Читать книгу «Кадры сгоревшей пленки. Бессвязный набор текстов» онлайн полностью📖 — Маргариты Берг — MyBook.
image
cover

Кадры сгоревшей пленки
Бессвязный набор текстов
Маргарита Берг

© Маргарита Берг, 2017

ISBN 978-5-4483-9172-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Главные действующие лица

Я, Рита – лирический герой автора книги

Толик и Женечка – папа и мама лирического героя

Ольга Борисовна (Оличка, Элька) и Самуил Соломонович (Муля) – родители Толика, бабушка и дедушка лирического героя со стороны папы.

Бабушка Това (Татьяна) и дедушка Хаим (Ефим Борисович, Фима) – родители Женечки, бабушка и дедушка лирического героя со стороны мамы.

Гуня, Алиса – старшая дочь лирического героя

Гоша, Марго – младшая дочь лирического героя

Леня, Леонид – муж лирического героя, отец Гоши

Даня – бывший муж лирического героя, отец Гуни

Профессор, Мишка, Эм – бывший возлюбленный лирического героя, в промежутке между мужьями

Лилах, Лиличка – подруга Гуни

Примечание о примечаниях

Примечания в книге рассчитаны на очень разных читателей сложившегося круга: израильтян, россиян, американцев, европейцев, и так далее; пожилых, которые помнят реалии Советского Союза, и совсем молодых, для части которых даже русский язык не вполне родной, зато хорошо знакомы израильские реалии. Поэтому любому читателю многие примечания будет казаться совершенно лишними. Прошу поверить автору: это не так. То, что кажется вам лишним, просто адресовано не вам.

Во-первых

Б-г не мельник, чьи мельницы как-то там мелют, и не пряха, типа мойр1. Б-г, вероятно, дворник.

По земле гуляют метлы. Огромная метла подхватывает целый слой песчинок и заметает в какой-то новый, неожиданный угол. Некоторые, увы, в костер. А выжившие обнаруживают себя – вместе с кучей других таких же песчинок, – кто в эвакуации, кто в репатриации, кто в парижах, кто на соловках, кто по одну сторону линии любого «фронта», кто по другую…

И не знаем мы, на чьем столе горит свеча, и что там тени показывают, каких-таких судеб скрещенья…2 Это там, у господ. А мы не баре, мы тут цепляемся друг за друга под очередной метлой. Чтобы хотя бы с любимыми по разным углам не разнесло.

Метет-метет по всей земле. Ударник хренов.

Алия: кадры сгоревшей пленки


Все пишут про алию3. Как ехали-уезжали-приезжали. Мне даже завидно. Я про этот период жизни связный рассказ составить не в состоянии. Память не сохранила: нервная система самозащищается. Обрывки одни… Словно снимали «на кино». А пленка-то и погорела. И вот среди пепла попадаются случайные негорелые кадрики, из которых ничего целого сложить уже нельзя… И я брожу среди них, как старый Адсон по холодному пожарищу Библиотеки4, по пожарищу молодости нашей…


…Было мне тогда двадцать четыре года, пусть тот, кто скажет, что это не молодость, первый бросит в меня камень. Мужу моему первому, Даньке, вот-вот должно было исполниться тридцать, Гуньке в день нашего приезда в Москву стало семь месяцев от роду.


…В Москву потому, что улетали мы из Москвы. Кажется, пулковская таможня считалась слишком зловещей. А может, по каким-то другим причинам. Не помню я. Я вообще прощания с Питером не помню. Стишок об этом остался в тетрадке, больше ничего:

 
…Рядом с сердцем моим спит
Онемевший в снегах град.
Торопи меня, торопи.
Нам пора давно, нам пора.
 
 
Осторожно прикрой дверь,
Покидая седой мир.
Говорят же: семь раз отмерь.
Говорю я: семь раз пойми.
 
 
Этот град, умерший на вид,
Калачом свернувшись в груди,
Рядом с сердцем моим спит.
Тише, сердце: не разбуди.
 

…Это было в снежном январе девяностого. Мама перешила мою старую шубу в конверт для Гуньки. Одна из дорожных сумок разорвалась в такси по шву на всю длину… Мама зашивала дыру в аэропорту. Это ее отвлекло и она не плакала. У родителей сохранялась идея, что мы расстаемся чуть ли не навсегда.


…Мы летели «Малевом»5. В первом самолете было очень трудно с Гуней: она ела на взлете и какала на посадке. Было невероятно тесно, никаких люлек, все на руках, включая ребенка и девять сумок ручной клади. Мы с трудом отбили эти сумки от багажа. В них было креслице, игрушки, детская еда и сменные штаны с пеленками. О памперсах мы тогда только слышали.


…В Будапеште, в обыкновенном аэропортовском зале с минимумом кресел и сомнительным туалетом сбоку мы просидели без еды и горячей воды семнадцать часов. Тогда у меня не возникло ассоциации с заложниками, а сейчас обязательно возникла бы. Гунино белье стирали в раковине в женском туалете. На пластиковой офисной перегородке штаны сохли. Кресла были соединены в цепочки по четыре, такие типичные скамейки для общественных учреждений. Мы составляли две скамейки «лицом к лицу», получались четыре лунки. В них напихивались шубы, и трое грудничков нашего рейса, включая Гуню, спали в этих импровизированных люльках.


…Когда ситуация с детской едой стала критической, Данька ушел куда-то и добыл большущую бутыль кипятку. У меня была растворимая чешская каша, и все дети поели. Помню, как Гунька сидела в своем зеленом креслице, сытая, немного удивленная, но в целом довольная, с оранжевым жирафом в руке.


…Запомнила двоих мужчинок, летевших нашим рейсом, которые выбрали себе место покурить непосредственно рядом с детскими люльками. Интеллигентный Данька подошел и попросил сменить место. Тогда один из мужчинок с удовольствием послал его подальше с текстом:

– Я не для того уехал из совка, чтобы мне на свободе указывали, что и как мне делать.

– По-онял, – сказал Данька, и пошел к родителям остальных двоих детей. Это была одна большая бухарская семья. Папы там решали исключительно вопросы внешней политики, и несколько отвлеклись. Я успела услышать глуховатое ворчание, один из пап даже встал с места, засучивая рукав. Росту в нем было метра два. Второй папа встать не успел. Проблема куда-то рассосалась вместе с участниками.


…Когда нас сажали в самолет в Москве, я тщательно одевала Гуньку, а оказалось, что нас провели через вход- «трубу», и мы почти не ощутили холода. Почему-то я решила, что во второй самолет нас будут сажать точно так же. Интересное было, наверное, у меня выражение лица, когда толпа двинулась к дверям, и я поняла, что сейчас нас с полуодетым ребенком вынесет к автобусу на пятнадцатиградусный мороз.

– Данька! – крикнула я, – сумки держи – все!!!

И далее в течение двадцати секунд, на весу, на ходу, одела семимесячного ребенка во все его шкурки и слои, включая меховой конверт.

Этим будапештским подвигом я горжусь по сей день.


…Во втором самолете Гуньке дали подвесную люльку, и она мирно возилась там с жирафом, иногда недоуменно трогая ногой потолок. Я спала, переваривая первую еду после будапештской голодовки. Мне было хорошо.


…Когда самолет приземлился, мы увидели серое бетонное поле под серым низким небом и пару пальм невдалеке. Данька шел по трапу впереди меня, таща весь комплект сумок.

Мы уже почти развелись тогда. Нашему браку оставалось меньше года жизни. Мы это понимали. Мы относились к репатриации, как к предпоследнему совместному проекту (как к последнему мы относились к самому разводу). Отношения были… кто разводился, знает. Но вот тогда, четырнадцатого января девяностого, Данька шел по трапу вниз чуть впереди меня. На последней ступеньке он остановился, повернулся и сказал:

– Иди. Мы должны ступить на землю вместе.


…Гунька ела в такси по дороге в Хайфу, и измазала таксисту весь салон, потому что я все время отвлекалась на пальмы, море, бананы, растущие в синих мешках. С тех пор я много сотен раз ездила по второму шоссе из Тель-Авива в Хайфу. И каждый раз вспоминаю, как ехала впервые.


…В Хайфе, в какой-то крохотной лавочке, мы первым делом купили памперсы. Это было сильнейшее потрясение в моей мамской биографии. На некоторое время я перестала понимать, зачем вообще ребенку мать, если на него надеты памперсы.


…Первые два дня – у чьей-то тетки – мы с Гуней проспали. В окно было видно море с красным закатом. В нашей новой квартире по ночам гудел ветер. Чемодан со свитерами потерялся. Хорошо, что гунин чемодан доехал. В квартире было две сохнутовские кровати, детская кроватка и пять чемоданов. Ребенок ползал по дому в голубенькой такой шапке.


…Но это продолжалось недолго, мы быстро обжились, купили плиту и холодильник, нам надарили игрушек, этажерок, стульев, даже подарили диван. А через два месяца и вовсе приехал багаж с книгами, посудой и мягкой мебелью. В солнечные дни Гунька гуляла в одолженной коляске, завернутая в ватное одеяло с пододеяльником. Местные смотрели на меня с испугом.


…Из нашего парка были видны военные корабли в Хайфском заливе. Однажды днем, пока Гунька спала, я наблюдала папу с мальчуганом лет двух-трех. Деть катался с горки, иногда отбегал далеко, и тогда отец звал его по имени:

– Ха-а-им! Хаим!!!…

Тогда я в первый раз осознала, где я нахожусь.


…Серебряные квадратные субару казались невероятной роскошью. Других машин в Израиле почти не было.


…Местный лавочник нагрел меня на десять шекелей. Помнит ли, интересно, кто-нибудь эти рыжие бумажные десять шекелей с портретом Голды Меир?6


…Каждый день около полуночи над нами распахивалось окно и хриплый голос с неповторимым марокканским прононсом взывал на весь Шпринцак7:

– Уууууу-рхрхрхрииии!!!!! Уууууу-рхрхрхрхрриии!!!!! Лех абайта кебенимат!!!!!8

Мы вздрагивали непроизвольно.


…Первый личный визит в задрипанный местный супер закончился моим обмороком. Я приехала из России восмемьдесят девятого года, с очередями и синими когтистыми курами на пустых прилавках. В местном супере на меня бросился Цвет. Море цветных упаковок с надписями на незнакомом языке… После десяти минут напряженного всматривания цветные пятна закружились у меня перед глазами.


…Ребенок поглощал клубничные йогурты. Через неделю после приезда Данька вернулся из супера и сказал:

– Клубничных йогуртов не было.

– Как это «не было»?! – несказанно возмутилась я.


…Первый обед я испортила. Оказалось, что соль в Земле Обетованной в два раза солонее, чем в Питере.


…Проезжая на автобусе по улицам, я почему-то все время цеплялась глазами за сумочные лавки. Их распирало сумками, как разросшимся виноградом. Сумки торчали, нависали, спели на ветвях, казалось, даже падали, перезрев. «Кому и зачем может понадобиться столько сумок???!!!» – думала я.


…Я до сих пор нетвердо знаю, где в Хайфе Министерство Абсорбции9. Данька всего один раз дотащил меня до банка что-то подписать. Так же как в совке уезжал Данька, в Израиль приезжал тоже Данька, без ансамбля, сам, бля… Тогда я еще не ценила этого по достоинству.


…Гуньку взвесили в детской консультации и нашли худенькой.

– Титни ла дайса, дайса, ат мевина?! – сказали мне. – Атем берусия йодим бихляль, ма зе дайса?!10


…Возле нашего карточного подъезда росли огромные кактусы. Возле гуниного сада, спасаясь от ливней под входным козырьком, весь январь цвела огромная чайная роза.


…Восьмимесячную Гуньку отдали в сад. Мы только-только перестали окунать в кипяток упавшую соску, когда ребенка принесли в затоптанную мокрыми уличными подошвами комнату, где она была самой младшей из двадцати детей, большая часть детей уже ходила. Моего ребенка тут же положили ничком на пол, и на ее немедленно кто-то наступил. Данька выволакивал полуобморочную меня из группы под гунькин сердитый рев.


…В ту зиму Хайфу мучили жестокие дожди, словно ведро опрокидывали в небесах. Бывало, когда я везла Гуньку в сад, коляску заливало по сиденье. Я надевала на ребенку два полиэтиленовых мешка: один снизу, второй сверху на голову, внахлест. В эту воздушную щель иногда можно было видеть деткины круглые, слегка испуганные глазенки.


…Несмотря на мои опасения, Гунька в саду очень привыкла и обжилась. Она отлично ела, с удовольствием играла, еще не умея ходить, азартно вмешивалась во все потасовки, хотя сама их не затевала, и вполне могла постоять за себя. Воспитатели ее обожали: мало того, что она была младенцем совершенно ангельского вида, – она была еще и самой маленькой. В обожании своем они слишком доверялись ангельской внешности, а потом обиженно жаловались на дитя, когда оно то бывало поймано при попытке облизать изнутри унитаз, то исхитрялось заползти в гардероб и уронить на себя абсолютно все воспитательские пальто.


…Нашу учительницу в ульпане звали Варда11. Она была очень красивая, и не знала сказки про красную шапочку. Когда мы ей сказали, что в нашем родном городе проживает пять миллионов населения, она удивилась:

– Неужели есть города больше Тель-Авива?


…Все отправляли вызовы родным. Началась кампания за чистоту рядов. Перестали принимать вызовы для лиц с русскими фамилиями. Русскими фамилиями считались все на -ин и -ов, например, «Малкин» или «Шубов». Требовали свидетельство о рождении с указанием национальности. У наших родителей, в свидетельстве о рождении тех лет, не стояло никакой национальности: не было такой графы. У моего папы фамилия на -ов. Кажется, я первая придумала этот трюк: я приложила к вызову не родительское, а свое собственное свидетельство о рождении, где оба родителя черным по белому были прописаны евреями.


…В компании ватиков12 нашего возраста как-то зашел разговор про ливанскую войну13. Двое парней заспорили.

– Смотри, – сказал один, – я это сам видел, я воевал в Ливане.

– Ну, и я воевал в Ливане, – сказал второй.

Один оказался: морской пехотинец. Второй: воздушный десантник. Они быстро нашли общих знакомых, согласились на чем-то, и начали рассказывать анекдоты. Анекдоты были местные, несмешные.


…Питу со швармой и чипсами за пять шекелей я впервые попробовала возле хайфского «Эгеда»14. Первая мысль: «Здесь должны девальвироваться чувства. Нельзя, невозможно, чтобы самая вкусная вещь на свете продавалась на каждом углу за пять шекелей».


…Теплело и росла Гунька. Мы с Данькой иногда мирились, а чаще было плохо и одиноко. Вечерами, после ссоры, некому было позвонить во всей стране. Но однажды, летним вечером, я шла вдоль приморского шоссе, одинокая и в слезах. Внезапно налетел порыв теплого ветра, нежного, пахнущего цветами… Я раскинула руки и нырнула в ветер, в дыхание земли. Я узнала эту землю, долину роз, о которой грезилось, о которой еще в Снегиревском роддоме15, держа на руках спящую новорожденную Гуньку, я напевала ей наивные восторженные стихи:

 
Малыш! С тех пор, как я тебя увидел,
Умею я летать. Иди ко мне,
Я унесу тебя крылатым небом
В прекрасную далекую страну.
Ты вырастешь, малыш, в долине роз.
И даже сном твоим не будет этот
Холодный серый дом и пыльный тополь
Под тем окном, где ты увидел свет.
 
(1989)

Розы в Израиле – цветы практически полевые. Они щедро цветут вдоль шоссейных дорог. Цвели и тогда. «Прилетели, малыш», – подумалось мне. – «Вот долина, где ты растешь, вот розы, вот это – твои будущие сны…»


Я впервые почувствовала себя дома.


…Мои родители прибыли в страну Израиля16 на ПМЖ




На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Кадры сгоревшей пленки. Бессвязный набор текстов», автора Маргариты Берг. Данная книга имеет возрастное ограничение 18+, относится к жанрам: «Русское фэнтези», «Юмор и сатира».. Книга «Кадры сгоревшей пленки. Бессвязный набор текстов» была издана в 2017 году. Приятного чтения!