В одном из селений древней Армении жил странный художник по имени Мануг.

Иногда красивого человека писал он уродом, а случалось, немощного изображал богатырём. Многие его не любили. И мстили, как могли: то детей его обидят, то овцу прирежут. А овца для бедняка, что для богатого – отара…

Мануг работал ожесточённо и много. Но никто не хотел покупать его картины. Чем больше он работал, тем больше беднел. Любой гончар или кузнец жил лучше художника. Мануг стал думать, что людям нужнее горшки.

С недоумением спрашивала жена художника:

– За что Господь наказал меня? У других мужья, как мужья: сеют, пашут, жнут. А этот только и знает, что малевать…

Раздумья и одиночество гнали художника в горы. Однажды на скалах Мануг встретил гончара.

– Добрый свет, брат Ованес. Чего подскочил? И ты боишься?

– Ты не зверь какой, чего тебя бояться?

– Все меня избегают. Решил, что и ты…

– Люди не любят тех, кто не работает.

– Ованес, Ованес, да возвысится твой дом! Я тружусь день и ночь. Тружусь, как вол. А ты мне говоришь такие слова…

– Это не работа. Прямых ты кривишь, кривых выпрямляешь. Рисовал бы, как все.

– Как все – это проще. Труднее быть самим собой. Но не будем ссориться, брат Ованес. Ведь и ты лепишь горшки не такие, как у всех. Потому что ты художник.

– Но мои горшки берут, а твои картины – нет. Значит, не туда идёшь.

– Ованес, ведь я тебя не учу, как лучше лепить горшки. Хотя мог бы. А вот художников почему-то поучают все.

– Учить меня? Гончара – гончарному делу?! – возмутился тот.

– А зачем ты поднялся в горы? – улыбнулся Мануг. – Глину искал? Её у тебя во дворе целая гора. Твои горшки – всегда нарасхват. Нет, ты пришёл глянуть на травы. В каждом листке ищешь незнакомое и говоришь себе: «Уже было». Я видел многое, созданное тобой.

– Скажи, – почему-то прошептал гончар.

– Потому что не туда идёшь. Горы отдали тебе всё – и большего не требуй. Иди к людям. К внуку своему. Присмотрись. Малыш, пуская пузыри, борется с пелёнками, опутавшими его: стремление к свободе развивается с детства. У ребёнка большая голова и тонкие ноги. Создашь ты его, порадуешься и снова загрустишь. Тогда на празднестве, где люди поют, смеются, танцуют, тебя удивит, сколько в селении стройных девушек. А среди них одна, со стыдливо-гордым взглядом, гибкой шеей, чёрными косами до пят – та, которую ты всю жизнь искал. И родится у тебя тонкостанный кувшин. Не кувшин – молодость. Звонкий, сам поёт. Создашь его, и не будет счастливее тебя человека.

Все устают, Ованес, от всего устают. И ты забудешь, как бывал счастлив, найдя новый узор, оттенок, изгиб… Начнешь по-новому искать ещё не созданный кувшин, искать смысл своей жизни. Остановишься, когда найдешь, перед седобородым дедом. С головой, ушедшей в плечи. Мозолистыми руками. Натруженными ногами, будто вросшими в землю. Ногами, прошедшими не одну сотню вёрст. Спина старика согнулась под тяжестью лет. В глазах глубина небес и величие гор. Сила старости – в мудрости. А там, где мудрость, крика не может быть: не спешит старик раздать накопленное случайным людям. Увидишь его, и будто молния тебя озарит – как соединить глубину небес с величием гор через согнутую спину, натруженные узловатые руки-ноги, сжатую мудрость губ, чтобы через него – одного – передать трудолюбивый народ… Вот когда создашь ты большой кувшин. Не кувшин – итог своей жизни. Ованесу тут же захотелось одарить художника. Но он не знал, как и чем.

Конец ознакомительного фрагмента.