© Оксана Чурюканова, 2019

ISBN 978-5-4493-2105-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I Italiano vero

Стефано Дионизи (Чампони) родился в 10 часов утра 1 октября 1966 года, в Риме, в семье истинных итальянцев – Марии и Марио. Дед Стефано обладал для нашего времени почти невероятной профессией – он был портным.

«Я очень боялся темноты, – рассказывает Стефано, – и начинал спрашивать себя, почему мой дедушка, умерший недавно, никогда не придет и не навестит меня. В действительности я был напуган мыслью обнаружить его перед собой и превозмогал ужас возможного объятия. Но он не пришел. В глазах ребенка факт, что Бог не услышал его молитвы, представлял большую несправедливость. Это заставило меня сомневаться в воскрешении, и я подумал: „Если дедушка не явился, значит, когда я умру, я тоже стану мертвым навсегда“ и продолжал повторять это внутри себя тысячу раз, до тех пор, пока не понял вечность смертельных событий».

Это короткое, но такое яркое воспоминание демонстрирует сверхчувствительность нашего героя, которую он не утерял по прошествии многих лет. Глаза того испуганного мальчика и сейчас замечают журналисты: «Стефано Дионизи – меланхоличный мужчина с лицом мальчика… лицом, которое останется таким до конца его дней».

Стефано имеет мужество откровенно признаваться и в страхе темноты, и во многих других своих страхах: в 2015 году он написал книгу об одном из самых трагических периодов своей жизни – «Корабль дураков». Это один из немногих источников, используемых нами при создании этой книги, содержащей откровения Стефано, помимо интервью, данных им в разные годы, преимущественно итальянским СМИ.

Естественно, что как и у любого другого настоящего итальянца, у Стефано есть дяди, тети и племянники, но о них он или никогда не говорит, или говорит вскользь, в связи с какими-нибудь событиями. Например, после страшного теракта в Париже, произошедшего 13 ноября 2015 года, в одном из интервью Стефано с искренним состраданием к пострадавшим рассказал, что в концертном зале «Батаклан» в тот момент находился и его родственник.

В своем откровенном признании в психической болезни, доставшейся ему по наследству от отца, он говорил о своей родной тете, закрытой в психиатрической больнице с диагнозом «шизофрения», и о дрязгах дядюшек из-за наследства, оставшегося от деда.

В своей книге Стефано много внимания уделил своему рано умершему брату Фабио. И хотя эта смерть пришла раньше появления на свет самого Стефано, она сыграла немаловажную роль в формировании его определенных комплексов и глубоких психологических переживаний: «Фабио родился до меня, с пороком сердца, теперь, вероятно, поддающимся лечению, но который унес его в двадцать восемь месяцев. Моя мать всегда говорила, что маленький овал его лица и экзотические глаза наверняка сделали бы его самым красивым среди нас, братьев». По рассказам матери, Фабио унаследовал голубой цвет и восточный разрез глаз от своей бабушки».

То страдание, которое пережили родители Стефано, настолько сокрушило их, что в семье не говорили о бессмысленных попытках спасти ребенка и Стефано не знал никаких деталей медицинских перипетий, связанных с этим. В итоге подробности этой трагедии навсегда стерлись из его сознания благодаря психологическому механизму приспособления и выживания. Но со временем у Стефано созрела идея, что надежды, раньше возлагаемые на Фабио, стали изливаться на него, и мать подсознательно всегда предоставляла ему большую свободу, как если бы кроме своей жизни он мог бы прожить и жизнь своего брата.

Вообще, Стефано размышляет о смерти слишком часто для человека, у которого уже есть продолжение – многочисленные образы в кино, книга и сын. В его рассказах о смерти родственников, знакомых или соседей по больничной палате можно заметить страх неизбежной смерти, рожденный в тех неизведанных глубинах, которые сам Стефано называет «темными переулками сознания».

Такое красивое явление природы, как закат, вызывает у него ассоциацию с концом всего: «Я говорил ей …, что встречал смертоносные закаты, повторения которых меня тревожили. Я видел закаты на востоке, в пустыне, на затерянном острове, в горах Атлантики, сильнее всего меня волновали их невероятные цвета, и моя мысль витала вокруг того, что все имеет конец». И даже о дремоте Стефано говорит, что это состояние, «в котором жизнь нам дарит что-то очень похожее на смерть, возможно, чтобы легче принять ее».

Стефано помнит самую первую смерть, с которой ему довелось столкнуться, и это не была смерть родственника. Соседка сверху не нашла ничего лучшего, как попросить мать Стефано отправить мальчика посидеть с ее умершим мужем до тех пор, пока не приедет машина скорой помощи. Таким образом, Стефано пришлось сторожить «спокойно сидящего в кресле человека, со склоненной на сторону головой, задушенного инфарктом».

Затем ему пришлось пережить смерти близких родственников, которые глубоко врезались в память: «Мне случалось на протяжении многих лет ухаживать за пожилыми родственниками, и я помню, как они вдыхали мир, чтобы в итоге остаться с неподвижными лицами, напряженными в усилии последнего вздоха. Когда моя бабушка умерла, я был отправлен в морг, чтобы отдать вещи для одевания. Один из мраморных столов с серыми прожилками, какие использовались на кухнях в девяностые, был занят телом моей обожаемой бабушки, прикрытым белым покрывалом. Находясь в разреженных лучах, сочившихся из мутного окна, я ощущал ужас этого своего вынужденного путешествия, которое без цветка или какого-то другого родственного предмета усиливало ощущение смерти. Бросив конверт с одеждой и обувью, я кинулся к выходу, оставляя в памяти о моей бабушке тот инфантильный побег».

Перешагнув свой сорокалетний рубеж, Стефано не перестает размышлять на тему смерти, подходя к ней уже по-философски: «Мы обманываемся возможностью не думать о смерти, легко живем, просим ее, насколько это возможно, не вмешиваться в наши проекты, но она каждый раз все сильнее испытывает человеческую силу и выносливость. Как если бы ты мог отыскать в ее страхе и собственных сожалениях способность к регенерации». И в своих раздумьях Стефано пришел к выводу, что окружающий мир не требует от него «ничего другого, как просто быть живым».

Голос Стефано окрашивается теплыми нотами, когда он говорит о матери и бабушке, об их безграничной любви к нему, подчеркивая, что такие отношения встречаются нечасто: «Я сделал спонтанное сравнение с моей матерью, которая… всегда была очень щедрой со мной», «Любовь моей матери, на мой взгляд, огромная и безусловная. Она просветила меня в становлении в роли отца, научила тому, как важно тратить себя на родных». О матери Стефано пишет, как о «заботливой» женщине, но в то же время говорит о ее порой резких суждениях в отношении людей и жизненных ситуаций, подчеркивает ее авторитарность и крайний рационализм. Он настолько ее обожает, что даже простые материнские объятия могут наполнить его безграничной радостью и легкостью.

Судя по ощущениям Стефано, его детство и юность нельзя назвать безмятежными. Себя он называет «брошенным ребенком». Удивительно, как после некоторых историй он вообще остался жив, сам связывая это с небесным заступничеством брата Фабио. Себя в возрасте от 12 до 18 лет Стефано воспринимает как «маленького мальчика», и чувство одиночества или, скорее, незащищенности способствует этому.

Вопрос веры для него, видимо, является одним из наиболее важных. Не раз он признавался в своем полном атеизме: «В моем доме нет ничего духовного. Мои юношеские путешествия никогда не были поиском границ души. У меня одна превалирующая рациональность, я атеист и пессимист».

Стефано рассказывает, что перестал веровать в бога в возрасте десяти лет, до этого он был просто образцовым алтарным мальчиком и участвовал в религиозных обрядах, например, в пасхальных благословениях. Позже, уже в психиатрической клинике, к нему вернутся мысли о боге: «Я нуждался в помощи, и если люди не могли мне помочь, я готов был обратиться к Богу… Я хотел быть услышанным в духовном измерении, которое могло пролить свет на серию негативных событий моей жизни. Остальные в реальном мире, казалось, не поймут меня… Обычно мы цепляемся за Бога, когда терапия, кажется, больше не работает, и есть элементарная потребность надежды, я просил исповедовать меня капеллана клиники, хотел совета, что приблизил бы меня к Тайне».

Священник, к которому обратился Стефано, отказал ему в исповеди после того, как узнал, что тот пришел из психиатрического отделения и не исповедовался двадцать три года. Ощущение быть отвергнутым церковью именно в тот момент, когда тебе действительно необходима ее поддержка, могло спровоцировать окончательное решение больше в нее не возвращаться.

Но на самом деле, в глубине души Стефано трепетно и потаенно думает о Боге и о том, что он в силах избавить человека от тяжелых последствий содеянных грехов. И, в конце концов, все же вновь возвращается туда: «Я поспешил, потому что милосердие Бога огромно и любой совершенный мною грех был бы оправдан. В тотальной исповеди, в которой я нашел бы себя, было отпущение грехов, как минимум, хотелось надеяться на это… и пора было начинать примирение с Богом. Я не молился столько лет, исповедовал атеизм, однако вновь обратился в ломбард возможности спасения».

Родители Стефано развелись, когда мальчику было четыре года. Уход отца из семьи стал для него той точкой X, которую можно считать отправной для многого, а главное, для развития психической болезни Стефано, с которой он вынужден сражаться долгие годы.

Путь к примирению с отцом был долгим и мучительным. Он стал не просто дорогой к соединению отца и сына, не видевшихся двадцать пять лет, а верным направлением к исцелению душевной болезни Стефано.

Теперь он откровенно признается, что толчком, побудившим его позвонить папе, стало рождение его собственного сына Майло. Мальчик явился своего рода символическим подарком для отца в глазах Стефано, который всю жизнь мучился чувством вины. По необъяснимой причине Стефано принял на себя всю вину из-за развода родителей.

Но что за человек был отец Дионизи – Марио? На протяжении долгого времени сам Стефано знал о нем лишь благодаря своим детским воспоминаниям и воспоминаниям матери, которая «как всегда гневно» рассказывала ему об отце. В частности, один из рассказов касался военного детства Марио, с той поры получившего привычку всегда обедать с куском хлеба в руке. «Мой отец часто говорил, что ему немцы не сделали ничего плохого, напротив, в одиннадцать лет, во время оккупации, он жил в Риме, в квартале Триест. Однажды, проходя по тротуару, он встретился с бритым солдатом, вооруженным штыком. Заметил на земле завернутый в узле хлеб и стал приближаться, восхищенный фигурой героя-бойца и подталкиваемый голодом. Солдат убрал штык и с улыбкой подарил ему половину буханки. В общем, немцы с точки зрения моего отца, обладали чувствами», – пишет Дионизи в своей книге.

После того как Стефано сумел отыскать и решился набрать номер телефона Марио, их отношения стали складываться практически заново, с нуля. Итак, они не виделись двадцать пять лет, и их первая встреча произошла по инициативе Стефано, в квартале Трастевере. «Я столкнулся с тучным, устало прохаживающимся человеком. Мы обменялись прохладным поцелуем в щеку. Я изучал черты его лица, потом сфокусировался на глазах и узнал в нем себя. В первый раз я видел, будто в зеркале, свои глаза, которые улыбались… Тем днем я отыскал свой взгляд в его, позволившем мне почувствовать себя более уверенно».

Они отправляются на общественном транспорте в ресторан, выбранный Марио. Свои чувства смущения и напряжения Стефано будет прятать за тщательным обращением со столовыми приборами и короткими, незначащими фразами. А что же отец? «Папа смотрел на меня, как если бы я был веточкой на ветру, и избегал с определенной осторожностью тем, которые могли бы коснуться его ответственности за произошедшее».

Марио ничего не знал о Стефано, о его проблемах, о его госпитализациях, даже фильмов, в которых тот снимался, не видел ни одного. Но Стефано не осуждает отца: «Я не видел его двадцать пять лет и не мог требовать его участия в моей жизни или понимания моих страданий».

Как же горько узнать, пройдя через панические атаки, испытав на себе укол «бомбы», сваливающей с ног, периоды изоляции в психиатрической клинике, что источник твоей болезни – отцовские гены. И невозможно представить чувств того, кто услышал от родного отца, что ты «ошибка», что тебя не должно было быть и «родовое проклятие» следовало бы прервать, отказавшись от продолжения рода.

Циклотимия – так называется болезнь, которой страдал Марио, и которая имеет свойство передаваться по наследству. «После смерти моего отца я нашел медицинские сертификаты того времени, когда ему было сорок лет, освобождавшие его от ответственной работы, потому что он не выдерживал стрессовых ситуаций… Моя мать рассказывала, что когда я был маленький, однажды он пытался покончить с собой при помощи газа».

По словам Стефано, Марио очень рано вышел на пенсию, и поэтому жизнь его складывалась непросто. Однако он обладал замечательным качеством – находить выход из трудных ситуаций. Он был предприимчивым и общительным. Для того чтобы иметь средства к существованию, придумал сдавать свой дом 55 кв. м. в аренду, а самому поселиться в съемной комнате общежития. Он стал жить в римской провинции Лавинио, маленьком курортном местечке на море, в 55 минутах на поезде от вокзала Термини.

У Марио было много знакомых иностранцев различных этносов: арабов, румын, индийцев. И благодаря этим знакомствам он приобщился к тайнам национальных кухонь разных стран: «Папе, настоящему римлянину, придерживающемуся своих кулинарных традиций, так сильно нравились ароматы, что он рассказывал мне о специях, как настоящий эксперт этнической кухни».

Если Марио ничего не знал и, похоже, не желал ничего знать о своем сыне, то Стефано непостижимым образом впитывал в себя все, что касалось жизни его отца. Он знал даже то, что больше всего на свете папа любил летний ветер и сияние звезд.

Они стали встречаться, сначала изредка, затем чаще. Изначально главной целью этих отношений должно было стать знакомство Марио со своим внуком Майло. Стефано устроил их встречу в одном из отелей Лавинио, где решил провести неделю с бывшей женой и своей матерью. Он знал также то, что отец любит умиротворяющее купание, и постарался найти гостиницу с двумя большими частными бассейнами, чтобы доставить ему как можно больше удовольствия, но «он находился там в самые жаркие часы, и я заметил, как его естественно образовавшийся интерес к внуку немного погодя исчез».

За время пребывания в отеле разговоры внутри этой распавшейся семьи касались внутрисемейных проблем. Марио интересовался жизнью своей бывшей жены, та припоминала все плохое и хорошее, что некогда связывало их, а когда речь зашла об их сыне Стефано, Марио безапелляционно заявил, что их отношения обречены на банкротство, что виновата в этом дистанция, разделившая их много лет назад.

Что чувствовал Стефано, невольный свидетель разговора? Тот, кто сделал все для того, чтобы восстановить их порванную связь, желавший во что бы то ни стало преодолеть эту дистанцию? Он молча удалился и сделал вид, что занят какими-то своими делами. Рядом, завернутый в большой, африканской расцветки парео, спал его маленький сын, которого привезли с другого берега океана, и Стефано в очередной раз подумал о том, что «противостоял бы аду, лишь бы присутствовать в жизни своего сына Майло».

Мать, чуткая и любящая, глубоко и болезненно переживала ситуацию, ведь именно ей приходилось сражаться за здоровье Стефано, находиться рядом с ним во время его госпитализаций и осознавать, откуда пришла эта трагедия в их семью. «Ты не должен чувствовать себя плохо, – говорит она Стефано, стоя на балконе и глядя на уходящего домой Марио, – все это сделал он».

Весь вид Марио говорил о том, что ему «все нипочем», но и тогда Стефано не осудил отца, пытался преодолеть чувства злости и разочарования: «Я не хотел доводить до столкновений с моим отцом, вновь медленно сближался с ним, зная, что его время уже истекает. А когда стал видеться с ним чаще, чувство вины, которое я испытывал и которое тяготило меня… ослаблялось».

Но все же поведение и слова Марио настолько больно ранили Стефано, что он на какое-то время потерял способность дышать. Предательство отца обернулось для Стефано регулярными ночными кошмарами: «Возвышающийся над площадью неподвижный лев готов атаковать с высоты колонны; зомби осаждают дворец. Они двигаются медленно, угрожающе. Природа принимает различные формы, деревья и земля оживают, как в сказке. Бороться за спасение ребенка от ярости зомби, которые толкутся в сетях парка развлечений. Мчаться в бесконечность, чтобы прибежать к кому-нибудь или получить удар ножом в живот и, пока истекаешь кровью, осознавать неумолимое приближение смерти. Чувство падения в колодец…».

Кошмары вынуждают Дионизи прибегнуть к помощи психоаналитика, который бесподобно интерпретирует сны. Каждый раз психоанализ относит врача и пациента к образу Марио: «Уход моего отца стал разрушительным для меня, потому что когда я был ребенком, я связал это с собственной виной. Мы поняли, что симптомы преследования возникли благодаря этой травме».

После встреч с Марио, Стефано и врач анализировали поведение отца и чувства, которые переживал сын. Благодаря семи лет подобной терапии Стефано удалось в какой-то мере преодолеть последствия той детской травмы и победить порожденных ею монстров.

Марио стал сам звонить Стефано раз в неделю, и они встречались для того, чтобы вместе попробовать каких-нибудь деликатесов в ресторане, который выбирал Марио. Во время их бесед Стефано замечал суровый вид отца и думал о том, что «привилегия быть единственным из детей, который может его видеть, имеет свою цену», он также понимал, что отцу ничего не стоит вновь исчезнуть из его жизни. Но этого не произошло.