Контора располагалась где-то в районе Павелецкого вокзала. Не так далеко, но дело не в этом. Что если они передадут меня сейчас другой посреднической конторе, а та третьей и так до бесконечности? Я ничему не удивлюсь, от этих изуверов-капиталюг можно ожидать чего угодно.

Захватил ствол. А то мало ли. Сейчас, в кобуре, удобнее. Болтается на боку и успокаивает. Кобуру на рынке взял, там их полно оказалось.

– Ты куда? – недоумевающе взирала на меня мать, пока я торопливо одевался в прихожей.

– Он прогуляться, – поглаживая по плечу, вроде как успокаивал её Эдя. – Пусть, пусть. Это полезно.

– Я и так тебя неделями не вижу, – попыталась всплакнуть матуха, в мгновение ока войдя в роль борющейся за семейное счастье и будущее сына-оболтуса женщины. – Где тебя искать если что? Потеплее одевайся, там холодно.

Посредническая фирма располагалась в полуподвальном помещении обыкновенного жилого дома, вход с торца. От одного вида замызганной двери, к которой вели кривые и грязные ступеньки, эмигрировать уже не тянуло. Не то чтобы сама по себе эмиграция окрасилась в унылые цвета, просто в глубине моментально возникло ощущение, что вся эта эмиграция – дешёвая лажа и лоховской развод. Неужели серьёзный научный центр, занимающийся искривлением пространства, мог иметь таких убогих партнёров?

Однако я спустился. Коридор, открывшийся за входной металлической дверью, почти сразу упёрся в не менее замызганную, что и снаружи, кожаную дверь без опознавательных знаков. За ней появилась деваха секретарского формата – с ней я разговаривал по телефону, не с ней? – и почти обрадовано принялась знакомить меня с условиями предоставления информации. Кроме меня из посетителей в конторе не было никого. Условия, собственно говоря, уложились в три слова:

– Десять тысяч рублей.

– Ничего себе, – буркнул я. – И это за адрес?

– За адрес и направление,

– Неплохо устроились, я погляжу.

– Выбирайте, – отразила она мой скепсис заученной фразой, позой и выражением лица, – счастливая жизнь в Советском Союзе, либо вот это всё вокруг.

Вот это всё, а именно унылое убранство так называемого офиса, состоявшего из стола, стула и шкафа с несколькими пустыми папками, действительно навевало тоску. Достаточная сумма при себе имелась – всё же недавно кассу взяли.

– Ну хорошо, – полез я в карман, – уговорили.

Заполнив шариковой ручкой небольшой прямоугольный бланк, напоминавший открытку, и поставив на нём прямоугольную же печать, она передала его мне в обмен на необходимую сумму.

– Я тоже когда-нибудь в Союз смотаюсь, – деваха решила напоследок порадовать меня искренностью и пониманием. – Разве это жизнь тут у нас?

Я не ответил.

Накарябанный на открытке адрес отсылал меня на другой коней города. Шёл уже пятый час, стемнело и вроде как это обстоятельство недвусмысленно намекало на то, что поездку туда лучше отложить на другой день. Про срок действия направления секретарша ничего не сказала – но это-то и смущало меня. Вдруг только сегодня, подумалось. А завтра суббота, не будут работать. А в понедельник скажут, что просрочил. И придётся ещё десять штук отстёгивать. Возвращаться за уточнениями к этой скользкой девке, лживо мечтающей о Союзе, не хотелось.

В метро от щедрости душевной подарил целых пять баллов утрясчику, терпеливо выслушав его разводку про семь инкарнаций Жанны Д’Арк до и после её материализации непосредственно в теле Руанской девы.

– Пять баллов, – хлопнул его по плечу.

– Да ну брось! – поразился тот. – Серьёзно что ли?

– И не баллом меньше.

Утрясчик просиял.

Вот, а кое-кто думает, что я плохой. Разве может плохой человек столько счастья другому доставить? Радуйся, придурок, радуйся.

В здании, чей адрес был обозначен на открытке, никаких упоминаний про эмиграционный центр не значилось. Напоминало оно банк – я невольно напрягся – но без вывесок и табличек. Двери открыты – ну что же, это радует…

Внутри, в довольно большом помещении, было почти пустынно. Лишь у стены напротив стоял ряд аппаратов, напоминавших банкоматы. В следующее мгновение мне стало ясно, что банкоматы это и есть. Просто помещение, и всё. Ни дверей, ни кабинетов, ничего похожего на работающую организацию. Лишь в самом углу зала, за неким подобием стойки, на стуле, сложив руки на груди, кемарила пожилая тётка.

Развели, как пить дать развели. Убью на фиг суку! Прямо сейчас. Вернусь и замочу на месте. Блин, надо же так попасться!

Или адрес напутал?

Я всё же подвалил к тетёхе. Хрен, конечно, чего она знает. Уборщица, или типа того.

– Что у вас? – вскинула она глаза.

– Вы не в курсе, – я старался быть вежлив, уборщица не виновата, – где-то здесь должен быть эмиграционный центр. Или что-то вроде этого. Они там занимаются эмиграцией в Союз. В Советский Союз. А тут, я вижу, что-то совсем не то.

– Направление при себе? – спросила она строго и устало.

– А что… – я недоумевал. – То есть, типа, мне к вам что ли?

– Давайте направление.

Она взяла у меня открытку, пару секунд вглядывалась в закорючки и печать, потом ловко погрузила ноготь в тонкое открыточное ребро и тут же отодрала полосу бумаги, за которой взору открылась тёмная линия, напоминавшая магнитную полосу на банковских картах.

– Подходите вон к тому зелёному агрегату, который с самого края, – показала рукой тётка, – просовываете направление вот так, лицом вниз, в щель и ждёте. Когда вам ответят, объясняйте зачем пришли.

Я недоумённо повертел вернувшуюся ко мне открытку и хотел ещё спросить пожилую женщину о чём-то, но когда понял, что вопрос будет звучат примерно так: «Что тут вообще за хрень происходит?», мысленно плюнул и направился к банкомату. Тётка меж тем сложила руки на груди и снова погрузилась в сладкую дремоту.

Эх, плохо всё это кончится!

Аппарат принял открытку доброжелательно и даже с каким-то долгожданным урчанием. Зелёным светом загорелась панель, по ней ёлочкой слева направо побежали лихие чёрточки – типа пошло соединение. Чёрточки остановились наконец, но ничего не происходило. Ни звука, ни изображения. Я метнул в сторону невозмутимой хранительницы заведения яростный взгляд, но в то же мгновение банкомат издал человеческий выдох, а вслед за ним прозвучали слова:

– Фамилия, имя, отчество…

Я запаниковал. Забегал глазами по сторонам, ожидая, что сейчас сквозь стены сюда ворвётся отделение какого-нибудь долбанного СОБРа, чтобы завалить меня из автоматов.

– Это… – выдавил я. – Я тут по такому делу…

– Назовите фамилию, имя и отчество, – невозмутимо повторил голос. Мужской голос.

– Насчёт эмиграции я… В Союз. Вы этим вопросом занимаетесь?

– Мужчина, не теряйте время, – вроде как разозлился обладатель голоса, хотя тембр и интонация ничуть не изменились. – Вы обратились по адресу. Фамилия, имя, отчество.

Называть их какому-то хренпоймическому агрегату мне жуть как не хотелось.

– Шаталин, – всё же бормотнул я, быть может, выдавая себя и подставляя под удар всех корешей. – Виталий Валерьевич.

– Телефон, пожалуйста.

О, ещё и телефон! Ничего себе развод. Ладно, если что номер сменить не долго.

Обречённо продиктовал номер сотового.

– По какой причине желаете эмигрировать?

Я облизал языком ссохшиеся губы.

– Социалистические убеждения.

Несколько секунд банкомат безмолвствовал. Потом голос раздался вновь и вроде как звучал он уже не столь официально. Даже панибратски.

– Значит так, Виталий Валерьевич, мы ставим вас в лист ожидания. Денежная сумма, необходимая для процесса эмиграции, составляет двенадцать миллионов рублей. Надеемся, что эти деньги у вас имеются. Ну, или появятся в ближайшее время. Однако кроме этого существует ряд политических и других моментов. Во-первых, с вашим переселением должно быть согласно правительство Советского Союза. Во-вторых, есть условия причинно-следственного свойства, с которыми многие лица на той стороне могут быть не согласны. Распространяться об этих условиях я не имею право, но они могут поставить на вашем желании переместиться в СССР крест. Вы должны быть к этому готовы. В третьих, с вашей эмиграцией должно быть согласно правительство Российской Федерации. Но его получить несложно, если, конечно, вы не являетесь носителем государственной тайны. В любом случае, деньги вы заплатите только тогда, когда все эти моменты будут решены и согласованы. Не теряйте телефон, не меняйте номер, мы с вами свяжемся. Всего хорошего.

Зелёная панель на аппарате моргнула и потухла. Я огляделся. В помещении было так же пустынно, дремлющая женщина продолжала восседать на своём месте. Я направился к выходу.

Шаги гулко разносились по сводам подземного перехода, я был погружён в себя и крайне не доволен всем услышанным и увиденным. Сомнений в том, что я стал жертвой дешёвого развода, быть не могло. Свяжутся, ага. Копи двенадцать миллионов, потом ещё разведём, раз понравилось. Может, всё же наведаться к той полуподвальной сучке?

– Стоять! – услышал я окрик.

Было в нём нечто странное. Вскинув глаза, я понял, в чём заключается эта странность. Голос принадлежал ребёнку – человек пять пацанят, да, пять, оборванных, чумазых, лет по двенадцать-тринадцать, с воинственным видом преграждали мне дорогу. У каждого в руках имелся некий предмет, который мог быть использован в качестве оружия. У того, который выступал впереди остальных – видимо, он и крикнул – в руке значилась бейсбольная бита, он опирался на неё. Другие тоже держали кто монтажки, кто дрыны. Намерения, по всей видимости, были у них серьёзные.

– Не повезло тебе, дядя, – улыбался мне беззубым ртом – то ли не выросли коренные, то ли выбили – обладатель биты. – Гандошить тебя ща будем.

– Это тебе не повезло, мелочь, – постарался улыбнуться я в ответ. Получилось это нескладно, но не из-за пацанвы, а от мыслей по истраченным впустую деньгам и неизвестно кому переданным сведениям о себе любимом. – Сбрызни с дороги.

– Оба! – чуть повернулся пацан к своим корешам. – А дядя-то борзый. Дяде-то, никак, ни разу по башке не били. Что ж ты, дядя, людей так не уважаешь? Бычиться сразу начал.

Вступать в дискуссии с этими щенками не хотелось. Я попытался мирно обойти их. Да ещё и другое мешало ответить на выпад выпадом: я же понимал, отчего они такие. Отчего их родителей поставили раком невыносимыми условиями жизни – непомерными счетами за коммунальные услуги, за еду, за одежду, за любую нужную и ненужную херотень – поставили и имеют от души, позволяя кучке каких-то лощённых ублюдков откладывать на счета ласкающие душу миллиарды. Я понимал, что до собственных детей, пусть когда-то и желанных, их родителям стало совершенно наплевать, более того – они прокляли тот день, когда решили их завести, потому что в одиночку, да пусть на пару, ещё можно как-то уворачиваться от ежедневных, просчитанных до миллиметра ударов судьбы, работающей на гандонов-капиталюг, а с детьми-то ведь всё – никто ты и ничто, если сам не сын капиталиста, если обыкновенный и простой человек. С детьми каюк, потому что из нищеты никогда не выбиться. Вот и выходят неблагодарные дети на улицы, вот и берут в руки монтажки с битами, чтобы отвоевать себе то, чего лишила их судьба – хоть жвачку ту же, или стакан кока-колы с хот-догом. Да что там говорить, я ведь, по сути, был точно таким же волчонком, ребёнком опустившейся от невзгод, отчаявшейся и потерявшей всякий смысл жизни матери.

Я понимал таких, как они, а потому по-своему жалел. Чего делать, разумеется, нельзя, в чём я через мгновение убедился. Понимание – это путь к капитуляции. Выжигать из сердца надо понимание и жалость, не должно им быть там места!

Оказывается, их не пятеро было. И не только спереди они нарисовались. Кто-то и сзади подкрался. Потому что едва я принялся совершать обход, как тут же получил по затылку приличный удар. Видимо, битой. Они неслабо разжились: две биты на бригаду – это круто. Или даже не две?

Гандончик в общем и целом башку защитил, но чёртики перед глазами всё же принялись отплясывать развесёлый рок-н-ролл. Видать, меня чуток повело, потому что линии стен как-то исказились вдруг, не в том ракурсе предстали, а в довершение всего на меня посыпался град новых ударов. Я пригнулся и закрыл руками голову.

– Тормознули, тормознули! – ещё пытался кричать. – Амба, всё! Денег дам, гадом буду. Просто так дам.

Пацанята не останавливались, продолжали с остервенением прикладываться к моему телу своим орудием. Деньги им нужны, да, но что деньги, если вдруг появилась возможность выместить всю свою злобу и ярость на каком-то случайном прохожем, чёрте, которого никогда и нигде больше не увидишь. Его и замочить не западло.

Меня сбили с ног. Удары не прекращались и, несмотря на то, что я закрывал голову, многие из них пробивались сквозь защиту, не говоря уже о других частях тела. Я вдруг понял, что вот-вот могу потерять сознание.

Да что за день такой неудачный! Поделом тебе, лоху, за то, что с маршрута сбился. За то, что в неосуществимое уверовал. Наказание это.

Гниды малолетние, у меня ведь тоже злоба имеется! Да такая, что ваша и рядом не валялась.

Я припал правым боком к стене и сумел просунуть руку за пазуху. Нащупал рукоятку пистолета. Потянул – он не вытаскивался. Я взревел, заурчал, заорал что-то, дёрнул руку – она, наконец, освободилась. Пистолет покоился в ладони.

Глаза застилала кровь, на ощупь я передёрнул затвор и выстрелил, стараясь никого из пацанят не задеть – хотя и хотелось – выстрелил куда-то в потолок. Удары не прекратились – я выстрелил ещё. А потом для верности и третий раз.

– Всех замочу! – заорал.

Разглядел – пацанва разбегалась. Бежала по коридору к выходу. Один только не двигался. Лежал на бетоне лицом вверх и держался за шею.

Я сумел подняться, растёр глаза, склонился над ребёнком. Предварительно затолкал пистолет обратно в кобуру. У пацана было прострелено горло. Кровь струилась меж пальцев, взгляд был жалостливый, слезливый. Что же ты, сучонок, слёзы пускаешь? Не думал, что так всё закончится?

Мне и самому было хреново. Я не хотел никого убивать, они просто заблудшие зверята, я в потолок направлял дуло.

Что делать, куда его теперь?

Засунул ствол в кобуру, нагнулся, поднял пацанёнка на руки – тот застонал громко и отчаянно. Я побежал по тоннелю к входу в метро. Ребёнок же затрясся вдруг, заурчал, по телу пошли какие-то болевые судороги.

Чёрт, подыхает.

Я остановился и опустил его на бетон. Нельзя его никуда тащить. Потому что это провал. Только за владение оружием статья, а тут и много чего другого потянется. Нельзя. За мной организация. Я себе не принадлежу. Он сам виноват.

Вдалеке, в самом начале туннеля кто-то спускался под землю. И не один. Весёлая компания – смех, возгласы. Всё, ноги.

Торопливо я зашагал к видневшимся впереди стеклянным дверям, уводившим в подземное царство электричек. На ходу засунул руку в карман брюк, достал носовой платок и принялся вытирать от крови лицо.

Так и не понял – вытер, нет. Но вроде никто не косился. Хотя и людей в вагоне почти не оказалось.