– Простите, вы – русский? – раздалось за спиной.

– Да, и горжусь этим, – ответил я, затем медленно, с достоинством обернулся и улыбнулся через силу – наверное, в двухсотый раз за последние сутки.

Однако моей соотечественнице, девушке лет двадцати пяти в бежевом сарафане и плетеных босоножках на платформе, похоже, было не до шуток. Она лавировала в толпе, распределив свое внимание между ребенком, которого одной рукой прижимала к груди, спадающей с плеча лямкой сарафана и большим чемоданом, который волочился за ней, упираясь в пол колесиками и цепляя раздутыми боками нерасторопных посетителей аэропорта.

– Очень хорошо. – Девушка остановилась в двух шагах от меня, приставила чемодан к ноге и сдула челку со лба. Потом поправила непослушную лямку, которая переплелась с ремешком наплечной сумочки и поудобнее перехватила ребенка. – А то эти туземцы…

Она покачала головой и – о, чудо! – моя двухсотая на сегодня улыбка из дежурной превратилась в совершенно искреннюю. Туземцы – именно так. Пусть ни я, ни мои коллеги под страхом немедленного увольнения никогда не произнесут этого слова в официальной обстановке, но про себя… и между собой…

– Это же здесь регистрируют на Москву?

Я посмотрел в глаза девушки и подумал, что ей, наверное, двадцать четыре. Просто она устала.

– Да. Правда, регистрация еще не началась.

– Жарко… – Девушка помахала перед лицом конвертом с билетами, и я мысленно вычел из предполагаемого возраста еще год. Просто вдобавок к усталости она не выспалась. Или это я проецирую собственное состояние на окружающих? – Почему они не включат кондиционер?

– Здесь всегда так, – авторитетно заявил я. – Климат-контроль есть только в зале прилета. С отлетающими особо не церемонятся. Наверное, чтобы расставаться было не так грустно. Вы хорошо отдохнули?

– Ничего… Правда, Тимош? – Она посмотрела на ребенка и наморщила нос, передразнивая. Девушка двадцати двух лет, которая устала, не выспалась и страдает от жары. – Покажи дяде, как водопад шумит?

Ребенок, до этого осоловело глядящий по сторонам, нахмурился и замычал:

– У-у-у-у!

– А вы? – спросила довольная мама. – Хорошо отдохнули?

– Увы… – Я усмехнулся в меру снисходительно, в меру устало. – Мне было не до отдыха. Кстати, как вы догадались, что я из России?

Действительно, упирающаяся в регистрационную стойку очередь только на две трети состояла из туземцев. Были здесь и европейцы, преимущественно шведы и немцы, путь которых, по всей видимости, обрывался во Франкфурте-на-Майне, где нашему самолету предстояло совершить промежуточную посадку.

– Да как-то… – Девушка пожала плечом, с которого немедленно соскользнула лямка. – Наверное, что-то в одежде и… – Она провела ладонью по подбородку, намекая на мою суточную щетину. Не самый приятный намек.

Двадцать пять, определился я. Она устала, не выспалась, и ей двадцать пять.

А повисший на ее шее карапуз снова подал голос.

– Ух! – сказал он и вытянул пухлую ручонку, указывая куда-то вниз.

– Тимоша! – с укором произнесла молодая мама, но ребенок не унимался.

– Ух! Ух! – все повторял он и тянулся своими крошечными, словно игрушечными, пальчиками, привлеченный то ли блеском моих ботинок, то ли стрелками на брюках.

– Что он говорит? – с улыбкой спросил я.

– «Ух» значит «грязное», – перевела мама и улыбнулась в ответ, как будто извиняясь.

Я опустил глаза и увидел на правой штанине, пониже колена, небольшое пятно. На левой было такое же, плюс умеренная помятость. Ну конечно, сафари на слониках! – обреченно подумал я и наклонился, чтобы хоть немного привести себя в порядок.

– Только, пожалуйста, не обижайтесь на Тимку. Дети в этом возрасте… – начала было мамаша. Сама она при взгляде снизу вверх выглядела на все двадцать семь!

– Ничего, – буркнул я, затем выпрямился и встал лицом к стойке. Тем более что очередь передо мной заколыхалась и зашаркала, что означало начало регистрации.

«Что-то в одежде!» – негодовал я. Выдернули посреди ночи, дали три минуты на сборы. Хорошо, что дежурный костюм всегда наготове, а так – без вещей, без любимой бритвы… Выручай, Вадим Борисыч, не справляемся! Переговоры зашли в тупик. А Вадим Борисыч и рад стараться! Запрыгнул в машину и всю дорогу до аэропорта изучал досье на клиента, хотя с первого взгляда на фото – не разберешь, цветное или черно-белое, – стало ясно, с кем придется иметь дело. Чиновник средней руки, из бывших международников, по одним коридорам институтским мыкались, правда, этот на два года позже поступил, но уж за пивом в «стекляшке» точно в одной очереди стояли. Небось, тихим тогда был, покладистым, чужие слова старательно коверкал, а вот вернулся на родину – и куда что подевалось! Почувствовал себя то ли царьком, то ли божком. К такому с серебряным «Паркером» подходи. И с платиновым «Монбланом» не подходи. Тут требуется средство убеждения позавлекательнее. Хорошо, что подходцы к таким типам в корпусе давно отработаны, а в средствах Вадим Борисыча попросили не стесняться. Надо было видеть, с каким постным лицом этот чинуша встретил нового переговорщика. Уж он и зевал, и мух считал на подоконнике, но едва Вадим Борисыч достал из сумки автомат Калашникова, расцвел, точно майская роза. Взглянул на герб родной страны над столом, потом опять на автомат