбуковой Дрожи.

И чащи нас встретили звоном прохлады

И зноем муската в ручье шоколада.

И мы, карабины во мрак поуцелив,

Глядели в пылающий жар акварели.

И в томно плывущей расплавленной мари

Нам чудились всякие Божии твари.

Вон – зебры пасутся, вон – тигры таятся,

А там – лемурята с гримасой паяца.

И так междулистно берёзятся дебри,

Что всюду матрасят тигристые зебры.

И мы ощутили, что наши тельняшки

Роднят нас со зверем и с каждою пташкой.

Мы все полосаты, мы – братья и сестры.

И это – как всё грандиозное – просто!

И дальше поплыли вперёд далеко мы.

Ни долго, ни коротко – вот мы и дома.

Тут всё так знакомо, и каждый так рад нам…

Но жизнь полосатит, мы едем обратно!

Сквозь топи ночи

 
В те дни на севере нездешнем
Мы небо красили задаром.
По вечерам по сбродным барам
Мы пили шквальный самогон.
Потом, взбираясь на телегу
В краю бездонного безбрежья,
Я хрустко тряс себя по снегу,
Внимая зябкости сторон.
 
 
Со мной делили расстоянье
Ладья червей, палач и кайзер.
И только семиствольный лазер
Меня от них уберегал.
Теперь за нерпой медноглазой
Спешу я тонкой ломкой гранью,
Чтоб выйти к сумрачному часу,
Который мне безмерно мал.
 
 
Но я надеюсь, что не близок
Ещё мой путь сквозь топи ночи.
И день неведомый отсрочен,
И не исписан мой блокнот.
И что не скоро на таможне
В грядущий свет испросят визу.
И завтра снова бездорожно
Пойду сквозь будущее вброд.
 

Говорящий апрель

Говорящий апрель залетел в нашу комнату тьмы.

Тихо в стойле жевали кору ламинарий сомы.

Многомудрый сосед мне сказал, что, увы,

Нет цветов и коры у подводной травы.

Я кивнул, улыбаясь, я знаю – мы оба правы.

А апрель щебетал, что миры свиты из кутерьмы,

И недолог сверкающий путь вьюжнопёрой зимы.

Но сосед был с весной на ножах и на «вы»,

Он изрёк, что весне не сносить головы.

Но потом улыбнулся: А зря мы сегодня трезвы`.

Мы плеснули в стаканы, и ветер раздвинул дымы.

Ободрились сомы и попрыгали разом с кормы.

А мы пели с соседом про звон тетивы

И о солнце, бегущем в края синевы.

И пророчили май, проходя мимо дома, волхвы.

Бритва

 
Понятно ёжику в тумане
И самым резвым рысакам,
Что нужно летом ладить сани,
Как проповедовал Оккам.
 
 
Шучу!.. Про сани он конкретно
Нам ничего не говорил,
Но завещал ломать кареты,
Когда измыслят винтокрыл.
 
 
И с этой мудростью под мышкой,
Спешим мы вечною стезёй,
Срезая зряшные излишки
Лихой оккамовской фрезой.
 
 
Монашья теза бреет гладко,
Льют слёзы истин по щекам…
Вот так бы женские загадки
Растолковал бы кто-то нам.