© Мария Фомальгаут, 2015

© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Венец творения

К концу двадцатого века люди достигли всего, о чем мечтали – они поднялись в небо, и опустились на дно океана, достигли Луны и ближайших планет, раскрыли тайны пространства и времени и заглянули на край вселенной. Огромные города поднимались над землей, скоростные машины неслись по трассам, человеческая мысль проносилась над земным шаром на огромной скорости – без проводов, от монитора к монитору.

У людей было все, чего они хотели достичь – кроме одного, быть может, самого главного. Люди не смогли достичь бессмертия, сколько они не пытались продлить жизнь – но гибель все равно была неизбежна.

Тогда люди создали нас – как венец творения. Мы не знаем, зачем изначально люди сотворили нас, для каких целей. Кажется, люди просто породили нас от безысходности, чтобы создать хоть что-то по-настоящему бессмертное.

Мы быстро вошли в жизнь людей – люди вообще быстро ко всему привыкают. Мы помогали людям везде, где только можно – в магазинах, на фабриках, дома, на работе, в пути… К концу века уже стал привычным образ человека, идущего по улице с кем-нибудь из нас – мы всегда были готовы поднести продукты или куртку с плеч хозяина, если он снял ее от жары.

Нас становилось все больше. Поначалу люди берегли нас как зеницу ока, мыли, сушили, чтобы мы служили им еще и еще. Но чем больше нас становилось, тем меньше нами дорожили – нас использовали раз, другой, бросали на улице, выбрасывали на помойку. Нам не было обидно, что нас бросают на свалку – нам было все равно, служить людям или лежать на земле.

Потому что – мы не умирали, мы были бессмертны.

Нас растаскивали птицы и мелкие звери – видно, догадались, что мы бессмертны. Мы умели летать по воздуху – и разлетались на километры и километры, появлялись там, где нас никто не ждал.

Нас становилось все больше – больше, чем людей. Скоро люди почувствовали неладное, начали бороться с нами – с теми, кого сами же и создали. Нас пытались жечь – но сгорая, мы выделяли ядовитый дым, и люди запретили сжигать нас. Мы попадали в океаны – и губили там рыб, мы были повсюду. Нас ловили, перерабатывали на каких-то фабриках – но меньше нас не становилось.

Кажется, люди сами испугались того бессмертия, которое создали. Они завидовали нам – и боялись нас, за нами шла настоящая охота. И в то же время мы по прежнему жили с людьми, служили им в магазинах и офисах, собирались в квартирах – по несколько десятков, а то и сотен штук. Разные, разные – цветные, прозрачные, белые, с картинками, с надписями и без. Дети тайком ловили нас и жгли на кострах, получали нагоняй от взрослых, но все равно ловили и жгли…

Нас становилось все больше, людей – все меньше. Люди начали создавать новые модели таких, как мы – уже смертных, которые служили год-два и рассыпались в прах. Но мы, первые поколения, никуда не исчезали, по-прежнему царили на свалках, в лесах, на берегах океанов.

Шли годы. Города потихоньку рассыпались в прах, становились безлюдными, некогда густонаселенные районы пустели, человечество как будто потихоньку изжило само себя. Мы видели, как опустел Нью-Йорк, как последние люди Москвы перебрались из столицы в какие-то пригороды, как медленно дотлевали огромные городские свалки. И только мы оставались – такие же бессмертные и неуязвимые, как раньше. Мы летали по всему миру, плавали по океанам, мы видели, как рухнула Эйфелева башня в оставленном людьми Париже, как обвалился Бруклинский мост.

В какой-то день мы поняли, что остались одни – без людей. Никто больше не брал нас с собой в магазин и на работу, никто не бросал нас на улице, никто не жег нас тайком ото всех. Мы видели, как рушились города, как становились бесцветными флаги бывших держав, как флаги срывал и уносил ветер. И мы летали по ветру – цветные, прозрачные, белые, с картинками, с надписями и без…

…полиэтиленовые пакеты, в которых человек воплотил свою давнюю мечту о бессмертии.

2011 г.

В Вазе Я

– …разметало нас по свету.

– А?

– Разметало нас, говорю, по свету.

– Да… разметало.

Хочу предложить – как бы нам собраться всем вместе – тут же умолкаю, самому смешно…

– А с тобой еще ничего… а то я с одной встретился… тоже вместе раньше были… так она меня чуть не убила.

Не отвечает. Наверное, не услышала. Чертит на песке непонятные знаки, на всякий случай обхожу их стороной, чтобы не смахнуть.

Зачем я это сказал… про свою бывшую, с которой были вместе…

Зачем я вообще ее встретил.

Здесь.

Я ее узнал.

Нет, не сразу, конечно, еще разминулись, еще покосился – она не она – и как торкнуло что-то в груди. Остановился, окликнул, уже не помню, как окликнул, забыл, как зовут…

– Привет.

Обернулась, посмотрела – косо-косо, недоверчиво.

– Ну, привет.

И пошла дальше. Как ни в чем не бывало. И снова торкнуло что-то в душе, не можешь ты так просто уйти…

Пошел за ней – еще покосилась на меня, мол, что надо-то, я чуть отступил назад, не бойся, не трону…

– Давно с тобой не виделись.

– А?

– Давно, говорю, не виделись.

Кивает:

– Да-а… давно.

– Сто тысяч лет, наверное, не меньше?

– Ну что ты… больше. Миллион.

Тоже киваю. И чувствую, что не виделись мы больше миллиона лет. Мне кажется – вечность прошла. Или две вечности.

Иду за ней. Опустошенный, растерянный. Нужно что-то сказать ей, хоть спросить что-нибудь, который час… Да нет, вот мои часы при мне, не прокатит. Или – что за знаки она чертит на песке. Или… все что угодно, только не дать ей уйти, не может она просто так уйти…

…ведь когда-то мы были вместе…

– А ты изменилась.

– Что?

– Ты изменилась, говорю… совсем другая стала.

Замирает. Смотрит на меня. Оценивающе.

– Да… ты тоже совсем другой.

Иду за ней – сам не знаю, зачем. Идет – рисует на песке тайные знаки. Не может она уйти просто так, не может – после того, что было между нами, а ведь было же, помню же, зеленые луга, залитые солнцем, мы с ней – рука об руку – спускаемся к реке, сейчас уже не помню, что такое река, что такое рука…

– А ты где живешь?

– А? – оборачивается, косится на меня единственным рубиновым глазом.

– Где живешь, говорю?

– Все там же.

Киваю. Хотя совершенно не понимаю, где это – все там же, как ее побросала судьба по свету за миллионы лет…

– А это где – все там же?

Смотрит на меня – как мне кажется, недоумевающее.

– А то сам не знаешь.

Пытаюсь сострить.

– Ну, не иначе, как на Луне.

– Шутишь.

– Шучу. Тогда на Марсе.

– Да ну тебя…

– Нет, правда – где?

Мерцает рубиновым глазом.

– Под звездой Альтаир.

– Я почему-то сразу так и подумал.

Идет куда-то – по своим делам, как будто не замечает меня, даже начинаю сомневаться, да точно ли она меня помнит, правда же, сколько лет прошло… Чиркает знаки, приглядывается, если не нравится – смахивает, чертит снова.

– А я сейчас в двух местах… Мицар звезду знаешь? Вот я там. И еще рядышком, под звездой…

Кивает. Сверкает рубиновым глазом. Помахивает щупиками. Будто и не замечает меня, будто и не помнит меня, идет через пустыню, по каким-то своим делам, не поймешь, каким, меня в ее мире как будто и не существует.

– Что ты так… хоть бы встретились где-нибудь, поговорили…

– Да как ты смеешь…

Оборачивается – злая, кипит, клокочет, – мерцает рубиновый глаз.

– А что такого?

– После того… что ты сделал… тогда…

Холодею. Не помню, что я сделал. И когда – тогда. Столько лет прошло, тут уже самого себя не помню, какой я тогда был, как только вспомнил ее…

И все-таки… не хочется отступать… так быстро…

– Слушай, а я не помню, а что я сделал?

Останавливается. Замирает. Прислушивается – к безмолвию пустыни.

– И я не помню… миллионы лет прошло… но нехорошее что-то…

– Так давай будто бы и не было ничего…

– Было же…

– Что было… Мне, может, самому было бы стыдно за то, что было… что я там сделал…

Идем – через пустыню, из ниоткуда, в никуда. Почему-то не так я представлял себе нашу встречу… да я ее никак себе не представлял…

– Кем работаешь?

– А?

– Кем работаешь, говорю?

Она отвечает – каким-то замысловатым словечком, об которое сломаешь не только язык, но и голову. Почему-то стесняюсь спросить – что это значит.

– А ты?

Отвечаю. Кивает. И видно по ее рубиновому глазу, что она тоже ничего не поняла…

Нет, второй глаз у нее тоже есть – совсем крохотный, под первым, рядом с зачатками носа и рта. И длиннющие пальцы, одни пальцы, без рук. И толстенный хвост, извивается, хлопает, прыгает по песку. Рисует фигуры.

– А то… заходи как-нибудь.

– А?

– Заходи как-нибудь… говорю.

– Спасибо. Как-нибудь.

Говорит так, что я понимаю – не зайдет. Слишком большое расстояние между нашими мирами. И я к ней – не зайду, чувствую, мне там будут не рады…

Идем. Через пустыню. В никуда.

Хочу спросить ее адрес, хоть радиоволну – и не спрашиваю. Диктую частоту своей волны – на всякий случай.

– Спасибо.

Говорит таким тоном, что я понимаю – она со мной не свяжется.

И все-таки… не может это быть… так… после всего, что было, после всего, что мы пережили, черт возьми, были же вместе, когда-то, так давно, что уже и не помним, как это было. Но было же, трава, высушенная августом, солнце утонуло в заводи, серпик месяца запутался в ветках, идем куда-то – по траве, какой тогда был я, какая тогда была она, какие мы были…

Изменился…

Киваю. Наверное, она права. Наверное, я и правда совсем другой, не помню, каким я был раньше. Но каким-то был. Не всегда же я был огромным мозгом – сияющим, горячим – в окружении электромагнитных полей… И она тоже не всегда была такой. Когда-то она была такая же, как я.

А тогда… не помню никакого тогда, даже если подниму и перелопачу историю поколений и поколений – не вспомню, прошлого уже нет, разметало его, как раз…

– …разметало нас по свету.

– А?

– Разметало нас, говорю, по свету. По всей вселенной.

– Да… разметало.

Хочу предложить – как бы нам собраться всем вместе – тут же умолкаю, самому смешно…

– А с тобой еще ничего… а то я с одной встретился… тоже вместе раньше были… так она меня чуть не убила.

Не отвечает. Наверное, не услышала. Чертит на песке непонятные знаки, на всякий случай обхожу их стороной, чтобы не смахнуть.

– Как… чуть не убила?

– Так… буквально… из пушки из какой-то целилась.

– Кошмар.

Она доползает до глубокой впадины, где тысячи лет назад плескалась вода. Взмывает в воздух. Вспархиваю за ней, не могу оторваться, как это она летает, сама по себе, без ничего… А до корабля мне теперь идти и идти, далеконько она меня завела…

– А… как же…

Мерцает рубиновым глазом.

– А-а… всего хорошего.