Кити

грустнее. Грусть просачивается сквозь дымку весенних неоперившихся деревьев, опускается с неба, подымается от земли. Зачем она? Что она? Я не знаю. Но он таков – этот парк. От него исходит это – нечто необъяснимо печальное. Будто он знает, что влюбленность пройдет. Рано или поздно пройдет. Что останется после нее? Дружба, вражда, равнодушие, семья, приятные воспоминания, светлая память? Или вообще ничего не останется? Всё одно. Что бы ни осталось после этих бесконечно долгих поцелуев под осенним моросящим дождем или под несмелыми лучами апрельского солнца – всё равно той сладости, того волшебства уже не будет. Влюбленность имеет срок годности, как торт. Очень небольшой срок годности. Потом ее приходится выбрасывать, если она не съедена до конца… Спустя годы, когда Кити в моей жизни уже не было, я много раз возвращался в этот парк. Уже один я бродил по тем священным местам, где мы бродили с ней, иногда присматриваясь, не осталось ли следов ее маленьких почти детских туфелек… Мы вошли в парк, и я купил нам по мороженому. Я думаю, так делают все влюбленные, приходящие в Сокольники. Это происходит помимо их воли. Это воля парка. Он обязательно угощает влюбленных мороженым или сахарной ватой, что по сути одно и то же – нечто приторно-сладкое, то, после чего целоваться еще слаще. Пройдясь по Сокольническому кругу, мы двинулись вглубь по одному из лучей. Потом пошли по каким-то тропинкам, нашли корягу. Кити присела на нее передохнуть. Я сел рядом. Коряга чуть скрипнула, но не сломалась. Я пододвинулся к Кити настолько близко, насколько было возможно, и на всякий случай попрыгал на коряге, проверяя ее на прочность… Кити молчала. Потупив глаза, она смотрела куда-то вниз. Она молчала, что было для нее совсем не свойственно. Солнце