Важно отметить, что Маккиндер был гражданином «морской страны» Великобритании. Истина о сухопутных и морских державах оказалась дороже, но в его работах можно проследить попытку преодолеть им же предсказанное будущее доминирование сухопутных держав в мире. По сути, он сам опасался тех фактов, которые увидел и, как «спаситель» морских держав, стал главнейшим основоположником Евроатлантизма – геополитической философии политического, экономического и военного сближения государств Северной Америки и Европы под общими ценностями демократии, свободы личности и верховенства закона. Фактически это попытка превознести политику над геополитикой, человека над географией – всего лишь попытка. Но попытка, вылившаяся в создание и существование НАТО. Данную фактическую несостоятельность доминирования политики над геополитикой продемонстрировал Brexit (2016–2019) в Великобритании. География и геополитика первичны и более значимы, чем вся человеческая цивилизация и тем более политика. Хотя последняя является мощнейшим ингибитором влияния географических предрасположенностей. Но всё возвращается на круги своя.

Мэхэн и Маккиндер – два столпа современной геополитики. Первый обозначил море и сушу и развил концепцию развития морских держав, второй реализовал концепцию развития сухопутных государств (может, этого и не хотел (шутка)). Довольно всё просто, если знать и обращать внимание на географию, сопоставлять границы и физическую карту мира. Именно посредством зоркости этих двух геополитиков далее стали формироваться геополитические взаимосвязи и выводы из истории и географии. Всё дальнейшее – это, по сути, небольшие коррекции и акцентирование видимости других меньших факторов, а также влияние чистой политики в попытках пропаганды различных государств отстоять свое право на доминирование.

Хочу обратить внимание читателя на то, что в геополитике основа прежде всего базируется на физической карте и истекающих из нее предрасположенностей, а затем следует политика. Поэтому и первое слово «гео-», а потом политика. Чем ближе к современности, тем больше политики в геополитике, потому как ее пытаются расположить под существующий политический запрос масс и желания элит различных государств. Но помните: физическая география неизменна. Во всяком случае, в ближайшем будущем (шутка). Значит, и она является доминирующим фактором в геополитике. Чем ближе к современности, тем больше будет использоваться политика для вуалирования, смягчения географии как в самих непосредственно геополитических аспектах, так и в пропагандистских. Всегда необходимо стараться увидеть изначально географическое, а потом политическое, так как географическое неизменно, а политическое может корректироваться. Геополитика из-за постоянной необходимости оглядываться на географию и ее значение более первична и сложна, чем политика. Своего рода геополитика – это как шахматы, а политика как шашки (хотя такое сравнение несколько сумбурное).

Альберт Хаусхофер (1903–1945).

Описывать Хаусхофера я не буду, но вызову к нему интерес для изучения. Ярче и глубже всего о Хаусхофере говорит его же стихотворение. Оно помогает понять, какой психологический груз несут знания и невозможность их донести, хотя геополитик и был знаком с первыми лицами германского рейха, и консультировал некоторых из них в вопросах геополитики. Его «Моабитские сонеты» частично писались им на стенах тюрьмы Моабит в Берлине. Очень многоуровневое и многосмысленное стихотворение:

 
Мне говорят: ты виноват, ты предал…
Нет, не предатель я народу своему.
Я виноват в другом: я знал…, но я ему
Не говорил о том, что раньше многих ведал.
 
 
Моя вина в ином: я видел – из кувшина
Зло вырвалось и воспарило ввысь.
Я должен был кричать: Народ, остерегись!
Но я молчал. Зло создало преступную машину.
 
 
Я виноват. Не в том вина моя,
Что я боролся с властью бешеного зверя.
Я слишком долго ждал, надеялся и верил,
Что это сделает другой – не я, не я…
Вот в чём пред Родиной вина моя.
Сегодня ясно вижу это я…
 

Перевод с немецкого Д. И. Гарбара

Скажу лишь, что Хаусхофер также использовал концепцию «Хартленда» в своей стратегии «континентального блока», но в условиях жестких противоречий между национал-социализмом и коммунизмом на гигантской евразийской геополитической платформе данная стратегия не могла сработать. По сути, морские державы применили, исходя из прагматичности, принцип «разделяй и властвуй» и получили самые большие выгоды от противостояния на маккиндеровском континенте «мировой остров». И это, как я уже говорил, причины непонимания геополитики в массах и их невысокий уровень образования – принятие политических идеологий, ведущих к самоубийству.

Николас Джон Спикмэн (1893–1943) во многом отталкивался от концепций Мэхэна и Маккиндера. У него тоже «Хартленд», гигантская геополитическая платформа Евразии, является «ключевым» регионом в мировой политике. Исходя из того, что Спикмэн, как и Маккиндер, был гражданином «морской державы», а концепции Маккиндера предвещали смену морской парадигмы на сухопутную, ему пришлось прежде всего задуматься над этим прогнозом. Как можно противостоять или хотя бы отдалить эту перемену со всеми исходящими потерями для морских держав? Спикмэн стал автором концепции «сдерживания», обернув в научную обложку и акцентировав внимание на том, как Британская империя ранее, обладая и находясь на пике морской парадигмы, влияла на Евразию. Самое ценное, по моему мнению, в концепции «сдерживания» выведение им «Римленда» и более глубокая проработка геополитических платформ с точки зрения опор. Опор в первую очередь на береговые линии. Помним: Спикмэна, как гражданина и геополитика, размышлявшего о благах для своей морской державы, прежде всего интересовали море и его влияние.

• «Римленд» – геополитическая концепция, которая, по замыслу Спикмэна, должна была уравновесить «Хартленд». Это дуга, окружающая Хартленд или Евразию с запада, юга и юго-востока. (По сути, в этой дуге и исходящих из нее предрасположенностей, береговых линий, соотношения союзников морских держав сегодня расположена самая большая и дорогостоящая военная инфраструктура в мире. Военные базы морского триумвирата США, Великобритании и Японии, а также стран, втянутых в дугу политически, посредством политики «сдерживания». Это сотни миллиардов долларов. Задумайтесь! Ведь когда вкладывают, обычно надеются и получают прибыль – какова маржа от контроля Евразии. Само слово «Римленд» как название геополитического противовеса очень глубокомысленно. Спикмэн обратил внимание на почти тысячелетнее существование Римской империи прежде всего с точки зрения геополитики. Он усмотрел причинно-следственные связи успеха длительности этого существования и попробовал использовать их в парадигме морских держав. Так как Римская империя уникальна (позже и отдельно более поясню в чем ее суть). Спикмэн попробовал в своей концепции сдерживания объединить морскую и сухопутную парадигму под политическим соусом политического единства Евроатлантизма (НАТО). Скажу также, что объединение морской и сухопутной парадигмы на планете обязательно произойдёт, но не сегодня. И здесь первую очередь играет фактор не политический, а прежде всего образовательный, во времени и массах. Концентрация населения в Хартленде (и не просто концентрация, а образовательный уровень этой концентрации) на сегодняшний день делает невозможной такое объединение. До 2004–2007 гг. я был апологетом, поклонником мировой гегемонии США, потому как она была космополитична, направлена на объединение мира. Но разуверился в этом по результатам внешней политики: США проели, прогуляли, пророскошествовали все выгоды, а это многие десятки, если не сотни триллионов долларов, вместо инвестирования их в мировое образование, прежде всего в Евразии. Молодой (я про себя) – недооценил природную сущность человека. Объединение мира с его огромными выгодами для человечества фактически было превращено в ширму для обогащения лишь граждан, более всего элит США, и далее не пошло. Так вот «Римленд» потому, что Римская империя в определенный момент истории объединила в себе морскую и сухопутную парадигмы и достигла этим уникального влияния в истории. Спикмэн обращает внимание на эту важную черту, но пытается «натянуть» ее на малые возможности исключительно морских держав, как бы пытаясь проглотить большие сухопутные. Насколько это возможно, время еще не показало, но тенденции уже видны).

• Также Спикмэн углубил знания о важности платформ, особенно их береговых линий как опор. Своей концепцией «сдерживания» он расширил понимание опор платформ. Если у Маккиндера платформы определяются бассейнами водосбора океанов (проникновенность военными кораблями через устья рек), то Спикмэн обращает внимание на береговую линию как на опору, на ее изоляцию и коммуникацию. Соответственно, отсюда рождается важность глубоких физических перепадов карты – береговой линии, горных хребтов, пустынь, рек. Всё это четче формирует понимание границ платформ, ограниченных природными препятствиями, а также их центров, равнинных, степных плоскостей, что позволяет более четко очерчивать геополитические платформы по географическому принципу.

• Третий важный акцент Спикмэна – политическое «сдерживание» как технология. И тут как бы главное не само политическое сдерживание разности идеологий, а то, что оно базируется на разности морской и сухопутной парадигмы. Это обнуляет смысл единения парадигм и всего смысла «Римленда» как уникальной Римской империи. Геополитически военные базы и давление на коммунистический мир расположены по морскому принципу, вокруг Евразии, вокруг «Хартленда». На данный факт еще накладывается вторая значительная разность – разность в идеологиях. И это идеологическая разность, борьба за попытку глобального перераспределения собственности и ее сохранения. Не забываем о времени, когда создавалась концепция «сдерживания» – во времена политического противостояния коммунизма и либеральной демократии, борьбы идей за более справедливое распределение ресурсов. Коммунизм канул в Лету частично из-за политики «сдерживания», но на смену ему пришел очень схожий капиталистический либерализм континентального, чуть более авторитарного стиля. Идеологии в политике и экономике почти одинаковые. Разница в «справедливом распределении ресурсов» значительно скрасилась, а технологии выросли и вышли на новый уровень обмена информацией. Само политическое «сдерживание» из-за размытости политических окрасов претерпевает изменение, от Спикмэна к Бжезинскому, но сегодня оно всё менее актуально, потому как технологии и доступ к информации существенно изменяются. «Римленд» ослабевает, а «Хартленд» усиливается. Вообще, чтобы понимать, что концепция «сдерживания» и дальнейшего объединения парадигм, взятие сухопутных держав под контроль морскими слабо осуществима по якобы историческому принципу Римской империи, необходимо разобраться в самой Римской империи и сравнить ее с «Римлендом» Спикмэна. И здесь проблема в том, что Мэхэн и Спикмэн более склонялись к тому, что Римская империя – это морская держава, но вопрос, по моему личному мнению, более емкий. Но об этом позже.

Збигнев Казимеж Бжезинский (1928–2017) был фактически последователем и еще более развил концепцию «сдерживания». Некоторые его даже считают геополитическим отцом развала СССР и падения коммунизма. Но мне кажется, что Бжезинский скорее допустил геополитическую ошибку, ратуя за развал СССР именно в 1980-е годы. Почему? Постараюсь пояснить.

Дело в том, что идеологически СССР как страна утопии коммунизма перестал жить сразу после смерти Сталина в 1953 году. Помним, что коммунизм – это утопическая идея справедливого распределения благ по принципу доминирования в обществе класса, пролетариата. В основе коммунизма, его сталинского типа, а значит и созданного фактически Сталиным СССР лежит «диктатура пролетариата». Диктатура! Именно диктатура, которая была фактором подавления природной, биологической, эволюционной сущности человека и его стремления к накоплению. Истинные коммунисты были уверены в том, что мораль во вновь создаваемом ими «советском человеке» сможет преодолеть биологический фактор личности, эволюции и стремления к накоплению, к обладанию капиталом. Это само по себе, конечно, уже утопия, особенно для того времени. Тем более в отдельно взятой стране такое вообще невозможно, потому как человек из-за забора смотрит на лучшую жизнь у «лучших» за ним. Вспомним, как граждане СССР с завистью смотрели на то, как живут богатые на Западе, но в паритете сравнения этого взгляда мало обращали внимания на нищету в капиталистическом мире и на то, откуда они вышли. В СССР жена какого-то инженера с восхищением разглядывала наряды Жаклин Кеннеди и думала, что она б тоже могла так одеваться (шутка), поэтому мы потом (в 1990-х) и видели «малиновые пиджаки» и прочее. И эта жена была дочкой матери, которая первая в своем поколении только научилась читать. Производство «советского человека» при Сталине шло от безграмотного работяги к человеку, получившему высшее образование. Для понимания светлой морали справедливости необходимо образование. Поинтересуйтесь ликвидацией 80-процентной безграмотности и рывком высшего образования в массах в СССР. Противоречие в том, что, получив знания, человек становится более личностным, более осознанным, более подвергающим всё сомнению, и при этом взгляд его исходил из личностных, а значит, и биологических факторов. Банально он становился умнее, хитрее и т. д. Естественно, начинала проявляться утопия коммунизма. Кроме взращиваемых новых «советских людей», в СССР также оставались и «недорастреленные» сомневающиеся. Для подавления сомнения в правильности коммунизма и была однозначно необходима диктатура. Разрушение старой имперской иерархии, новые социальные лифты, скачок образования, коллективизация с выгоном людей в города по принципам укрупнения участков для товарного производства и «английского огораживания», дальнейшая индустриализация освободившегося населения, огромный экономический скачок – всё это дало иллюзию правильности коммунизма. Но по мере роста высшего образования, критического мышления, самосознания человека это же вызывало и сомнения. Данное происходило под жесткой диктатурой подавления «сомнений» и «чистками». Сомнения и борьба с ними. Вспомните: последняя значительная компания репрессий – «борьба с космополитизмом и преклонением перед Западом», направленная прежде всего против думающих людей и заставляющая думать, что научные советские цивилизационные ценности как минимум не хуже мировых. Борьба за сознание. Описанное говорит о том, что без диктатуры коммунизм невозможен, во всяком случае, в тот временной период. Диктатура пролетариата. И не просто диктатура пролетариата, а диктатура пролетариата во всем мире, потому как есть взгляд за забор, и человек для себя смотрит на лучшее и желает этого лучшего из-за той же биологии. При Сталине была диктатура пролетариата. Соответственно, существовала на короткий период иллюзия правильности идеи коммунизма, справедливого распределения ресурсов в обществе. И эта идея объединяла и распространялась по геополитической Евразийской платформе. Сталин умер, к власти пришел Хрущев, который ослабил диктатуру, мало того, подверг ее открытой критике «культом личности Сталина», то есть провел ревизию коммунизма и его доктрины диктатуры пролетариата, в чем, кстати, и обвиняли его коммунисты Китая и прочих стран блока. По сути, он умножил диктатуру на ноль. И коммунизм как идея со всеми исходящими начал угасать. Фактически после ревизии диктатуры СССР меркнул в связи с ростом образования, самосознания, понимания утопии коммунизма, что привело его в 1980-м к полному разрыву заявляемой властной идеологии с реальностью. А когда властная идеология кардинально расходится с реальностью, с жизнью, такая власть и государство обречены на падение и изменение. Этому есть множество примеров в истории. Теоретически победу коммунизма можно допустить, если бы у Сталина было три жизни и во второй из них он бы смог подчинить своей диктатуре весь мир, чтобы убрать взгляд за забор. Потому как построение коммунизма в отдельно взятой стране в принципе невозможно. Да и вообще, коммунизм – это утопия, особенно в XX веке. А сегодняшний страх реставрации коммунизма как страх перед Робеспьером в Викторианскую эпоху. Но вернемся к Бжезинскому. Уже через десять лет после смерти Сталина, не говоря уже про 1980-е, когда явно просматривалось жесткое расхождение советской идеологии с реальной жизнью, стимулировать падение СССР было ошибкой. Поддерживая М. С. Горбачева финансовыми вливаниями и уменьшением поддержки центробежных сил в обмен на ядерное разоружение, США получили бы большие геополитические выгоды. Огромное дробление геополитической платформы без ядерного оружия и как оборотную сторону медали – более длительное ее собирание обратно. Им не хватило лет пяти. Конечно, всё это спорно и очень субъективно. История не любит сослагательных наклонений. Но всё же геополитика Бжезинского и ее правота (в этом моменте) также очень спорны.

К Бжезинскому стоит относиться, прежде всего, памятуя о том, что его геополитические взгляды очень политизированы. То есть в них много политики, чем непосредственно географии. Но в то же время ни в коем случае не стоит недооценивать и умалять его очень ценные геополитические акценты, особенно в той сфере, которая касается евразийской геополитической платформы и влияния на нее из регионов. Также стоит памятовать о том, что Бжезинский выступает в роли стороны морских держав, поэтому людям евразийской геополитической платформы необходимо понимать свои недостатки и выгоды, а не ассоциировать себя с живущими за океаном, в морских державах. Необходимо видение себя на карте Бжезинского, как и другого геополитика, и понимание того, что уготовано ему в жизни в конкретной местности, а не иллюзии далекого будущего. Надо также учитывать: то, что работает в одной стране, не всегда может работать в другой. И это исходит из геополитических предрасположенностей в историческом процессе. Потому как сегодня приходится очень часто слышать, что в современной Украине политики говорят чуть ли не о копировании некоторых вещей под западную кальку, что часто является глупостью и просто невозможно. Обмен и перенимание опыта – это отлично, но в первую очередь необходимо понимать комплекс факторов местности и исторического развития, чтобы этот опыт был плодотворен.

Бжезинского следует воспринимать как геополитика, который разъясняет США, что необходимо предпринимать, чтобы продлить американское господство в Евразии. Причем это господство выгодно прежде всего США и морским державам, а интересы населения Евразии отходят далеко на второй план.

• Бжезинский подтверждает максиму Маккиндера: кто контролирует Евразию, тот контролирует весь мир. Для США жизненно важно, чтобы их влияние не вытолкнули за пределы Евразии.

• Благосостояние США зависит от того, чтобы не сковывать свое общество архаичными привилегиями и жесткими социальными иерархическими требованиями во внутренней политике. Это желание сохранения социальных лифтов, конечно же, идет вразрез с биологией человека, который хочет дать своему потомству комфортное будущее. Вспомните о народном изречении про власть: «У них есть свои дети». Выстраивание во внутренней политике архаичной иерархии ведет к закостенелости государства и его слабости.