Бывает такая разновидность страха,

которая завораживает,

как неисследованная земля.

Эрнст Юнгер

«В СТАЛЬНЫХ ГРОЗАХ»

Расулу Кудаеву

 
Был ли подвал или не был
били его или нет
видел он черное небо
мертвый последний поэт
где-то кричали и пели
где-то гуляли в ночи
мыли его и жалели
сестры и злые врачи
мимо летели и выли
пыльные пули ЧК
кони какие-то в мыле
в трупах зеленых река
мерзкой собачьей породы
мучил его прокурор
и собирался под своды
камеры света узор
время достало поэта
он не хотел умирать
били его и за это
чтоб неповадно опять
 

ПОЧЕМУ МЫ НЕ ТАКИЕ, КАК ОНИ?
Вместо предисловия

Я, как известно, вел митинг на Поклонной…

Толкнуло меня на это естественное чувство отвращения к городской протоплазме, из которой я, москвич, вышел как первосущество из протоокеана и которая всегда вызывала и продолжает вызывать у меня приступ душевной тошноты (если, конечно, душу может тошнить…).

Представив все это курчавое и лысое, патлатое и сжатое, кривое и строгое, косое и острое, толстое и тощее, пучеглазое и раскосое, косоротое и губошлепое, нестандартное и неформальное, умненькое и туповатое, хихикающее и постное, националистическое и либеральное, безумное и хитрованное, воняющее и нежно пахнущее, я понял, что не могу быть с ними никак…

С их твиттерами, фейсбуками, лайфжорналами, вконтакте и одноклассниками…

С их мечтами и надеждами, с их тщетой и борьбой.

«Вы нас даже не представляете!» – креативили они на плакатах под аплодисменты вальяжных вельмож пиар-индустрии.

Может, Кремль их и не представлял, но я-то их знал как облупленных! И иллюзии отнюдь не смущали пустыми надеждами…

Конечно, бюрократия, чиновничество, депутатство, силовики, олигархи кремлевского пула – все это было мертво и не стоило слов… А что стоило?

В декабре, как раз перед первой Болотной, в Махачкале убили создателя газеты «Черновик» Хаджимурата Камалова. Неизвестный всадил шесть пуль практически в упор на пороге редакции его любимой газеты.

Мягкий с виду, интеллигентный Хаджимурат бросился к убийце, но последняя пуля оказалась смертельной.

Говорят, что в этот час на самой охраняемой улице Махачкалы оказались отключенными видеокамеры.

Хаджимурат не был мне другом, но мы много разговаривали о том, о чем в Дагестане разговаривают политические журналисты, – о пытках, беспределе, о бессудных расправах, о том, как остановить неотвратимость гражданской войны.

Его тело еще не остыло, как мне позвонил Биакай Магомедов, главный редактор «Черновика», и сообщил, что только что у него на руках умер Хаджимурат.

Утром мы с Гейдаром Джемалем вылетели в Махачкалу. В аэропорту встретили братьев и сестру Хаджимурата, его дядю, председателя Союза журналистов Дагестана Али Камалова.

Говорить было не о чем, слова соболезнования ложились ледяными камнями на понимание, что нет больше Хаджимурата, нет его страсти, его ошибок, его безудержной храбрости.

Это он, журналист, не имеющий иного оружия, кроме ума и таланта, бросил на заседании у президента Дагестана в лицо всесильному министру МВД Адильгирею Магомедтагирову: «Ты бандит, вор и убийца – и я это докажу!»

А в тот декабрьский день, когда блудливая Москва готовилась показать Кремлю и миру свою креативную сущность, тысячи мужчин, сменяя друг друга, несли по улицам замершей Махачкалы носилки с телом Хаджимурата Камалова.

По исламским обычаям, хоронить надо как можно быстрее – эти десять километров до городского кладбища стоили тысяч Болотных.

Не было женщин (они не хоронят по тем нормам ислама, которые распространены в Дагестане), не все успели приехать из отдаленных аулов.

Успели бы – тысяч двадцать мужчин прошагали бы по грязным проспектам дагестанской столицы в грозном молчании.

Ледяной ветер, страшный, не виданный мной доселе, несущиеся обрывки облаков на ослепительно-голубом небе и грозные молодые мужчины, стоящие вокруг открытой могилы.

Из аэропорта мы успели только на кладбище. Успели кинуть несколько комьев замерзшей глины в отверстую пасть, в которую когда-нибудь уйдем и мы все.

В Москве я не мог объяснить, что случилось в Махачкале, – для них это была далекая смерть далекого туземного интеллигента.

А для меня они сами казались пустыми куклами, которыми играет жестокая власть, обитателями картонных декораций ненастоящих страстей, выдуманной политики и искусственной смерти.

На следующий день я написал вот такое стихотворение:

 
Ветер резал людей пластами
Беспощадно и аккуратно
На столичном кладбище в Дагестане
Хоронили Камалова Хаджимурата
 
 
Три тысячи мужчин прошагали в молчанье
За носилками с телом по городу страшному
И друг друга от всех они отличали
Тем что сердцем остались во дне вчерашнем
 
 
В котором Хаджимурат издавал газету
Боролся с произволом и беспределом
Собственно и был он убит за это
Приняв шесть пуль своим смертным телом
 
 
Последняя пуля пробила горло
И он не успел сказать во что верит
Но умер он честно красиво и гордо
И смело вошел прямо в Рая двери
 
 
Многие завидовали ему пряча лица
От ударов ветра ища спасенья
И нельзя было от ветра нигде укрыться
Ни под светом солнца ни в смертной тени
 
 
Этот ветер был очень странным ветром
Словно выдох чей-то в себе носил он
Словно он зародился не здесь а где-то
Где есть сила веры и правды сила
 
 
Мы не знали в целом что говорить нам
Что еще не сказано в мире этом
И мешались с ветром слова молитвы
Чтоб потом опять обернуться ветром
 
 
И ворваться в город и закружить там
И покончить разом одним ударом
С этой мелкой подлой и жалкой жизнью
Чтобы новый мир встал над миром старым
 
 
Но молчали горы хрипело море
Было все как бывало уже когда-то
И у всех в душе каменело горе
Больше нет Камалова Хаджимурата
 

Из этого стихотворения очевидна внутренняя несовместимость того мира, в котором есть подлинные жизнь и смерть, – с блудливой Болотной, ее ксюшами, димами, лешами, борями, ленями, сережами, витями…

А как же власть и Путин? Хоть с чертом, лишь бы против большевиков – так говорили донские казаки в Гражданскую.

Химеры власти, ее контуры и черты, расплывающиеся во мгле суетного времени, все же менее противны, чем этот компот городского мещанства, его коллективное эго, его желейное тело.

Всякая власть от Бога – даже коварная и пошлая, ментовская и криминальная.

Так же как от Бога снег и дождь, пожары и наводнение. От нее можно укрыться, как от стихии. Может она и убить, подобно стихии.

И против нее можно и должно бороться, как против мора, глада и саранчи, семи казней, посылаемых Господом.

Человеческое же море – иной природы. От него не защитишься иначе, как идущим от сердца и из глубины криком: «Это я, Господи! Да будет воля Твоя, да приидет Царствие твое! Я – оружие в руках твоих, поступи со мной по Воле Твоей!»

И море, рыча и голодно урча, отступит…

Но зверь коллективного и властного, тысячеголовый и похотливый, выходит именно из него.

Эта книга о том, чему и почему нельзя ни за что поддаваться.

И том, что дает нам силы к сопротивлению.