Улицкая, несомненно, очень тяжеловесный писатель.
Тяжеловесный до той степени, что просто подавляет героев своим вышколенным, обтекаемым чеканным языком, расплющивая личности персонажей и воцаряясь в них различными ипостасями Люси. Странная, очень неудачная, пожалуй, пришла ей в голову мысль - сделать роман-мозаику из чужих писем, диалогов, дневников и прочих персональных записей. А в результате вышло так, что совсем разные люди с совершенно разными житейскими историями отличаются зачастую одним лишь заголовком главы. Ну хоть стреляй, не могу поверить, чтобы фанатичная польская коммунистка, мечтательная немецкая девушка, священник-вольнодумец и еще пару десятков людей штамповали настолько гладкие письма и записки, отточенные духом увядающего аристократизма и унылой до зубной боли вежливостью, межующей с вульгарным стародевичеством.
Книга явно претендовала на глубинное переосмысление трагедий, больших и малых, исторических и личных, любовных и социальных, политических и религиозных. Но что-то мне подсказывает, что форма в этом случае превозмогла смысл: в иных проблемах чувствуется слащавая нарочитость, приторная надрывность, тщательно смакуемая и обсасываемая в разных письмах разными не слишком удачными масками одной и той же Люси. Улицкой этого показалось мало - и она включила в книгу еще и личную корреспонденцию, мол, как мне тяжело писалось, как я страдала, читая про убийства евреев. Неужели это для того, чтобы убедить читателя в драматичности и трагизме сюжета? В глубине проблематики?
Доминирование авторской личности в других часто превращает мотивацию поступков персонажей в парадокс: Улицкая, очевидно, знала, куда собирается завести тех или иных героев, однако в их переписках и прочих документах объяснение событий часто превращается в Ulitskaya ex machina - мол, притяну за уши как-нибудь, будет еще драматичнее, ага. Муж изменяет? Хм, маловато будет, добавим-ка мы автокатастрофу, да покровавей. Сын гомосексуалист? Давайте вынудим женщину страдать от собственной толерантности. Беременность в 15 лет? Как-то не слишком душевно, давайте еще гидроцефалию забабахаем. Первая беременность после 40? Почему бы не добавить сюда синдром Дауна, да еще сдвинуть родителей на религиозной почве? Не хочется быть циником, но после хладнокровного описания массовой резни и убийств евреев во время войны, книга начинает выдавливать из тебя слезы нарочитым трагизмом мирной жизни.
Не особо хочется поднимать в рецензии тему религии - не считаю себя достаточно компетентным в подобных вопросах, но все же мне кажется, что слишком уж все упрощено в духовных вопросов у многих героев. Вопросы духовности подменяются вопросами философии, истории, политики, психологии - как бы тесно не было бы все переплетено, странно в книге про человека веры саму веру смешивать с мутным коктейлем социального. Меня очень заинтересовал антитринитизм Даниэля - даже не само отрицание Троицы, а скорее идея того, что охочие до философии греки свели христианство к богословию, то есть, к догматизму и восхищению религиозному как блестящим интеллектуальным конструкциям. Но едва ли это заслуга Улицкой.
Тема еврейства, несомненно, болезненная и объемная, осталась загадкой. Так, можно увидеть и идею деконструкции еврейства и его искуственности в Израиле, например, а можно - и безудержное восхваление традиций и практик этого народа. Несомненно, доля истины в том, что еврейская проблематика - одна из ключевых тем европейской истории, есть, однако, слишком много тумана в этой области. Гораздо живее смотрятся евреи по отдельности - люди со своими достоинствами и недостатками, живые и действующие, чем некий абстрактный народ, который понес немало страданий.
И Даниэль Штайн (это, что ли от Петр - камень - и на камне этом я воздвигну церковь свою?) как-то теряется за дамской перепиской, девичьими фантазиями и суховатой стилистикой донесений и рапортов. Несомненно, человек должен был быть прекрасный, невероятно харизматичный и бесконечно светлый. Улицкая как-то ловко обошла двойственный морально-этические вещи, на которых я стопорился в описаниях военной жизни Штайна - и как-то получилось, что все было правильно. Вот как-будто так и надо. Пожалуй, в этом случае герой оказался посильнее автора - и ей пришлось пригасить его свет, накинув дымку всеобщего обожания и дерзкой правильности.
Странно и немного обидно от того, что книга, посвященная человеку, дарившему свет и радость окружающим, погрязла в смрадном полумраке недодуманных и непрочувствованных драм. Идеи, стоящие за текстом, во многом прекрасные и сильные. Люди, стоящие за этими событиями, несомненно пережили немного, и должны были бы стать гораздо ярче, сочнее, живее. Перефразируя Троцкого, толстый зад беллетристики подавил духовность.