Разумеется, стрелять я умел. Из автомата Калашникова. Вот тут я был спец. Хотя Ван учил меня стрелять из лука. При этом он был совсем не дурак и не думал, что в наши дни кому-то кроме него может пригодиться это искусство. По этому поводу он говорил мне так:

– Ты делай, что велено. Старый Ван – практичный человек, он не станет тратить попусту свое драгоценное время, которого у него не так много осталось, на то, чтобы обучать юных идиотов, – тут он косился на меня, – бесполезным вещам. Твердая рука и глаз, приученный видеть цель, еще никому не помешал.

И старик, как всегда, оказался прав. Когда в армии мне выдали мой первый автомат, совершенно неожиданно выяснилось, что я умею стрелять. Патронов нам дали «сколько хочешь», и через час, привыкнув к «машинке», я стрелял лучше инструктора. Помнится, он никак не мог поверить, что я держу автомат впервые в руках. Поверил он мне только тогда, когда увидел, что я не знаю, как его разбирать. А что, я же не слесарь. Когда он стал надо мной смеяться, я предложил ему пари: мы выясняем, кто из нас лучше стреляет и проигравший чистит победителю автомат. В общем, те несколько дней, которые были отведены нам для обучения стрельбе, я свой автомат не чистил ни разу. А разбирать-собирать его я научился мгновенно. Чего там учиться: механизм простой, деталей раз-два и обчелся. Все просто: отсоединил магазин, снял с предохранителя, передернул затвор, нажал на курок (это «типа проверил», не осталось ли в стволе патрона), вытащил шомпол, снял крышку ствольной коробки, извлек возвратный механизм, затем затворную раму, из которой вытащил затвор, и снял газовую трубку. Дел ровно на полминуты. А инструктор так тот вообще секунд за 20 управлялся.

Но вся эта механика меня мало интересовала. Стрелять, как неожиданно выяснилось, я умею, а кому «разобрать – почистить – собрать» всегда найдется. Я умею уговаривать.

В общем, сразу после тренировки мы отравились в тир. Время было позднее, полицейский тир уже был закрыт, но у капитана были свои ключи «от заведения».

Когда мы зашли, капитан вытащил из кобуры явно старый револьвер.

– Вот, – с гордостью сказал он. – Ты же знаешь, я потомственный полицейский. Этот револьвер мне достался от отца. Это «Смит и Вессон», десятая модель. Тридцать восьмой калибр, можно сказать, настоящая американская легенда. Такие начали выпускать в 1899 году. Это армейский вариант, знаменитая «Victory Model», 1945 года.

Никаких сантиментов по поводу «настоящей американской легенды» у меня не было. Взяв револьвер в руку, я сказал: «Старый, да к тому же и тяжелый, заряженный килограмма полтора потянет».

Капитана мое равнодушие к его любимой игрушке явно задело.

– А, ты ничего не понимаешь. Ты хотя бы стрелять из него умеешь?

– Нет, – честно ответил я.

– Как такое может быть? – искренне удивился О’Коннор.

– Да очень просто. Когда я воевал, как обычный солдат, точнее, как офицер, у меня был автомат, с пистолетом или револьвером много не навоюешь. Хотя ты и представить себе не можешь, сколько их прошло через мои руки. Трофеи, так сказать. Но мне они были не нужны. Я их дарил, продавал, даже выбрасывал.

Когда я «работал шпионом» в Сайгоне, мне пистолет тоже был не нужен. Шуму от него много, так что мне вполне хватало ножа. Только когда на меня начали охотиться всерьез, я стал повсюду таскать с собой гранату, а лучше пару. Пистолет – так, полицейская игрушка, а вот граната… Сдаваться живым я тогда им никак не собирался…

– Ну, раз ты новичок, – ехидно сказал О’Коннор, – то начнем с начала: с разборки.

– Ты полицейский капитан или армейский сержант, который хочет поучить «салагу»? – не менее ехидно поинтересовался я.

– Капитан, капитан, – добродушно пророкотал О’Коннор.

– Тогда стать смирно перед старшим по званию! – командным голосом рявкнул я.

– Перед каким таким старшим по званию? – удивился О’Коннор.

– Майор, насколько мне известно, старше капитана, не так ли, капитан?

– Да ладно, удивился О’Коннор, не можешь ты в твои годы быть майором.

– В мирное время, конечно, не могу. Но не забывай, была война и майорское звание мне дали вместе со звездой «Героя Вьетнама».

– Ладно, смотри, майор, – ухмыльнулся О’Коннор. – С этими словами он в несколько секунд разобрал револьвер. Все произошло так быстро, что правильнее было бы сказать не «разобрал», а «разбросал». К моему удивлению, его огромные лапищи весьма ловко разложили отдельные детали на столе, явно предназначенном для сборки и разборки оружия, именно в том порядке, в котором он разбирал револьвер. Видимо, так его учили, – чтобы потом было быстрее и легче собирать.

– А теперь смотри внимательно, – сказал он, – теперь покажу, как его собирать.

– А зачем? – удивился я.

– Как это зачем? – в свою очередь удивился капитан. Мы вообще-то сюда пострелять пришли. А если кто не знает, то напоминаю: из разобранного револьвера не постреляешь. Или ты врешь, что не умеешь им пользоваться, или у тебя в кармане лежит такой же, только поменьше?

Если бы я умел обижаться, то точно бы обиделся.

– Я вообще не ангел и при необходимости совру не задумываясь, – сурово сказал я О’Коннору. – Да что там совру, я и убью не задумываясь. Все это тебе прекрасно известно. Но сообщаю тебе хорошую новость: друзьям я не вру никогда. Так что ношу я с собой только нож, чего от тебя никогда не скрывал.

– Ну, к этому-то я уже привык, – ухмыльнулся О’Коннор. – Хотя, как полицейский, не должен был бы. Но как ты собираешься стрелять, если не соберешь револьвер?

– Соберу, соберу, – отмахнулся я. – Смотри.

С этими словами я смешал детали револьвера, так аккуратно разложенные капитаном, и закрыл глаза. А затем, к огромному удивлению О’Коннора, собрал револьвер вслепую, наощупь. Завершив сборку, я взвел его и нажал на курок. И тут я первый восхитился этой допотопной штуковиной. Ход у курка был очень мягкий, а звук, с которым работал механизм, напоминал звук дорогих часов, только был заметно громче.

Удивить полицейского с таким стажем практически невозможно, однако мне это удалось. Слов у капитана не нашлось. Единственное, что он смог проговорить, было: «Как?! Ты же никогда этого не делал, а детали здесь маленькие, да и форма у них весьма замысловатая».

Тут было не поспорить, несмотря на то, что у револьвера внушительный размер, детальки в нем действительно «ювелирные», для сборки-разборки без отвертки не обойтись. Это вам не автомат Калашникова, который разбирается голыми руками. Но для меня все равно это было несложно. Достаточно было просто повторить процесс разборки в обратном порядке. Так что мне нужно было всего лишь запомнить, как капитан разбирает свой револьвер. А с памятью у меня было все в порядке. Об этом позаботился учитель Ван. Когда я изучал под его руководством иглотерапию, он никогда не наказывал меня за невыученный урок. Он просто заставлял меня корпеть над книжкой всю ночь, а так как я всегда любил поспать, то для меня это было очень серьезный стимул. Две ночи подряд он никогда не лишал меня сна (считал, что у меня низкий уровень подготовки и две бессонных ночи одна за одной могут причинить вред здоровью и повлиять на качество наших занятий), поэтому если мне снова не удавалось выучить урок, то на следующие сутки он лишал меня еды. А так как я любил поесть ничуть не меньше, чем поспать, то и это было не менее серьезной мотивацией.

Этот вид памяти Ван называл «книжным» и считал его более важным для врача, чем для воина. Была еще память, которую он называл «двигательной», а я «киношной». Развивал он ее простейшим способом: он ставил меня в такие условия, что я изо всех сил старался запоминать любое его движение с первого раза. Например, целую неделю собирался показать мне какую-то «особо эффективную» технику. А надо сказать, что когда меня отдали «в науку» к Вану, мне было тринадцать лет и я верил в то, что бывает «особо эффективная» техника. Это потом я понял, что не только не бывает «особо эффективной» техники, но что на определенном уровне техника практически исчезает. Точнее, она не исчезает, она «впитывается» в человека и становится его личным мастерством. А если я мастер, то в моем исполнении любая техника эффективна. Я могу просто посмотреть человеку в глаза, и ему станет плохо от одного моего взгляда. И это не шутки, это и есть мастерство. Но тогда я постоянно надеялся, что Ван покажет мне эту самую «особо эффективную» технику. И Ван никогда не обманывал меня: в его исполнении любая технику была «особо эффективной».

Но старый хитрец показывал ее всего единожды. И он выдрессировал меня так, что к восемнадцати годам я с одного раза без всяких усилий запоминал любое, самое сложное движение. Да что там движение, у меня в голове словно была кинокамера, которая запоминала все, что было мне нужно. Был у него и «медицинский вариант» тренировки «кинокамеры» у меня в голове. Иглы сложным пациентам в первый раз он ставил сам. Я внимательно смотрел на этот процесс, а назавтра, во время следующего сеанса должен был поставить иглы уже сам. При этом следует иметь в виду, что Ван ставил игры очень быстро, его руки просто порхали. Капитан же разбирал револьвер намного медленнее. Так что после такой школы запомнить, а затем воссоздать в обратном порядке процесс разборки револьвера для меня не составляло вообще никакого труда.

Выслушав все это, капитан кивнул головой, а потом спросил:

– Но ты же делал это вслепую, на ощупь, причем прежде ты этих деталей и в руках не держал.

– Конечно, не держал, – легко согласился я, – но Ван учил меня не только иглотерапии, он делал из меня традиционного азиатского врача. Вот представь, ученик Вана ломает руку. Может, сам же Ван ему ее и ломает. Рентгена у него нет, а лечить надо. Хорошо, если перелом без смещения. А если со смещением, да еще оскольчатый? Костоправ вроде Вана или моего деда «собирает» отломки кости на ощупь. Я с детства видел, как это делает дед, и тогда это казалось мне чудом. Впрочем, это и было чудом. Когда меня начал обучать Ван, я понял почем фунт лиха, точнее, почем фунт чуда.

Чтобы научить меня этому, Ван поступал просто. Он брал небольшой, размером в два кулака, глиняный горшок и клал его в кожаный мешочек. Мешочек он завязывал и, не говоря худого слова, бил им о ближайший камень. Моя задача состояла в том, чтобы сложить обломки горшка, не развязывая мешочка. На эту науку мне потребовалось чуть меньше пяти лет. И заметь, капитан, обломки горшка по форме несравненно сложнее деталей револьвера. Так что мне собрать револьвер – это все равно что тебе выпить кружку пива.

Слушая это, О’Коннор только чесал в затылке.

– Странные вы люди, – с удивлением сказал он. – Зачем тратить годы на эту чепуху, если есть рентгеновский аппарат, есть УЗИ?

– У каждого свои методы, – легко согласился я. – Зато аппарат УЗИ дорогой, а я вообще ничего не стою.

– Как это не стоишь?! – возмутился капитан. – Жизнь человеческая бесценна.

– Это как посмотреть. У вас она бесценна, потому что ее нельзя ничем оценить, а у нас она бесценна, потому что ничего не стоит.

– Ладно, спорить не будем, каждый все равно останется при своем мнении, лучше я тебе расскажу, что мне напомнил твой способ реконструировать способ сборки по способу разборки.

И вот какую историю рассказал мне капитан.

«Мой папа очень любил машины. И не только ездить на них, но и возиться с ними. Денег у него особенных никогда не было, потому что он был честный коп и жил на одну «копскую» зараплату. А она весьма невелика. Конечно, коп «кормится с ладони государства» (помощь при покупке дома и при обучении, медицинская страховка, форменная одежда и так далее), но на руки он получает совсем немного. Папе же очень хотелось иметь спорт-кар. А в те времена была машинка, которая называлась «Лотус Мкб». Машинка была простенькая: двухместный открытый спортивный автомобильчик в виде сигары. Он был такой маленький, что лично мне напоминал игрушку, а посадка у него была настолько низкая, что мне казалось, будто я еду, – прости меня, – задом прямо по земле. Всего три скорости, моторчик мощностью 50 лошадок. Максимальная скорость – 150 километров в час. Машинка эта до сих пор стоит у меня в гараже, на днях я тебе ее покажу. Она на ходу, сможешь даже покататься. Тебе понравится.

Была у этой машинки одна особенность, которая моего папу особенно заинтересовала: «Лотус Мкб» можно были приобрести не целиком, а в виде комплекта деталей (называлось это «кит-кар»), так сказать россыпью. В общем, такой взрослый конструктор, рассчитанный на то, что человек, умеющий отличить гаечный ключ от топора, мог бы полностью собрать себе машинку часов за двадцать. Фокус был в том, что такую покупку в те времена можно было оформить как «некоторое количество запчастей». А покупка запчастей не облагалась налогом и потому собственноручно собранный автомобиль обходился намного дешевле, чем готовый. И все по закону. Мало того, качество сборки было высочайшее: каждый делал сам для себя. Само собой, к такому «конструктору» прилагалась инструкция по сборке.

Это кит-кар расходился, как горячие пирожки, главный конструктор компании «Лотус» написал книгу «Построй свою спортивную машину всего за 250 фунтов!», которая стала бестселлером. Оно и понятно, в то время получить машину за 250 фунтов казалось такой же несбыточной мечтой, как и сейчас.

Мне было точно известно, кто будет помогать папе собирать эту машинку и потому мне особенно нравилось то, что она маленькая: вся рама весила всего 25 кг, так что работа по сборке не должна была быть тяжелой – так, развлечение».

Я никак не мог понять, к чему эта история. Но вопросы задавать не торопился: если даже не узнаю, для чего капитан мне все это рассказывает, то на раритетном спорт-каре покатаюсь точно. Но капитан ничего не забыл, склероза у него точно не было.

«Я, как настоящий ирландец, англичан не слишком люблю. Но дураками их точно не считаю. Так вот, английская налоговая инспекция быстро поняла, сколько человек недоплачивает налогов, если покупает автомобиль по цене запчастей. И они поступили очень просто и очень хитро: запретили прикладывать к «набору запчастей» инструкцию по сборке. Зачем тебе инструкция по сборке, если ты не собираешься собирать автомобиль. А если собираешься, то и плати налоги как за автомобиль, а не как за груду деталей. Но умники из компании «Лотус» оказалась еще хитрее: вместо инструкции по сборке автомобиля они стали прикладывать инструкцию по его разборке. У тебя такой же подход: ты смотришь, как я разбираю револьвер, делаешь все в обратной последовательности и собираешь его».

За всеми этими «сборками-разборками» мы чуть не забыли, зачем мы сюда пришли. Тир все-таки, место для стрельбы, а не для разговоров. Хотя говорилось здесь хорошо: никого, кроме нас с капитаном, а звукоизоляция (чтобы шум выстрелов не беспокоил жителей близлежащих домов) была такая, что казалось, будто кроме нас во всем мире вообще ничего не существует.

Оказалось, что стрелять из капитанского револьвера очень приятно. Тяжелый, громкий, с сильной отдачей. В общем, когда стреляешь, то стреляешь. К удивлению О’Коннора (а еще больше к моему собственному), я через какое-то время приспособился и даже начал попадать в мишень. А еще через какое-то время пули стали ложиться в десятку чаще, чем у самого О’Коннора, который, надо отдать ему должное, отлично стрелял даже для полицейского. Но это не имело значения. Главное, я получил удовольствие. Я вдруг понял, что стрельба успокаивает мой ум. А какая разница, чем его успокаивать, как по мне, так лучше стрельбой по мишени, чем выпивкой. Для печени полезнее.

Так что стрелять мы закончили далеко за полночь, благо, в патронах ирландская полиция недостатка не испытывала.

Свое недельное «поварское рабство» я отработал очень успешно: живот у Дамочки не болел ни разу, она действительно похудела на три с небольшим килограмма и при этом прекрасно себя чувствовала. Я не стал ей говорить, что во все приготовленные мною блюда я «впихивал» большое количество Ци. Ей этого знать не нужно, это требовалось только вначале, чтобы запустить процесс.

Вскоре Дамочка под моим присмотром нашла себе нормальную повариху: здоровенную веселую деревенскую деваху, которая готовила просто, но «с душой». При этом мы договорились, что относиться к ней Дамочка будет как «к родной», чтобы деваха готовила для нее не только за плату, но и с радостью.

После этого случая пациентов у меня резко прибавилось. Точнее, пациенток, потому что Дамочка рассказала обо мне своим «подружкам», к которым причисляла всех, кого считала себе ровней и тех, кто был ей чем-то полезен, но кого нельзя было причислить просто к обслуживающему персоналу.