Пошехонская старина

ОХ! ВОТ ЭТО ВЕЩЬ!!!

Решившись восстановить картину прошлого, еще столь недалекого, но уже с каждым днем более и более утопающего в пучине забвения, я взялся за перо не с тем, чтобы полемизировать, а с тем, чтобы свидетельствовать истину. Да и нет никакой цели подрывать то, что уже само, в силу общего исторического закона, подорвано.

Всё было проклято в этой среде; все ходило ощупью в мраке безнадежности и отчаянья, который окутывал ее. Одни были развращены до мозга костей, другие придавлены до потери человеческого образа. Только бессознательность и помогала жить в таком чаду.

Кто поверит, что было время, когда вся эта смесь алчности, лжи, произвола и бессмысленной жестокости, с одной стороны, и придавленности, доведенной до поругания человеческого образа, - с другой, называлась... жизнью?!

Вообще "Пошехонская старина" относится к разряду таких книг, которые можно изодрать на цитаты, а потом эти цитаты сложить во единую композицию, и никаких рецензий после этого писать не надо. Но хотя я и извлек пару десятков цитат, все же черкну несколько строк.

Должен сказать, в очередной раз убедился на своем гнусном опыте, что филологическое образование - это не повод считать себя знатоком литературы, в том числе и отечественной. Поднимаю список литературы, обязательной к прочтение, за третий курс, когда изучали соответствующий период. Салтыкова-Щедрина там много, но "Пошехонской старины" нет. И вписана одна дважды моей рукой (что значит - прочитать "для себя"), и вычеркнута столько же. А почему? Да потому что я, не зная с какого рожна, думал, что это слишком тяжелое, очень мрачное произведение, обличающее, позорящее и ниспровергающее свою эпоху.

Да, обличающее. Да ниспровергающее. Но, как в том неприличном анекдоте, "да, ужас, но никак не ужас-ужас". Спасибо моей знакомой, которая убедила меня в том, что это надо прочитать, и теперь я говорю - это лучшее из всего того, что прочитано мной в этом году.

А рабам нет закона; в беззаконии они родились, в беззаконии и умереть должны, и если по временам пытаются окольным путем войти в заповедную область, осеняемую законом, то господа не находят достаточной казни, которая могла бы искупить дерзновенное посягательство.

Когда я писал отзыв на "Губернские очерки", я отметил такое качество Салтыкова-Щедрина, как излишняя подробность. Глубоко, слишком глубоко копал Михал Евграфыч, слишком подробно мусолил любой предмет своего описания, и из-за этого "Очерки" (да и в других произведениях есть тот же грех) получились затянутыми. "Пошехонская старина" тоже затянута. Но, как ни странно, затянута интересно, и при обилии словес и описания не хочется перепрыгнуть через несколько страниц или переключиться на следующий трек аудиокниги. А хочется дослушать до конца, чтобы знать во всех подробностях как они там жили.

...разве история не была многократно свидетельницей мрачных и жестоких эпох, когда общество, гонимое паникой, перестает верить в освежающую силу знания и ищет спасения в невежестве? Когда мысль человеческая осуждается на бездействие, а действительное знание заменяется массою бесполезностей, которые отдают жизнь в жертву неосмысленности; когда идеалы меркнут, а на верования и убеждения налагается безусловный запрет?..
Где ручательство, что подобные эпохи не могут повториться и впредь?

Простота слога, ярая гуманистическая убежденность в правдивости того, что сам говорит, ну и, конечно, мастерство писателя - вот и все, что сделало этот роман шедевром. Как хотите, а я считаю его именно шедевром, поскольку замах на фундаментальность вполне удался. В отличие от "Губернских очерков", где тоже широкий пласт, где тоже куча образов и личностей, а под конец устаешь. А в "старине" даже немного жалеешь, что этот том наконец перелистан-прослушан.

И если пушкинского "Евгения Онегина" называют энциклопедией русской жизни, я берусь утверждать, что "Пошехонская старина" ничуть не меньшая, а может быть даже и бОльшая энциклопедия. Ну где вы найдете такое подробное описание жизни и быта провинциального дворянства и крестьянства? Да еще в самый пестрых разрисовках? Разные типажи дворян, от откровенных самодуров до прогрессивных либералов (в способностях, которых, впрочем, как мне показалось, сам Салтыков-Щедрин сомневается), вся сермяжная правда, произвол и раболепие, нищета народа и отдельные редкие примеры крестьянского благополучия. Нет более лучшего способа показать, что все плохо, чем дать плохое в сравнении с хорошим. Как раз потому и морщишься, когда читаешь о нормальных дворянах, которые не пили всю кровь из своих людей, и были в целом справедливыми людьми. Это только подчеркивает черноту того времени.

Ах, если бы кто знал в то время, что вопрос "Где ручательство, что подобные эпохи не могут повториться и впредь?" окажется риторически-прозорливым?

Несмотря на кровавые изобличения кампании 1853 - 1855 гг., которая представляла собой лишь великий пролог к великой драме освобождения, - ничто не предупредило тупо-самодовольный люд, никогда не умевший постигнуть внутренний смысл развертывающихся перед его глазами событий.

Ну и отдельный респект Михал Евграфычу за то, как передал дух настроения дворянского класса при отмене крепостного права. Ах, волнения! Ах разорение! Ах, мужикам говорят "вы"!

А ведь самосознание народа стало просыпаться именно тогда!

Глаза боятся, а руки делают и эти же глаза быстро читают. Трусил - почти 600 страниц русской классики пугали. Вышло же приятное чтение. 800 страниц "Обрыва" я мурыжил месяц, а тут справился всего за неделю. Щедрин явно мне по душе, уже третью его книгу я принимаю "на ура" (после "Головлёвых" и "Сказок"), и собираюсь читать ещё.

Что я знаю про крепостное право? [термин "право" не вполне уместен, ибо прав у крестьян, как таковых, не было; правильнее было бы "крепостное состояние"] Неделю назад - почти ничего. Сегодня несколько больше. Эта книга, как упавшая доминошка увлекает за собой несколько других, вызвала во мне живой интерес к этой теме, к этому трагическому явлению в российской истории, да и ко всей социальной истории 19го века. И если "Сказки" это чистой воды сатира, а "Господа Головлёвы" полу-сатира, то "ПС" это фотографический реализм, и только тот, кто не знает о существовании (или не читал) данного произведения, может называть Щедрина "сатириком". Именно фотография, или целая портретная галерея (дворян и крестьян) сделана писателем - по существу ни один персонаж не притерпевает каких бы то ни было метаморфоз, и нам даётся их развёрнутое описание. Это, пожалуй, единственная моя претензия к книге - я листал её как энциклопедию, а в энциклопедиях, знамо, сюжета нет.

Зато меня приводит в восторг русский язык Щедрина. Моя записная книжка пестрит значками #, которыми я отмечаю новые для себя (или хорошо забытые старые) слова, встретившиеся в тексте. "ПС" - едва ли не самая богатая на подобную лексику книга из всех мною прочитанных.
# доднесь, намеднись, отвычка, постельничает, совеет, наушник, мартиролог, молчальник (и многое другое)

К сюжету я, из вредности, придираюсь зазря, так как хоть у книги и нет одного общего стержневого сюжета (есть только именее Малиновец, как пространственный каркас [перекличка с Малиновкой в гончаровском "Обрыве"?], в ней имеются десятки мини-сюжетов - историй отдельных дворян или крепостных - представляющих собой лакомое чтиво. Например, история с висельником и приказ перевесить его на чужую берёзу. Или то, как вместо барина похоронили холопа, а барина держали как дворового, чтобы его не забрали в рекруты. Или уморительный рассказ о двух помещиках-братьях-близнецах. И т.д. Даже если у персонажа нет какой-нибудь захватывающей истории за плечами, он/она показаны очень выпукло и броско, с особенными чертами (в чём всё таки проглядывает Щедрин-сатирик).

Щедрин, как гуманист, демократ и бывший чиновник, всячески осуждает крепостной строй: прямым текстом в авторских отступлениях, а также исподволь, рисуя ужасные картины скопидомства и стяжательства, физических и моральных истязаний крестьян своими хозяевами, и кроме того - картины притеснений родителями-дворянами (по определению - высший слой общества) своих собственных детей, которых, в угоду материальной выгоде и ради экономии, они (на конкретном примере малиновской семьи рассказчика) делили на любимчиков и постылых. Подобная низость, вкупе с развращенностью жизненных идеалов, не только не ставит их выше рабов-крестьян, но и скорее низводит их до уровня самых распоследних негодяев.

У английского slave ("раб") и "славянин" не случайно один и тот же корень. В 19-м веке более половины (!) населения России были подневольны. Кабалили не пришлых, как негров в США, а своих же собственных собратьев. Рабская мораль повиновения осталась в менталитете русских по сей день. С начальником у нас никогда не спорят, он всегда прав; с обратной стороны, чёрную работу мы всегда рады спихнуть на "мелкую сошку".
Таким образом, книга в равной степени любопытна как худ.текст и как социальный, исторический документ.