Глава 7

Газета «Выстрел в упор» конечно же не обошла молчанием смерть банкира Глеба Батурского. Макс Колотов блистал осведомленностью и проницательностью, строил громоздкие предположения, кому было необходимо устранение Батурского, генерального директора банка «Гарант», тонко намекал, что ведется журналистское расследование, и в результате «выжал» из гибели банкира целых двести строк на первую полосу, а не сто, как собирался, хотя для информирования читателей вполне хватило бы и тридцати.

– А зачем было писать, что убийца неудачно попытался инсценировать самоубийство? – хмуро спросил Андрей. – И вообще, к чему такое многословие, все эти подробности?

– Не переживай, друг, – патетически вскричал Максим. – Информировать людей – моя святая обязанность. Я не могу скрывать от населения факты, которыми владею. Ну не плачь, Эндрю! Ведь не я же один превратил смерть банкира в источник гонорара – все газетчики уделили этому внимание.

– Другие меня не волнуют – я не знаю, откуда они берут информацию. Но ты меня разрабатываешь, как плодоносное месторождение, как бесперебойный источник секретных фактов, и тут же пускаешь их по рукам. Это непорядочно!

– Прости, друг! Я непорядочный тип. Но согласись, иногда моя болтливость тебе помогает. Вспомни случай с Катериной: свидетельница опознала преступника только потому, что читала газету «Выстрел в упор». Не сердись!

– Ладно, живи. На вот оцени по десятибалльной шкале. – Андрей достал фотографию Алены Дмитриевой и протянул ее Максу.

– Кто она? – оживился Максим. – Главная подозреваемая? Или девочка, которая наконец-то удостоилась чести быть приглашенной в твою холостяцкую постель?

– Не скажу.

– Ну… Для убийцы Глеба Батурского – пойдет. Для кровати… Тоже пойдет. Семь баллов. Хоботок великоват, а так вполне ничего. Только необходимо истребить налет мышиности.

– Чего? – не понял Андрей.

– Невыразительная девочка. Бледная. Пресная. В целом, Эндрю, она хорошенькая. Глаза красивые, голубые. Васильковые. Когда ты меня с ней познакомишь?

– Не скоро, думаю. Твоя всеядность меня шокирует.

Андрей спрятал фотографию, с загадочным видом достал из своей кожаной папки ворох бумаг и торжествующе помахал ими.

– Что это? Что это? – засуетился Макс.

– Дамский дневник. Найден в квартире подозреваемой. Дневник Алены Дмитриевой, чьи отпечатки украшают пистолет, вынутый из рук мертвого Глеба Батурского, – коварно улыбнулся Андрей. Он знал, как можно отомстить Максу за его несдержанность.

– Дай мне почитать! – завопил журналист, пытаясь уцепиться за бумаги, но Андрей ловко увернулся. – Милый Андрюшечка, пожалуйста! Не будь таким жестоким!

Сыщик был неумолим. Стенания заинтригованного Макса разбивались о гранитную стену. В конце концов, несчастный, с подорванным здоровьем, Максим был выдворен из квартиры, а Андрей комфортно устроился на диване, вооружившись двумя литрами кипятка и килограммом чайных пакетиков, и погрузился в чтение найденного дневника.

Разрозненные, перемешанные страницы могли заключать в себе ответ на вопрос, зачем Алене понадобилось убивать директора банка и Веронику Соболеву. Но кроме того, девичий дневник, хранилище разнообразных тайн и интимных описаний, представлял увлекательное чтиво для аскета, который уже год, словно консервированный огурчик, мариновался в своей любви к определенной женщине (Катерине!), добровольно отгородившись от всевозможных соблазнов и общаясь с прекрасным полом только по служебной необходимости.

Дневник Алены. «…Конечно, говорит, что я должна согласиться. Ольга не знает, как страстно я хотела бы изменить свою жизнь, стать другой, такой же раскованной, общительной, веселой, красивой, как она, тогда и предложение ВМ я приняла бы без колебаний. Но даже если я сейчас внезапно изменюсь, на тридцать сантиметров укорочу юбку, куплю тонну косметики, стану участвовать в шумных вечеринках – это не будет моим настоящим лицом, это будет всего лишь маска. На самом деле я останусь все той же закомплексованной, серой, непривлекательной девицей.

Как мне хочется поехать в Токио! На целых две недели. Совершенно ясно, в качестве кого меня приглашает туда ВМ. Ольга, конечно, тоже едет, но она со своим Романом. У нее совсем другое положение: во-первых, Роман не женат, и он ее парень, возможно, собирается жениться на Ольге. Во-вторых, она блестяще знает английский и немецкий и оказывает ему помощь в переговорах (почему я не послушалась Ольгу, когда она звала меня поступать в иняз? Проклятый филологический. Бездарная профессия училки у необразованных, грубых, ограниченных детей. Их учить – это бесплодный, изнурительный труд, это такая же бездарная работа, как наполнение бочки Данаид!).

А ВМ женат. Ольга сразу предупредила меня, чтобы я не питала иллюзий. Боится, что я влюблюсь в него (по ее словам, он очень даже ничего, несмотря на возраст) и буду потом страдать. Значит, меня приглашают в роли постельной принадлежности. Какая гадость! Чтобы первый раз в жизни выбраться за границу, я должна унизиться до роли проститутки. Хотя нет, я себя обманываю. Конечно, мне хочется съездить в Японию, но еще больше мне хочется провести две недели в обществе интересного мужчины (обаятельного, остроумного и очень крутого, говорит Ольга). Это будет моим первым опытом. А если при встрече я ему не понравлюсь? О, кошмарная ситуация! Оля сказала, что ВМ видел меня, когда мы с ней заходили в офис (ей нужно было о чем-то поговорить с Романом, а я, деревенщина, так неуютно чувствовала себя в шикарных апартаментах, что не видела ничего вокруг и абсолютно не помню, какой из себя ВМ!). Якобы я ему понравилась, и он попросил Романа через Ольгу пригласить меня в эту поездку. Да уж! Оля оберегает мое самолюбие, а на самом деле, не сомневаюсь, все было иначе. Роман хотел, как всегда, взять в командировку свою подружку и, чтобы это не выглядело неуважением к начальнику, предложил ВМ «чистую, нетронутую девчонку» (это Ольга обо мне так отзывается). Услужливый Рома подсунул меня шефу. А я возьму и откажусь! Или не понравлюсь ВМ. Но ведь уже понравилась! Разве я могу кому-то нравиться? Носатая, ротастая, блеклая, тощая. Если все-таки нашелся человек, которому я понравилась, и это, к удивлению, не всеядный донжуан, не алкоголик-дегенерат, а солидный, образованный, богатый мужчина, то зачем мне отказываться? Так и просижу со своей долгоиграющей нетронутостью до восьмидесяти лет. Может быть, я окажусь особенной женщиной, доставлю ВМ исключительное удовольствие, он бросит свою жену (детей у них нет!), и я стану гранд-дамой! Так, совсем заболталась! Только что переживала, что из меня пытаются сделать проститутку, а уже собираюсь затянуть аркан на шее ВМ. Удручающая непоследовательность. Сохранить гордость и порядочность и не ехать? И, как прежде, ходить в школу, муштровать детишек, выть вечерами от одиночества, ждать зарплаты… Или рискнуть, окунуться в незнакомую жизнь, провести две недели в Токио – отели, бары, рестораны, – и пусть я потом снова буду вставать в шесть утра и страдать от выходок моих пятиклассников, но вдруг после этой поездки я стану совсем иной? Конечно, вавилонскую блудницу ВМ из меня за две недели не сделает, но хоть какую-то раскованность я приобрету. Или отказаться? Ведь первый мужчина должен быть…»

– Елки-палки! – возмутился Андрей. – Но как же так?!

Страница закончилась, а следующая начиналась с другого эпизода. Такое безобразие несказанно рассердило сыщика, страстного аккуратиста во всем (кроме собственного автомобиля). По мнению Андрея, дневник должен был представлять собой собрание белоснежных, строго пронумерованных и прошитых страниц, где каждая запись имела бы точную дату (и, наверное, было бы совсем чудесно для сыщика, если бы автор на полях отмечал полные имена и адреса лиц, упоминаемых в повествовании). Сам Пряжников на заре юности тоже завел себе дневник – его дневник конечно же был безупречен в плане каллиграфии и хронологии, но, к сожалению, содержал всего одну фразу: «12.04.84 г. Сегодня я встал в половине восьмого и позавтракал яичницей с двумя помидорами…» На этом записи обрывались.

Алена, несомненно, и не задумывалась, сколько претензий она вызовет у детектива, решившего прочесть ее творение.

«…И не собираются выдавать. Меня пока спасает моя заначка, которую я, предусмотрительный суслик, сделала из отпускных, и запасы крупы, вермишели и чая. Хорошо, Иринка не позволила мне тогда истратить все деньги на ерунду. Как она выкручивается, я не представляю, мужу тоже полгода не платят зарплату. Двое детей, Машке всего пять месяцев. Ирку кормит грудью, а ест один суп из кубиков, ужасно. Вчера принесла им яблок и пакет с печеньем (Ольгин), Ира меня отругала, что я трачу деньги на них, а сама голодаю…»

Андрей рыдал. Ему хотелось прыгнуть в машину и мчаться к Алениной сестре – оказывать срочную материальную помощь. Но вместо этого взял календарик и принялся подсчитывать. «Так-с, детей уже три штуки, Машке около двух лет. Предположим, ровно два года. Значит, она родилась в октябре девяносто пятого. Плюс пять месяцев – получается февраль девяносто шестого. Трудно было поставить дату?»

«…А сама голодаю. О, как хочется получить деньги! Купила бы чего-нибудь вкусного, племяннику десять „киндерсюрпризов“. Машке – памперсы и фруктовое пюре. Размечталась. В моем классе у многих родители вообще забыли, что такое зарплата. Дети бледные, вялые, под глазами черные круги. Агафонов меня вчера поразил. Наверное, я к нему несправедлива была раньше. Он сидел на перемене и задумчиво грыз шоколад. Наверное, обдумывал очередную пакость. Где он взял такую гигантскую плитку – не представляю, размером с тетрадь. Я тихо позвала его и попросила продолжить гастрономические упражнения после уроков дома или где-нибудь в укромном месте, чтобы не травмировать других ребят. И он, вот уж, чего я не ожидала, покраснел, вернулся к своей парте и собрался было засунуть шоколадку в портфель, но передумал, раздробил ее на квадратики и заорал благим матом: „Братва, налетай! Атаман угощает!“ Через секунду все мои балбесы уже были перемазаны шоколадом от бровей до груди. А я-то все время считала Агафонова вредным и…».

«…Надо по порядку. Днем ко мне залетела Лиза и срочно потребовала выдать 10 миллионов под расписку Глеба Николаевича…»

– Вот-вот-вот, – насторожился Андрей. – Появляется Глеб Николаевич. Отлично. Сейчас мы все про него узнаем. – Андрей налил себе очередной бокал чая и вновь погрузился в чтение.

«…Под расписку Глеба Николаевича. Лиза была возбуждена и тараторила быстрее обычного. „Представляешь, Виола пришла, – объяснила мне она, – и минут двадцать пилила Глебушку в кабинете. Б. выскочил нервный и злой, на моем столе быстро написал эту расписку и сказал, чтобы я принесла денег. Положи бумажку в сейф, а мне давай 10 миллионов. Наверное, Виола на него наехала, что мало денег ей дает на содержание, прикинь, Алена, здорово она вышла замуж: и с мужем не живет, а денежки льются рекой. Захотела – и получи десять миллионов в зубы. А вдруг она их на любовника истратит? Интересно. Какой же шеф был злой! У него, бедняжки, и денег-то столько не оказалось, чтобы удовлетворить претензию жены, он кредитками пользуется в основном, я знаю. Да… Десять миллионов. Блестяще!“ Потом Лиза начала описывать великолепный костюм Виолы цвета абрикоса: жакетик-болеро и мини, пока я считала, упаковывала деньги и ставила штампик, потом – схватила плотную десятимиллионную котлетку и умчалась. А я отправилась к Татьяне, потому что она собирается в отпуск, и мне велели быстренько подучиться, я буду сидеть в обменном пункте. И надо же, именно в Татьянино окно обратилась жена Б., чтобы обменять свои десять миллионов, только что упакованные мной, на доллары. Смотри, твой штамп, засмеялась Татьяна, принимая деньги от Виолы. Виола выглядела ослепительно. Трудно определить ее возраст. Костюм, который потряс Лизу, действительно был великолепен. Виола мягко улыбнулась нам, у нее чудесная, очень женственная улыбка. Не знаю, как такая обаятельная женщина может кого-то разозлить, от нее веет спокойствием и нежностью. Мы с Татьяной…» «…Отдельный номер. Отель пятизвездочный, шикарный, в моем номере два телефона (один – прямо около унитаза, какое великолепное решение!), в ванной – фен, и зеркало не запотевает, когда открываешь кран с горячей водой. Мы немного погуляли, сфотографировались на фоне Асакусы, ВМ купил мне короткое платье, туфли и кашемировую накидку в тон (несмотря на то, что сейчас февраль, здесь тепло) – у меня никогда не было таких вещей, ВМ сам выбирал, у него исключительный вкус. После обеда в ресторане „Аои-марушсин“ (ели темпуру – креветок в золотистом хрустящем панцире из запеченного теста – и всякие непонятные традиционные японские блюда) ВМ отправился на встречу с японскими коллегами, выделив мне десять тысяч йен на самостоятельный ужин. Я стойко пренебрегла ужином, зато купила в фешенебельном бутике на первом этаже отеля темно-лиловый лифчик и трусики из матовых кружев. Полчаса стояла перед зеркалом (Ольга говорит, что у меня непропорциональная фигура и не правильные коленные чашечки. Да, я вся какая-то не правильная!), представляя, как все будет происходить сегодня вечером. В девять часов приняла душ, попыталась создать хоть какую-то прическу, облачилась в темно-лиловое неглиже и махровый халат и с трепетом стала ожидать прихода ВМ за его дивидендами. Трепетала до одиннадцати, потом он позвонил, сказал, что встреча с японцами прошла удачно, он ждет меня завтра в семь утра в ресторане отеля, спокойной ночи, целую в носик (это у меня-то носик!). Всю ночь я сохраняла на лице выражение жуткого недоумения. Зачем ВМ взял меня в поездку?..»

– Действительно, зачем? – тоже удивился Андрей и зевнул. Два желания боролись в нем – дочитать до конца и лечь спать. Победило чувство долга: сыщик мужественно протер глаза кулаками, так что веки у него покраснели, и уперся взглядом в новую страницу. Но маленькие круглые буковки превращались в непоседливых букашек, шевелились, прыгали, лезли друг на друга. Через некоторое время звезды, заглядывавшие в комнату сквозь неплотно зашторенные окна, увидели умилительную картину: сраженный сном детектив лежал на диване, прижимая к груди Аленин дневник, и нежно, мелодично посапывал. Могучая грудь вздымалась ритмично и спокойно, истрепанный ворох бумаг также ритмично двигался вверх-вниз. Андрею снилась маленькая синеглазая Катерина. Она крепко сжимала побелевшими пальцами пистолет и целилась в Глеба Николаевича Батурского.