Танцуй – когда разрублен!

Танцуй – сорвав бинты!

Танцуй – когда погублен!

Танцуй – свободен ты!

Танцуй – средь шумной битвы!

Танцуй – в тиши ночной!

Танцуй – и в час молитвы!

Танцуй – любимый мой!

Руми

Путь праведного поведения означает отсутствие умственных колебаний и изменений. Где бы вы ни находились, сохраняйте умственный покой и ни к чему не стремитесь. Подобно каменному утесу, даже в самую страшную бурю оставайтесь непреклонны. Отбросив все эгоистические мысли и чувства, спасайте всех, помогая перебраться на другой берег. Нет рождения, нет признаков, нет привязанности, нет отречения: в уме бодхисаттвы нет движения внутрь и наружу. Когда этот ум, не знающий движения наружу или внутрь, вступает туда, куда никогда нельзя войти, то это и есть вступление.

Бодхидхарма

Мы сами часто не знаем, под каким именно влиянием находимся, не замечаем, как постепенно меняемся, какие метаморфозы происходят с нашими энергиями и привязанностями. Утверждение квантовой физики о том, что если какие-то частицы были когда-то связаны между собой, даже если впоследствии они находятся на разных концах Вселенной, изменения, происходящие с одной частицей, неотвратимо повлекут преобразование другой частицы.

Неизвестный источник

© Мэй Фэн, 2017

ISBN 978-5-4483-5583-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I Река Ихэ

Я шел за ней следом переулками, теряя порой в толпе, вечно спешащей по иллюзорно-важным вопросам. Иногда она была непредсказуема: меняла направление, вспомнив о чем-то; останавливалась, чтобы подтянуть сползший подследник под ее черной лаковой туфлей. Порой, даже очень часто, прохожие останавливали ее со своими вечными как мир вопросами – как пройти, проехать, долететь; или же она замедляла шаг возле аптек и кондитерских, чтобы найти телефон на дне своей зеленой маленькой сумочки и ответить на звонок назойливого звонителя.

Надеюсь, Вы, начитавшись Фаулза¹, еще не решили, что я маньяк. Это далеко не так. Как раз наоборот: столько раз я спасал ее, помогая ее ангелу-хранителю и рискуя раскрыть себя. Как-то она стояла на трамвайных путях и жевала булочку. Задумавшись о чем-то, она не услышала сигнала трамвая, тут-то мне и пришлось отдернуть ее назад. Она была испугана, поэтому я уверен, что даже не запомнила моего лица.

Я знаю, о чем она тогда думала. Наверняка, о мужчине. От них столько хлопот, больше, чем от ее собственных душевных метаний, и даже больше, чем от бесконечных подружек с их бесконечными проблемами. Сколько времени мы потратили на эти влюбленности, сколько душевных сил! Именно поэтому я не любил всех ее поклонников и пытался всячески оградить ее от этой напасти, чтобы, как и прежде, идти позади нее, видя, как легка ее походка, определяя по выражениям лиц людей, идущих ей навстречу, счастлива она или нет.

Иногда мне нужно было, чтобы она пошла в одну или в другую сторону, встретилась с теми или иными людьми. Очень трудно контролировать бурный поток жизни. Я то мелькал в темных переулках в светлой одежде, привлекая ее внимание, то незаметно подсовывал в магазинах книги с нужной информацией. Так, постепенно моя техника и мастерство начали развиваться и совершенствоваться.

Труднее всего было направить ее куда-либо, когда она была погружена в свои мысли, беспокоилась о будущем, планировала или переживала. В такие периоды она вовсе не замечала всего, что происходило во внешнем мире.

Расскажу немного и о себе. Я лет до восемнадцати читал сказки, чего очень стеснялся. Примеряя на себя самые различные архетипы, я узнавал все больше преданий и легенд. Греческие смешались со славянскими, затем к ним добавились египетские, индийские и китайские. Я все время подозревал себя в недостатке знаний и глубины. Как алчному черному археологу, мне хотелось верить, что нужно копать дальше, ближе к недрам земли, направляясь сразу в две стороны – в большой и интересный мир и в свою собственную душу.

Вскоре я заметил, что во всех мифологиях встречается идея ткачества: обладательница прекрасного имени – Ариадна со своим клубком, моя любимая Афина Паллада, желавшая быть первой среди всех земных ткачих, жук-скарабей из Древнего Египта, китайский старик Лао Юе, носивший за спиной мешок с красными нитями, связывающими судьбы людей. Так, тема плетения стала все больше меня занимать, метафоричность тонкой нити поражала своей многоохватностью и мистичностью. Лейтмотив плетения также переплетался, простите за забавную тавтологию, с другими аспектами скорее метафизической, чем насущной жизни, например, с шелковой тонкостью наших чувств, мыслей, мимолетных желаний. Все невесомо, и можно сдуть, как сладкую солнечную пыльцу с цветка боярышника, в то же время все тонко и прочно, как сияющая на солнце шелковая нить из закромов китайской цивилизации.

Метафоры, возникающие в моем сознании, переплетались с архетипами сказок или случайно пойманными образами, бытующими в нашем разношерстном обществе. В моей голове было и колесо Сансары Буддизма, и карта Таро «Изменения», изображающая это же самое или какое-то другое колесо, узоры в виде креста в круге на воротах христианских храмов – все они, вероятно, не совсем гармонично перекликались с образами собственного производства. Например, жизнь мне представлялась как стиральная машина, которая крутит, засыпает, отжимает и выжимает людей, а затем снова крутит.

В битком набитых вагонах метро, в засыпающих автобусах я больше всего любил отыскивать эти нити, эти связи. Точно рассыпанные бусинки, я собирал их на запылившихся складах своей памяти и одну за другой надевал на тонкую нитку, словно играя в бисер вместе с Германом Гессе².

Некоторые цепочки событий были поразительны: словно Судьба, отложив все свои, без сомнения, важные дела, села и, вооружившись лупой, проделала ювелирную работу по соединению событий и людей. Возможно, я замечал удивительные совпадения, потому что в эти периоды своей жизни не беспокоился ни о чем, не искал суматошно, не бежал, а просто жил настоящим, растворяясь в бытие «здесь» и «сейчас». Мысли, энергетика мест, слова людей, встречи и расставания – все они не случайны, но для чего они, зачем?

Я знаю, что и она тоже часто задавалась этим вопросом и размышляла о нитях Судьбы. Вот ее записи, которые я храню на одной из полок своей библиотеки и перечитываю осенними вечерами, сидя с чашечкой горячего чая за своим дубовым столом. Да, стиль сумбурный, но сумбур – тоже стиль.

Порой я пытаюсь вспомнить, думала ли я о Китае в детстве, что знала о нем, где и от кого слышала. Меня, как и многих моих сверстниц, всегда больше манила Европа с ее замками, круассанами, принцами и белыми конями. Помню, как-то мы гадали на Троицу, я была тогда еще совсем девчушкой. В жаркий июньский полдень мы пришли на почти полностью затянувшуюся ряской канаву, нарвали цветов, сплели огромные душистые венки и бросили их в воду: куда поплывет венок, там и суженный твой. Тогда я просила свой веночек: «Милый, плыви на запад, туда-туда, где солнышко заходит, только не на восток, не в Азию».

Но от Судьбы не уйдешь, и через несколько лет, когда к нам в университет приехала делегация из Китая, я, листая буклет с описанием китайского университета, подумала: «Здорово было бы там учиться. Такие прекрасные тополиные аллеи! Настоящий сад!». Кто же мог предположить, что не пройдет и двух лет, как я буду бродить по картинке из буклета. Неужели в этом и кроется разгадка всех методик исполнения желаний? Чистая, тонкая, как шелковая нить, мысль – узелок, который завязан в самом сердце, будет основой расписного ковра будущей жизни, и ниточки от него разбегутся в разные стороны. В тот день профессор рассказывал о провинции, где располагался университет, об этой древней земле, родине многих мыслителей, военачальников, каллиграфов, поэтов и художников. Все это представлялось землей обетованной, в которую мне суждено было однажды отправиться.

Этот город…

Я всем сердцем привязалась к нему. Если сравнивать город с телом человека, то центр города – его сердце, защищают стены – ребра. А университет можно назвать печенью, не менее важным органом, с точки зрения древних китайцев, считающих печень вместилищем души. Вокруг городской стены вырыты каналы с мутной азиатской водой. Даже здесь прослеживаются следы философии, так глубоко повлиявшей на все стороны жизни китайцев: если мощные грубые стены представляют собой суровость и силу мужской энергии Ян, то тонкие нежные ивы по берегам канала – само воплощение женственной и чарующей Инь, послушной, но в то же время своенравной. Все здесь пребывает в гармонии и равновесии.

Люблю проходить сквозь старые ворота из серого кирпича, вдыхать запах кипарисов, со скрученными, словно выжатая одежда стволами. Внутри стен кипит жизнь – туристы, торговцы, рикши, повозки, лошади, машины, велосипедисты, пешеходы, студенты.

Однако больше всего город зовет к себе вечером, когда чья-то рука набрасывает на землю покрывало, прячущее лицо земли от солнца. Звуки и запахи становятся четче, ярче, насыщеннее. Повышается чувствительность ко всему. Я вижу крыши дворцов и залов за стеной. Резные фигурки, словно скатившись с покатых китайских крыш, остановились на самом конце карниза. Вдруг вспорхнут две белые птицы с большими крыльями, горделиво и непринужденно перелетят в другую часть сада. Обладателям мифологического мировоззрения, конечно, сразу придет в голову мысль, что это дух Конфуция, перевоплотившийся в птицу. Конфуций жил в этих местах, это его родина. Не знаю, связана ли необычность этого места с великим учителем китайского народа.

И вот я в университете. Это целый город-сад, маленькая вселенная, спрятанная от всего мира: словно нас накрыли плотной крышкой, чтобы оградить от иногда опасной окружающей действительности. Именно в кампусе я поняла, почему китайцы предпочитали жить в изоляции на протяжении многих веков. Жизнь текла неторопливо и радостно, не с кем было конкурировать, некому доказывать свою силу, не было надобности бороться с катаклизмами – сильным холодом или невыносимой жарой. Одним словом, и так все было хорошо.

Китайские университеты – живая недолговечная утопия. Говорят ли учителя студентам о существовании мира извне? Преподаватели провели всю жизнь в университете и могут только поделиться своими знаниями и умениями, также приобретенными ими когда-то в этих стенах. Поэтому безмятежный университетский мир кажется его немного наивным обитателям самой настоящей реальностью.

Вечерние толпы возле восточных ворот. Колоритам местного маленького рынка позавидовала бы палитра любого художника. Чего здесь только нет: носки в радужку, удивительно дешевые часы с сияющими стразами, браслеты, сережки и вдруг неожиданно парящая жаром лапша – отсюда уже начинаются кафе. Собачка, чуть не набежавшая на велосипедиста, женщина, всплескивающая воду прямо на тротуар, запах запеченной баранины под светлое пиво из грязных стаканов и снова бусики и вдруг целая толпа у одной из машин: распродажа блокнотов, их столько, что становится жаль загубленные на бумагу деревья.

Возможно, университетское время – самое счастливое для большинства из тех, кто полон надежд на блестящее будущее. Кто-то из них, вырвавшись в большой мир, осуществит свои мечты. Но, убедившись в том, что родные им гордятся и успех уже в кармане, задумается, счастлив ли по-настоящему. А кто-то, проигравший и смирившийся со своей судьбой, перелистывая высказывания Лао-цзы³, будет счастлив с любимой семьей в родном городе и совсем без фотографий из далекого Нью-Йорка.

***

Жизнь даже в таком небольшом городе, как наш, кипела. Нью-Йоркской торговой бирже было не сравниться с маленьким городком по накалу страстей, скорости передачи информации, подвижной, горящей атмосфере тесных рынков, оживленных улиц, парков, которые вряд ли можно назвать уединенными. Именно по этим местам я гоняла на своем лихом велосипеде без тормозов. Его подарила мне преподавательница факультета русского языка – Хань Минсюй, которая была буддисткой и невероятно доброй женщиной с единственным лишь изъяном – она не умела никому отказывать. Веря в силу Буддизма и в добрые помыслы Хань Минсюй, я смело летала по городку без тормозов, при необходимости просто спрыгивая с велосипеда.

Вскоре после меня в университет приехали девочки: Олеся, Тамара и Кристина, которую мы звали просто «Кри». Звуки колесиков от чемоданов, набитых шоколадом, водкой и икрой, припасенных для подарков, громкие голоса и смех за несколько секунд оживили уснувшее на время летних каникул общежитие. Все мы были очень разными, но нас объединяла любовь к Китаю, даже несмотря на то, что мы знали его теневую сторону, тщательно спрятанную от туристов. Девочки вычистили свои комнаты, запылившиеся за лето, запаслись на небольшом рынке всем необходимом в быту. Не прошло и двух дней, как полки были заставлены самыми разнообразными бутылочками, духами, кремами, и интерьер больше напоминал лабораторию алхимика, нежели современную комнату. Пестрые пятна фотографий с красивыми пейзажами, любимыми актерами, машинами мечты развеселили белоснежные стены. Мой стол отличался еще и тем, что я купила рыбку и назвала ее Цзыхуаном, в честь мальчика, который тогда мне нравился. Попав на мой небольшой стол, Цзыхуан огляделся по сторонам, изучил названия всех словарей и учебных пособий, после чего отправился почивать в заросли водорослей.

Наконец, начались наши трудовые будни… Утром и днем мы были на занятиях, а после обеда все, кроме домоседов, смотревших пробивающие на слезу корейские сериалы, разъезжались по своим делам. Вечером по традиции мы собирались на втором этаже за столом, располагавшемся у окна возле лестницы, и обсуждали все самое интересное, точнее самое смешное или возмутительное, произошедшее за день.

Кроме нас, учились и студенты из других стран. В моей группе я была единственной представительницей европейской цивилизации, помимо меня гранит китайской науки грызли восемь корейских девушек и один японец. Прекрасно воспитанные азиаты относились ко мне с излишней почтительностью и легким любопытством.

Хотя мы проходили сравнительную лингвистику, использование средств коммуникации в процессе обучения, китайскую культуру, все в конечном итоге сводилось к обсуждению отношений между людьми, особенно дел сердечных. Меня, с моим все-таки европейским складом ума хоть и с азиатской душой, удивляло необыкновенное внимание азиат к чужой личной жизни, к первым свиданиям, свадьбам, изменам и разлукам. Даже примеры грамматических конструкций, сочинения, домашние творческие задания были связаны с этой темой. Как-то на занятии я предложила: «Может, поговорим про экономику, политику, независимость Синьцзяна», – про себя добавив: «…только не про девушку Лицзайсона…». Но со своим «странным» требованием оказалась в абсолютном меньшинстве. Мои азиатские друзья с особым благоговением и интересом относились к теме чувств и переживаний. Возможно, для них более важным является внутренний мир, а отношения с другими людьми служат основой жизни. Однажды на уроке нам дали задание найти слово-ассоциацию со словом «любовь». Студенты перечисляли: «счастье», «жертвенность», «взгляд», но больше всего мне запомнилось устойчивое выражение из китайского языка «любовь – это сладкое-кислое-соленое-горькое-острое».

Не смотря ни на что, учиться мы все же не забывали. Китайский достаточно сложный язык, однако главное – это интерес к людям, культуре и традициям. Однажды я услышала такую шутку: старого профессора-китаиста спросили: «Профессор, китайский – трудный язык?». На что он ответил: «Знаете, тяжело только первые двадцать лет обучения, а потом становится гораздо легче». Как бы студент хорошо не говорил, он непременно каждый день будет узнавать что-то новое. Некоторые фразы и слова несут в себе несколько значений, понятных только китайцу или человеку, знакомому с культурой и историей страны. Так, китайцы при встрече обычно говорят не привычное для нас «как дела?», а спрашивают: «ты уже поела?». Я удивлялась: «Как можно придавать такое значение материальным благам, в частности, так много думать о своем желудке!». Но потом я узнала, что давным-давно, еще до эпохи Тан⁴, в Китае были голодные времена, и люди при встрече, прежде всего, интересовались, сыт ли собеседник. Оттуда и пошел удивляющий европейцев вопрос: «Ни чши фань лэ ма⁵?». Поэтому при изучении иностранного языка необходимо постоянно пребывать в «состоянии осознанности», как говорят буддисты, то есть осмыслять новую информацию, пропускать через себя, думать, почему носители языка говорят так, а не иначе.

***

С каждым днем Китай все больше очаровывал меня своей сказочностью, которую он смог сохранить за долгую историю. Древние легенды, предания, стихи не были спрятаны в закромах общей национальной памяти и оживали посреди обыденности. Чуть ли не в каждой жизненной ситуации мои друзья-китайцы могли припомнить древнюю мудрость или старую легенду, подходящую к данному моменту.

Однажды мы с Янлэй, моей одноклассницей по игре на гуджэне⁶, поехали в парк запускать воздушного змея. Она, рассказывая о взглядах своих родителей на воспитание, привела в пример такую метафору: «Дочь или сын, как вот этот воздушный змей, изобретение древних китайцев, – будешь натягивать веревку, он далеко не улетит, а если обрежешь ее, то он может подняться очень высоко». Не успела закончиться одна легенда, как началась другая: «В реке Ихэ, возле которой располагается этот парк, любил мыться Конфуций. Как-то он спросил учеников, к чему нужно стремиться. Один ответил – к деньгам, другой – к карьере чиновника, но ответ его любимого ученика Ен Хуйя был самым мудрым: «Достаточно каждый день, как и прежде, мыться в этой реке, радоваться новому дню».

Однажды, когда я была чем-то подавлена и грустила, другая китаянка рассказала мне следующую историю: «У женщины было две дочери: одна торговала зонтиками, другая – обувью. Летом женщина расстраивалась, что никто не покупает обувь, зимой сетовала на то, что никому не нужны зонтики. Тогда один мудрец посоветовал ей: «Не лучше ли тебе зимой радоваться за дочь, которая продает обувь, а летом – за дочь, которая продает зонтики». Так, я ходила лабиринтами старых легенд и таинственных историй.