Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Вместо пролога

Из донесения резидента: «Достоверные источники извещают: в Москву для организации масштабной акции экономического характера ожидается прибытие сотрудника ЦРУ, специализирующегося на макроэкономических диверсиях. Выявить установочные данные, имя, кличку агента, время и канал его проникновения в страну, а так же способ внедрения не удалось.

«Aeaaa! Он меня бросил… Меня бросил?! Бро-сил!!! И часа не живу с этой мыслью, но терпеть ее нет уже сил!»

Весенней ночью я сидела на берегу реки. В дорогом шерстяном пальто опустилась прямо на оттаявшую землю, осела на мокрую пожухлую траву. Упала и сидела. Вся в слезах. Боль отняла мои силы. Я сидела, мечтая уйти из жизни. Нет, я не приноравливалась как сделать это половчей, а просто мечтала. Неисправимая оптимистка – даже из горя пыталась извлечь радость. К тому же, расставаться с жизнью из-за какого-то там болвана, не сумевшего оценить своего счастья, казалось мне глупостью, но почему бы не помечтать.

«Вот лежу я в гробу…

Надо бы наказать Марусе, чтобы гроб был из красного дерева. И с золотой инкрустацией. У нее есть родственник, который стал крутым на этих делах, так пусть и для меня расстарается, пусть гроб доставят из Парижа по специальному заказу и платье только от Армани. Конечно, чего там мелочиться. Жила кое-как, с юности была богата, а все экономила, старалась для людей, так хоть умру со всей пышностью, какую могу себе позволить. Эх, жаль, что не хоронят у нас в шляпках, шляпки мне очень к лицу.

Да. Так вот лежу я в гробу, а он (подлец) грустный надо мной роняет слезы и весь в тоске и раскаянии…

Надеюсь у Тамарки хватит сил притащить этого мерзавца на мои похороны. Думаю он будет сопротивляться, но Тамарка, если упрется, горы свернет.

Да, так вот, лежу я себе в гробу, безмолвная (ужас! это трудно представить!) бездыханная, отрешенная, а надо мной рыдают, страдают и, конечно же, раскаиваются…

Кстати, многим есть в чем. Уж не знаю, как мой уход из жизни переживет Буранов: в истоках романа он был непростительно скуп. А Тося? Столько гадостей она сделала мне… А Тамарка? Ведь она же всегда права. Подойдет к гробу и брякнет: „Мама, ты невозможная! Взяла и умерла. Только ты на это способна.“ А баба Рая скажет: „Чего еще от нее ждать, от макитры.“ А Маруся завопит: „Епэрэсэтэ! Старушка! Прямо вся взяла и умерла!“ А Юля…»

– Стоп! – завопила я. – Какая Тося? Какая Тамарка? Какая баба Рая? Какая Маруся? И, уж тем более, Юля!

Меня бросило в дрожь от одной только мысли, что все они узнают о моем позоре. Даже баба Рая, которая живет под боком, и та не знает (пока), что мой муж меня бросил. И не надо ей знать, пусть думает, что угодно, только не это.

Уж баба Рая с радостью рассказала бы моим подругам сногсшибательную новость. Этих дурочек по сотне раз бросали мужчины, а я только насмехалась, потому что всегда всех бросала сама, и теперь пришла моя очередь. И это лишь первая ласточка. Да-да, мой возраст верная тому гарантия. Теперь пойдет-поедет, только держись.

Чем больше я думала над этим, тем тоскливее становилось. Дальнейшая жизнь теряла смысл. Зачем? Чтобы смотреть на то, как на лице появляются морщины, а мужчины воротят от меня нос?

А баба Рая? Как она стонет по утрам, когда встает с постели. То же будет и со мной, если вовремя не приму меры. Самоубийство, конечно, грех, но болячки и морщины ничем не лучше. У этой бедной бабы Раи буквально все болит, о чем она и говорит с утра до ночи. Один раз, болезная, проснулась здоровой и как в том анекдоте с ужасом завопила: «Я умерла!» «Да тьфу на тебя!» – говорю. «Нет, Сонька, пойди глянь, я жа ж по-моему умерла! Ничего жа ж не чувствую!»

Разве это дело, до такого маразма доживать? Нет, это не по мне.

Короче, уход из жизни постепенно из мечты стал превращаться в назойливую необходимость. Ну конечно я должна умереть, если только не приспичит посмотреть на то, как радуются Тося, Маруся, Тамарка, Лариса, Юля и может быть даже Роза, хоть она и идеал.

Нет, подруги, конечно, будут меня утешать, даже подставят плечо, но я-то не могу не знать, что творится в глубинах их душ: там не обойдется без удовлетворения. У Тоси даже будет злорадство. Обязательно будет, уж такая она. А я гордая. Я этого не переживу!

Ноги сами понесли меня к мосту. Мрачные мысли о позоре подхлестывали, и я перешла на бег, спотыкаясь о кочки и путаясь в каком-то мокром сене. На сердце легла боль, в глазах застыли слезы, в голове замелькали ужасные картины, среди которых измена мужа была не самой страшной.

«Просто удивительно как я до этой минуты жила и была счастлива, когда все у меня так плохо? – подумала я, останавливаясь на середине моста. – Но как же с него прыгать? Черт! Никакого в этом нет у меня опыта. Может залезть на перила и сигануть с них?»

Я глянула вниз – безмолвная холодная река спокойно катила воды. В свете луны серели обломки нерасстаявшего льда.

«Не мог уже мой Женька изменить мне в середине лета! Прыгай теперь в ледяную воду!»

Я поежилась и отступила, но злорадно смеющееся лицо Тоси вдруг стало перед глазами, и я не увидела возможности жить. Жить униженной и оскорбленной, на бурную радость всем, кто завидовал моей красоте, моему успеху, моему уму?

Гордость призвала: умри! Тем более, что от красоты уже мало что осталось, впрочем, как и от успеха. С умом же и вовсе возникали вопросы. Всю жизнь считала, что умных женщин не бросают.

Я мужественно отправилась умирать на другой конец моста. Поближе к берегу.

«Надеюсь, там тоже глубоко,» – подумала я, усаживаясь на край моста и свешивая вниз ноги. О дорогущем своем пальто я уже совсем не переживала. Зачем мне пальто? Хоронить меня будут в платье от Армани, зато Тося вряд ли сможет злорадствовать над гробом. И у Евгения не хватит смелости признаться всем, что он меня бросил, следовательно умру я вполне замужней. И вполне счастливой.

Я положила рядом с собой сумочку с документами и водительским удостоверением, в надежде, что ее найдут и точно установят кто сиганул с этого задрипанного моста, какая яркая личность. Может когда-нибудь и памятник на этом месте соорудят.

Памятник не памятник, а в анонимности и в самом деле мало смысла, поскольку муж мой, узнав где я рассталась с жизнью, сразу должен понять, что явилось тому причиной. «Пусть до конца своих дней, подлец, мучается угрызениями совести,» – злорадно подумала я.

Сделав необходимые приготовления, я в последний раз глянула вниз на темные воды, зажмурила глаза и слегка подалась вперед, решив: досчитаю до ста и тут же прыгну, представляя, что внизу не холодная река, а роскошный бассейн с подогретой морской водой.

В том, что досчитав до ста я буду стартовать, сомнений у меня не было. Слишком хорошо я знала себя. Сомнения были насчет остального. Первый разряд по плаванию сделал свое дело: как, к примеру, я буду тонуть, когда плаваю не хуже рыбы?

Но не в ледяной же воде?

Да, это дает надежду. Говорят, больше пяти минут там не продержаться.

Ха, – пяти минут! Целых пять минут уходить из жизни – перспектива не слишком заманчивая, особенно если это делаешь в ледяной воде.

«Досчитала только до тридцати, а уже такие сомнения, – пригорюнилась я. – Что же будет, когда досчитаю до ста? Поднимусь, отряхну пальто, возьму сумочку и потопаю домой? Нет, это никуда не годится. Прыгать надо немедленно!»

Я изготовилась, ухватилась руками за край моста, собираясь с силой оттолкнуться, посильнее зажмурила глаза…

И услышала рев двигателя, приближающийся ко мне с приличной скоростью.

«Черт! – мысленно выругалась я, глядя на огни фар. – Кому это там не спится? Носятся по ночам, утопиться толком не дают. Вдруг заметят как я сиганула и возьмутся спасать?»

Такая перспектива не радовала. Вот уж Тося возликует, когда узнает, что я топилась по такой ничтожной причине как измена мужа. Самой Тосе в этом случае топиться пришлось бы раза по три на дню.

Мысль эта заставила меня упасть не в реку, а на асфальт. Я буквально распласталась по мосту, стараясь слиться с окружающей меня грязью и справедливо полагая, что возможностей отмыться вскоре будет предостаточно.

«Проедет машина, тогда и за дело возьмусь,» – успокоила я себя.

Но машина не проехала, а, вопреки ожиданиям, остановилась на середина моста. Это был огромный джип со всеми никелированными наворотами, столь милыми нашим братанам. Я насторожилась и краем глаза наблюдала, сгорая от любопытства.

А из джипа выскочили дородные бритоголовые молодцы и, страшно матерясь, принялись тащить нечто с заднего сидения. Судя по всему это «нечто» было тяжелым, потому что дело у них не заладилось. Поусердствовать беднягам пришлось изрядно. Наконец из машины выпал бритоголовый верзила очень внушительных размеров. Он был в светлой пижаме и явно не одобрял действия братанов. Впрочем, не одобрял как-то вяло, поскольку братаны в два счета скрутили его и поволокли к краю моста, хотя верзила был так велик, что запросто мог бы разбросать братанов вместе с их джипом.

«Что за трус?!» – мысленно возмутилась я, предчувствуя, что становлюсь свидетелем убийства.

И предчувствия не обманули меня. У края моста братаны мешкать не стали, а уложили беднягу в пижаме грудью на перила и в четыре руки принялись отрывать от асфальта его ноги. Тот, естественно, упирался, а ведь мог бы легко, судя по его размерам, сам сбросить с моста этих «братанов». Однако, он ограничился вялым упорством, словно заранее зная, что вреда ему не будет – попугают и отпустят.

Зря он так думал. Я-то сразу поняла, что дело пахнет керосином. Поняла я и то, что присутствую при зауряднейших разборках и тот, который в пижаме, отличается от «братанов» лишь тем, что его подняли с постели, однако я – добрая душа – приняла сторону жертвы и болела за трусливого верзилу всем сердцем.

«Вот же сволочи, – думала я, – спал человек, так нет же, из теплой постели подняли и потащили заживо топить в холодной воде. Прямо в пижаме. Не могли прикончить на месте? Живодеры! И мучают-то как! Что они к ногам-то его пристали, будто нет у бедняги рук. Вон как в перила вцепился. Его от них и до утра не отодрать, а я тут лежи в грязи, словно нет других дел.»

Однако, долго лежать мне не пришлось; бритоголовые «братаны» все же изловчились и шустро перекинули верзилу через перила. Тот летел молчком, но плюхнулся в воду с противнейшим звуком. Шлеп, бульк и тишина…

Нет, вру, громкий мат «братанов» тишину эту испохабил, а я – вот чего от себя никак не ожидала – вдруг, вскочила и, забыв, что совсем недавно страстно мечтала о том, что произошло с утопшим, с той же страстью с которой мечтала, самым глупейшим образом бросилась убегать.

Если лежа на мосту в грязи и в темном пальто я имела шанс остаться незамеченной, то вскочив на ноги, рассталась с этим шансом мгновенно. «Братаны» тут же увязались за мной, да припустили так, что моя затея потеряла всякий смысл.

– Стой, сучка, стой! – в общем-то ласково вопили они мне вслед, пытаясь показать, что уж вреда мне никак не желают.

«Вряд ли эти бритоголовые оставят в живых свидетеля их мерзкого злодеяния, – убегая, мудро думала я. – Может они и дураки, но такой глупости от них ждать не стоит, следовательно лучше умереть в неравном бою, чем быть бесславно сброшенной в воду.»

Я мчалась со скоростью ветра, но, видимо, бритоголовые мчались еще быстрее, потому что их голоса раздавались уже в опасной близости.

– Стой, сучка, стой, – по-прежнему вопили они, не слишком заботясь о разнообразии репертуара.

«Уж на что на что, а на достойный отпор они могут рассчитывать, я им не трусливый верзила: и зубы и когти имеются,» – подумала я, имея на то основания.

К моему громкому голосу, длинным и прочным ногтям и острым зубам смело можно добавить тот темперамент, которым наградила меня прабабка итальянка, в одну ночь окрутившая моего гуляку-прадеда и быстренько родившая ему толпу детей. Он и глазом моргнуть не успел. После такого несчастья бедняга не мог уже вольно пить и гулять, а должен был сидеть под каблуком у моей прабабки, дай бог ей райской жизни в святом царстве – умная была женщина.

Помимо родства с прабабкой-итальянкой были у меня и другие веские причины смело смотреть в глаза врагу. Я умела не только душераздирающе орать, безбожно царапаться и зверски кусаться, но и метко стрелять. Зря я что ли три года занималась этим в девичестве и даже с успехом выступала на соревнованиях за родной университет? По-македонски я, конечно, не научилась, но с десяти метров пулю влеплю не целясь и не задумываясь, дайте только куда.

«Бритоголовые могут не сомневаться, – не без гордости думала я, улепетывая из последних сил, – стреляю отлично. Жаль, не может пригодиться это мое ценное качество из-за банального отсутствия оружия. Учитывая обстоятельства, я бы не побрезговала и рогаткой.»

На этой оптимистичной мысли меня и схватили, тут же ознакомившись со всеми моими, перечисленными выше возможностями. Я сходу завизжала так, что у бритоголовых дыбом встали зачатки волос. Пока эти несчастные наслаждались моим душераздирающим сопрано, я даром времени не теряла и с чувством задвинула коленом между ног одному, и локтем между глаз – второму.