© Михаил Андреевич Чуклин, 2017

ISBN 978-5-4485-5241-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Встреча

Часть 1

Костер тихонько потрескивал… Немолодой человек с сединой в волосах сидел вблизи него и наблюдал за движением огня. Позади него темной грудой валялось рыцарское облачение и щит. Меч находился рядом с правой рукой.

Снаружи лил дождь, но в пещере было сухо и тепло. Иногда ветер проникал внутрь, тогда костер недовольно шипел, а тени бегали по стенам. Рыцарь молился.

Наверно, поэтому он не сразу заметил девушку, которая вошла в пещеру, еле держась на ногах.

– Стой, кто идет? – вскричал рыцарь и схватился за меч: в полутьме он увидел только смутный силуэт.

– Добрый господин! – прошептала странница, но рыцарь ее не услышал. Впрочем, теперь он разглядел, что его гость – безобидная девушка, поэтому отложил меч и показал знаком, чтобы она села рядом.

– Замерзла? – спросил он и устыдился глупого вопроса: зуб на зуб у девушки не попадал.

Рыцарь отыскал позади себя мантию с вышитым крестом и укутал ей незнакомку. Она села поближе к огню. Рыцарь поднял с пола походный котелок с водой и дал отхлебнуть страннице. Вода уже успела остыть, но и этого хватило, чтобы немного согреться.

Рыцарь наблюдал, как постепенно к лицу незнакомки возвращается цвет, как ее губы напухают, становясь из мертвенно-синих розовыми, как скулы перестают дрожать, а глаза постепенно закрываются.

Так и уснула странница в тепле на коленях у приютившего ее рыцаря…

…А проснулась от резкого звука.

– Всё в порядке, – сказал рыцарь. – Это просто гром бьет.

Девушка ощупала все вокруг себя и поняла, что лежит завернутая в мантию крестоносца, а под головой у нее – вещевой рюкзак рыцаря.

– Кто ты? – спросила девушка.

– Меня зовут Себастьян. Я возвращаюсь из похода в Святую землю.

– Мое почтение, сэр Себастьян! – девушка попыталась выбраться из мантии.

– Лежи, лежи, грейся! – остановил ее Себастьян. – И не говори мне: «сэр». Пусть я лорд, но для тебя – простой крестоносец.

– А как же ты стал рыцарем? И где твоя армия?

– Это долгая история, и я как-нибудь ее тебе расскажу. А теперь ты ответь: кто ты такая и что ты делала в лесу в дождь одна?

Девушка помедлила, но потом сказала:

– Меня зовут Амелия, и я… Знахарка.

Себастьян вскочил с места, подбежал к Амелии и с наслаждением впился ей в губы. Он почувствовал, как сладкая истома побежала по его телу, как девушка сначала робко, потом страстно ответила на его поцелуй… Через миг он обнаружил себя сидящим у костра, а Амелия продолжала:

– …Но чума убивала всех подряд, и в этом обвинили меня… А я пыталась лишь помочь… Они пришли с факелами и собаками, так ужасно это было… Мне пришлось бежать, и вот я здесь.

Себастьян готов был поклясться, что он целовал эту девушку. Но, похоже, это просто ему привиделось. Вот что значит не спать по ночам и мечтать о несбыточном…

– А куда ты идешь? – после молчания спросила Амелия.

– Домой. Я иду домой.

– Возьми меня с собой. Я не ведьма, клянусь! Я буду готовить, стирать…

– Мне ничего не нужно. Я все могу сам. Я пятнадцать лет провел в походах. И я хочу домой.

– Я провожу тебя до дома. Если хочешь, я даже стану твоей женой…

– У меня уже есть жена. И она ждет меня, я знаю. А мой дом в одном дне пути отсюда. К вечеру я буду уже там.

Себастьян улыбнулся. Амелия вылезла из-под мантии и рухнула на колени перед рыцарем.

– Я совсем одна, – прошептала она умоляюще. – Совсем, совсем… Мне некуда пойти! Возьми меня с собой!

– Ну куда я тебя с собой возьму!

– Скажи, что я твой оруженосец. У тебя ведь есть еще доспехи?

– Только рубашка, – неохотно ответил Себастьян.

– Я переоденусь, я мигом переоденусь… Я же сойду за мальчика? Только волосы надо обрезать… Скажешь, что меня зовут Ганс или Роберт… Что ты подобрал меня в Святой земле…

И Амелия стала стаскивать с себя платье. Оно было тяжелое и мокрое.

– А что потом?

– Потом?

Амелия стояла перед Себастьяном в одной ночной рубашке. ее колотила дрожь. Рыцарь взял мантию и укутал в нее девушку по плечи.

– Ты замерзнешь. Нет, тебе нельзя со мной. Нельзя.

– Пожалуйста! Прошу тебя… – Амелия так искренне, так умоляюще заглянула в глаза Себастьяну, что он с трудом переборол в себе желание еще раз… или в первый раз?.. поцеловать девушку.

– Хорошо, – наконец, сдался он. – Я доведу тебя до своей деревни. А потом ты пойдешь восвояси. Договорились?

Амелия кивнула. Она была счастлива…

Встреча

Часть 2

Меня совершенно не тянуло на эту тусовку. Конечно, поэзия, это хорошо, но что-то ее стало слишком много в последнее время. По ночам я переводил Шекспира, задавшись целью перевести все его сонеты и выпустить книжку. Я, конечно, понимаю, что уже многие поэты, гораздо более талантливые и усидчивые, чем я, давно это сделали, но все же…

Но все же, но все же… – эти три слова вообще могут объяснить любые, даже самые нерациональные поступки. Но все же я пошел.

День, конечно, как ему и водится, не задался с самого утра. Проснувшись, я первым делом поссорился с собственным котом – он спал на моих тапочках. Доставая из холодильника яйца и надеясь приготовить омлет, я разбил оные, и пришлось переодеваться. Потом обнаружилось, что яиц нет, и пельмени нигде не завалялись, и пришлось идти в магазин.

Сначала не могли найтись деньги, затем выяснилось, что ближайший магазин закрыт на учет (вроде не 90-е на дворе), а в супермаркете была огромная очередь. А еще на выходе из него воткнули огромную елку, которую не обойти не объехать. Я долго на нее смотрел. И тут до меня дошло: скоро Новый год!

Новый год – праздник, конечно, хороший, семейный, но мне его не с кем было встречать. В этом городе я жил совсем-совсем один. Родители два года назад переехали на работу в закрытый город в соседнюю область, а квартиру временно оставили мне, высылая деньги раз в месяц. В общем, жил и учился я как простой среднестатистический студент. Учился ни шатко ни валко, больше писал стихи, водился с местными поэтами (как официальными, то есть входящих в городское поэтическое объединение, так и не очень – то есть, с теми, с кем можно было попить пиво на кухне далеко за полночь, позубоскалить, похохотать и обсудить заодно, почему Пушкин не опубликовал 10 главу «Евгения Онегина» и куда ее вообще дел, а также выяснить, в чем особенности идиостиля Достоевского и почему школьники его так не любят, а ведь в нем масса мыслей и чувств), а также шатался по городу и его окрестностям, выискивая разные разности.

Одной такой лично моей достопримечательностью был красивый спуск к реке. Точнее, там спуска не было. Там был откос. А река была метрах в пятидесяти под ногами. Короче, это был обрыв за заброшенной фабрикой.

Смотришь вниз – а там далеко внизу деревья качаются, будто зеленый ковер, и ничего не видно, что там под ними, и так страшно, что даже дух захватывает.

А вообще, высоты я боюсь. Когда смотрю вниз с обрыва – даже пятки чешутся, честное слово! Но что поделаешь! Я решил закалять свой характер. Закалял же Павка Корчагин – чем я хуже? Поэтому раз в неделю приходил на обрыв, пять минут пялился вниз, пока голова окончательно не начинала кружиться, потом садился на пенечек (там у края обрыва был такой удобный пенек) и начинал – либо мечтать, либо писать, либо то и другое. Ну, еще иногда я спал (не зимой, конечно).

Я мечтал привести к этому обрыва кого-нибудь и показать этому человеку всю эту красоту, подарить ему (или ей) это бесконечное небо, лес под ногами (вы когда-нибудь видели лес под ногами?), тонкую нить реки и все, что до горизонта – траву и редко разбросанные домики. А еще облака. Облака здесь были потрясающие. Когда лежишь на земле и смотришь на них, кажется, что ты взлетаешь, что ты видишь, как они движутся, как они изменяются, принимая причудливые формы – то ли как жир в бульоне, то ли как снежинки в пургу.

А еще этот ветер! Он так приятно щекочет пятки, если снять ботинки!

Мысль о лете вызвала сосание под ложечкой. Я поплотнее надвинул шапку на лоб и выскочил из подъезда…

…Громыхающий трамвай уже закрывал двери, но я успел протиснуться между створками. Сунув десятку сонному кондуктору, я сел к окну, вынул плеер с наушниками и погрузился в музыку до самой остановки.

Люблю я музыку! Хоть и ругают меня, что уши можно испортить, все равно слушаю. Уши можно хоть чем испортить. Если, особенно, в них зубочисткой ковырять. Вон, ди-джей или звукооператоры всю жизнь в наушниках – и ни жалуются. Работа у них такая. Романтика называется. Я вот на программиста учусь – какая у меня может быть романтика? Вот и спасаюсь музыкой.

Вообще, я сильно жалел, что учился там, где учился. Не лежала у меня душа к цифрам. Ну вот что такое цифры? Это изобретение только исключительно ума человеческого. В природе нет ничего похожего на цифры. Это просто абстракция. Если сложение еще имеет под собой какую-то природную основу (1+10 равно стадо), то вот вычитание? Вот что природа вычитает? А деление? В математике если что-то разделишь, в итоге меньше станет. В природе если же делить (клетку, например), то ее, наоборот, становится больше. А умножение? А все эти логарифмы и функции? Я все еще жду того дня, когда мне пригодится умение высчитывать логарифм и применить в жизни теорему Ферма.

Другое дело язык… или музыка… Вот они – природны. Язык – предмет и способ человеческого общения – родился в результате естественных фонетических процессов. У человека есть гортань, приспособленная для говорения – вот мы и говорим. А музыка… Ну вы вслушайтесь в гармонию! Семь или четырнадцать нот – какая разница? Музыка – звук. А звук взят от самой природы, от Бога, если угодно!

Помните – вначале было Слово?! В начале всех миров что-то звучало, а вовсе не складывалось или умножалось. Вообще, в начале времен всю математику можно было смело посылать к черту. Закон сохранения энергии? Ха! Закон сохранения массы? Ха! Мир был создан из ничего, по воле Слова!

Жили бы в начале миров Ньютон с Евклидом, с ума бы сошли от того, что все их законы нарушаются! Один Эйнштейн бы, наверно, не свихнулся бы. У него относительность. Ну, еще и Лобачевский. У него есть параллельные прямые, которые пересекаются… Где-то там… На остановке Дома культуры.

А вот и моя остановка!

Холл Дома культуры. Я предъявил вахтеру свой пропуск (без бумажки – мы букашки, а с бумажкой – человеки!) и проследовал в комнату городского литературного объединения.

Когда-то я мечтал стать членом какого-нибудь лито, хотя бы самого захудалого, зато – официального. В итоге, я стал, но радости от этого особой не испытывал. Наверно, потому что понял – и среди поэтов (казалось бы, куда уж духовнее люди, чем поэты, – ну, еще священники, естественно), точнее, и в среде поэтов оказалось полно подковерных интриг, измен, подстав и прочих тайн Мадридского двора.

Ходил я сюда больше по привычке. Не все же с однокурсниками болтаться, надо и умных людей послушать!

К тому же у меня было новое стихотворение. Мою поэзию, конечно, давно не понимали и даже уже не критиковали (смирились – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не постмодернизмом), но читать хотелось. К тому же сердце мое было в очередной раз разбито, и надо было выговориться.

Если честно, я недавно буквально встал из могилы. Сбившая меня машина полностью перевернула мой уютный домашний мирок, показав оскал бледной старухи с косой… Точнее, со шприцом и костылями. Но слава Богу, все обошлось, костыли не пригодились (молодой организм – говорили врачи, ну и спасибо тебе, родной мой молодой организм!), нога срослась, ушибы на голове тоже, зато мозгов прибавилось (хотя я думал, что после сотрясения количество мозгов убавляется). Видимо, удар что-то переключил в моей голове. Нет, призраков я видеть не стал, будущего тоже, да и, кажется, стаканы взглядом двигал тоже не я, но вот на мир я поглядел по-другому. И свою девушку, которая ко мне даже ни разу не пришла, пока я лежал в больнице, я простить не смог, хотя и сказано: прощайте и не судите. Мне показалось, что с ее стороны – это наглость. И все слова, которые она мне говорила, пришлось забыть.

Наверно, не зря я ее на обрыв так и не сводил. Три раза собирался, и все никак не получалось. Ну и Бог с ней, с девушкой этой. Вот только стихи родились в больнице. Как водится, больные. Однако хотелось ими поделиться. Чтобы не только у меня одного шиза была.

Итак, я вошел в помещение. По своему старому обычаю я, естественно, опоздал, поэтому все уже сидели за столом и пили чай. Была такая традиция у поэтов – при встрече накрывать стол и пить чай. Вот они сидели и пили. Я тихонько пробрался на край стола и тоже стал пить чай, шепотом разговаривая с соседями, пока все остальные по кругу читали стихи. Это тоже была такая традиция – читать стихи за кружкой чая. Традиция давняя, еще от Пушкина идет (помните: «Выпьем, няня! Где же кружка?»). Стихи меня не особо заинтересовали (в отличие от чая и конфет), но когда очередь дошла до меня, я прочитал.

Сейчас не помню, что читал (потерял этот листик), но читал я громко, с выражением, и написанное казалось мне верхом гениальности. Но я не понимал, почему никто меня не слушает, а все сидят, пьют чай с конфетами и шепотом разговаривают с соседями? Короче, я даже не дочитал до конца, прервав на полуфразе, но все зааплодировали и заахали – никто даже не понял, что я до конца не дочитал.

Я сел на свое место в расстроенных чувствах и просидел до конца вечера. Так бы и ушел, но внезапно за дальним концом стола увидел свою давнюю знакомую. Она сидела, допивала чай и так задумчиво смотрела в потолок, что я не удержался. Я подошел к ней – она была такая хрупкая и беззащитная, девочка только, – что я не удержался и обнял ее сзади за плечи и взглянул на то, что оказалось у нас обоих перед глазами: стулья, сливающиеся со стеной, яркую лампочку, блестевшую не только под потолком, но и заодно на паркете, потертый желтый диван, буфет, в котором помещались, как в пасти, чайные принадлежности, пейзаж в запыленной рамке и на мотылька, кружащегося по комнате как сумасшедшего, поскольку свет его давно не привлекал, в отличие от выхода, но вот выхода нигде не было…

Минута была как вечность. И она положила свои шершавые ладони мне на руки и обернулась ко мне.

– Привет.

Я отнял свои руки и сказал:

– Привет. Как дела?

Затем я присел на корточки, чтобы наши головы оказались на одном уровне.

– Никак, – ответила она. – Я отменила свадьбу.

И тут у меня как искра в голове сверкнула – инсайт, так, кажется, называют это психологи. Я вспомнил – она уезжала, потому что влюбилась в какого-то хлыща, кажется, даже уехала, или нет, я не знал, потому мы с ней почти никогда не общались, по крайней мере, я, хоть и жили по соседству, в домах наискосок через улицу, она – в доме, который строили поляки (жившие, кстати, за чертой города в так называемом «польском городке»), потом бросили, и достраивали наши, и накосячили, и перестраивали что-то там, а я – в доме, построенном на осушенном болоте, панельном таком, типовом, родители-инженеры от предприятия получили, и учились в одной школе, правда, она была на три (или четыре?) класса меня старше, и это казалось в то время такой огромной разницей, и хотя я общался со всеми ее одноклассниками (мы в школьной команде КВН вместе играли, и, кстати, в свое время в городской лиге заняли второе место, проиграв лидерам с разницей в 0,5 балла), но с ней был почти не знаком, почти не общался, хотя были и общие друзья, и общие учителя, а зря, ведь она была самой красивой девочкой в школе, да еще к тому же отличницей, не получившей золотую медаль исключительно из-за своей принципиального характера (кстати, благодаря своей принципиальности я в 11 классе золотую медаль все же получил), потому что не желала подвести свою подружку, о которой говорили: оторви и брось! – а по мне так именно те, про кого говорят: оторви и брось! – заслуживают самого лучшего, потому что добиваются всего вопреки всему, только вот их энергию надо направить в нужное русло…

– Свадьбу?

– Едва не вышла замуж. – Она чуть улыбнулась.

И тут меня поразила вторая вспышка: мне показалось, что я ее держу за руку и показываю свой обрыв, что я потом целую, что мы потом вместе, что я потом сижу рядом с детской кроваткой и пою какую-то песенку, а потом – что-то еще, и в конце – свои собственные похороны, и наши могилки рядом, и на них первые даты – разные, но последняя – одна. Нет, видимо, при падении что-то с головой случилось.

– Понятно, – сказал я. – Живешь там же?

– Да.

– Пошли, я тебя провожу.