Глава 2+

Морфий делал свое дело – боль отступала волнами, а сознание плыло где-то между явью и забытьем. Я то проваливалась в тяжелый сон, то всплывала на поверхность, ощущая себя словно в аквариуме, где все звуки приглушены, а свет преломляется странным образом.

В такие минуты, когда реальность становилась зыбкой, память выдавала мне картинки из прошлого – яркие, четкие, как кадры старого фильма. И почему-то все они были о Володе. О том Володе, которого я когда-то любила. Или думала, что любила.

Корпоратив в ресторане «Империал». Месяц назад. Я в новом синем платье – том самом, которое он вчера назвал «слишком простым». Тогда, выбирая его в магазине, я думала о том, как он подчеркивает цвет моих глаз. Как он восхищенно посмотрит на меня. Наивная дура.

Во сне-воспоминании я снова вхожу в зал ресторана, где гремит музыка и смеются сотрудники завода. Праздную какой-то очередной успех – подписанный контракт или выигранный тендер. Володя в центре внимания, как всегда. Он умеет подавать себя, умеет говорить так, что люди слушают, раскрыв рот.

А рядом с ним – она.

Анжела. Даже во сне это имя обжигает, как глоток кипятка.

Двадцать восемь лет, рыжие волосы до лопаток, фигура, которой позавидовала бы фотомодель. Платье – черное, обтягивающее, с вырезом, который балансирует на грани между элегантностью и вызовом. И улыбка. Боже, какая улыбка! Хищная, уверенная, полная обещаний.

Я помню, как она смотрела на моего мужа. Не украдкой, не стесняясь – открыто, словно заявляя права. А он… он светился от этого внимания, как мальчишка, получивший главную роль в школьном спектакле.

– Владимир Петрович, вы такой молодец! – ее голос был мелодичным, с легкой хрипотцой, которая мужчинам кажется сексуальной. – Этот проект просто гениален! Как вам удается так чувствовать рынок?

Володя расправил плечи, поправил галстук. Жест, который я знала наизусть – он так делал, когда чувствовал себя особенным.

– Опыт, Анжелочка, – ответил он, и я поморщилась от этого уменьшительного. Меня он уже лет пять называл только по имени. – И интуиция. Нужно чувствовать, что людям действительно нужно.

– Научите? – она положила руку ему на предплечье, и я видела, как он дрогнул от прикосновения. – Я так хочу учиться именно у вас.

А я стояла в трех метрах от них, с бокалом теплого шампанского в руке, и чувствовала себя невидимой. Женой, которую привели для галочки, чтобы все видели – какой он семейный, солидный человек.

– Светлана, – чей-то голос вырвал меня из наблюдений. Ирина, моя единственная подруга, появилась рядом как по волшебству. – Что ты тут делаешь в одиночестве?

Ира работала дизайнером в рекламном агентстве, которое иногда сотрудничало с заводом. Она была на три года младше меня, но казалась намного старше – может, из-за короткой стрижки и прямого взгляда, который не терпел фальши.

– Любуюсь, – ответила я, кивнув в сторону мужа и Анжелы. – Красивая пара, не правда ли?

Ирина проследила мой взгляд и поморщилась.

– Света, не будь дурой, – сказала она тихо, но резко. – Эта стерва точит на него зуб уже месяца два. Неужели ты не видишь?

– Вижу, – призналась я. – Но что я могу сделать? Запретить ему общаться с коллегами?

– Можешь открыть глаза и перестать делать вид, что все в порядке, – Ирина взяла меня за руку. – Свет, я же вижу, как ты мучаешься. Он изменился. Даже слепой заметит.

Изменился. Да, это было точное слово.

Еще одна картинка всплыла в памяти – уже не корпоратив, а наша спальня. Неделю назад.

Володя пришел домой в половине второго ночи. Я лежала в постели, притворялась спящей, но слышала каждый его шаг. Он тихо прошел в ванную, долго стоял под душем – значительно дольше обычного. Когда лег рядом, от него пахло не только гелем для душа, но и чем-то еще. Чем-то сладким и цветочным. Женским.

– Как встреча? – спросила я в темноте.

– Нормально, – ответил он, отворачиваясь. – Устал. Давай завтра поговорим.

Но завтра он тоже не хотел говорить. И послезавтра. А я боялась спрашивать, боялась услышать правду, которая разрушит мою тщательно выстроенную иллюзию благополучия.

Следующий кадр – наша кухня, три дня назад.

Володя завтракал, как обычно, изучая планшет. Я поставила перед ним кофе и заметила, что он улыбается, читая что-то на экране.

– Что-то интересное? – спросила я, садясь рядом.

Он быстро выключил планшет и пожал плечами.

– Рабочая переписка. Ничего особенного.

Но я успела заметить, что это был не корпоративный мессенджер, а обычные SMS. И улыбка у него была не рабочая – довольная, почти счастливая. Такой я не видела уже давно. Во всяком случае, когда он смотрел на меня.

– Володя, – начала я осторожно, – может, съездим куда-нибудь на выходные? Давно не были вместе…

– Не могу, – отрезал он, даже не подняв глаз от тарелки. – В субботу встреча с поставщиками, в воскресенье нужно доработать презентацию.

– Но ведь раньше ты говорил, что работа не должна поглощать всю жизнь…

– Раньше у меня не было таких возможностей для роста, – его голос стал холодным. – Хочешь, чтобы я на всю жизнь оставался простым инженером?

Это было несправедливо, и он знал это. Именно я поддерживала его, когда он решил получить второе образование. Именно я брала на себя все домашние дела, когда он готовился к экзаменам. Именно я верила в него, когда он сомневался в себе.

– Я просто скучаю по нас, – тихо сказала я.

– По нас? – он, наконец, поднял глаза, и в них было что-то похожее на раздражение. – Света, мы взрослые люди. Не нужно постоянно висеть друг на друге, как влюбленные подростки.

Влюбленные подростки. Значит, то, что было между нами когда-то, он теперь считал подростковостью?

А ведь было время, когда он сам говорил, что не может без меня и дня прожить. Было время, когда он присылал мне романтические SMS просто так, среди рабочего дня. Было время, когда мы могли часами разговаривать обо всем на свете, лежа в постели по воскресным утрам.

Еще один осколок памяти – уже давний, двадцатилетней давности.

Я лежу в роддоме с новорожденной Олей на руках. Володя сидит рядом на стуле, и у него в глазах слезы. Настоящие слезы от счастья.

– Посмотри, какая красивая, – шепчет он, боясь разбудить дочку. – Точная копия мамы. Господи, как же я вас люблю. Обеих.

Он целует меня в лоб, в щеки, осторожно прикасается к крошечной ручке Оли.

– Я буду лучшим отцом в мире, – обещает он. – И лучшим мужем. Клянусь тебе, Света.

Клялся.

А потом что-то сломалось. Не сразу, постепенно. Сначала он стал меньше времени проводить дома – карьера, амбиции, стремление доказать всем, что он не просто инженер, а директор. Потом перестал замечать мои новые прически, новые платья, мои попытки сделать наши вечера особенными.

– Ты изменилась, – сказал он мне как-то, года три назад. – Стала слишком домашней. Раньше ты была… более интересной.

Более интересной. Я тогда не поняла, что он имел в виду. Теперь понимаю. Тогда я была загадкой, которую нужно было разгадать. Теперь я стала книгой, которую он прочитал до конца и отложил на полку.

А Анжела – новая книга. С яркой обложкой и интригующим сюжетом.

Последний осколок – самый болезненный. Позавчера, перед самой аварией.

Володя собирался на работу, как обычно, торопился. Я гладила ему рубашку – ту самую, белую, которую он больше всего любил. На воротничке заметила пятнышко помады. Совсем крошечное, едва заметное, но я увидела.

Розовая помада. А я пользуюсь только бежевой.

– Володя, – сказала я, показывая пятно, – тут помада. Наверное, кто-то случайно…

– Да? – он взглянул равнодушно. – Ну бывает. Отстирается.

Никакого смущения, никаких объяснений. Словно чужая помада на его рубашке была самой естественной вещью в мире.

А я стояла с утюгом в руках и чувствовала, как что-то окончательно ломается внутри. Не надежда – та умерла раньше. Ломались последние иллюзии о том, что он хотя бы пытается скрывать свою измену.

– Володя, – тихо позвала я его.

– М? – он пролистывал что-то в телефоне, не отвлекаясь.

– А помнишь, как мы познакомились?

Он поднял глаза, удивленный.

– Зачем ты об этом сейчас? Я опаздываю.

– Просто вспомнила. Ты тогда сказал, что я самая красивая девушка в университете.

– Сказал, – он пожал плечами. – Ну и что?

– Ничего, – ответила я. – Просто вспомнила.

Но он уже не слушал. Натягивал пиджак, проверял карманы, отправлял кому-то сообщение. А я смотрела на него и понимала: передо мной чужой человек. Человек, который когда-то называл меня самой красивой, а теперь не замечает чужую помаду на своем воротнике.

Морфий снова затягивал меня в глубину, но перед тем, как провалиться в сон, я вспомнила слова Ирины:

– Свет, я же вижу, как ты мучаешься. Он изменился. Даже слепой заметит.

Да, изменился. А может, просто показал свое настоящее лицо? То, которое прятал за словами о любви и обещаниями быть лучшим мужем в мире?

Я думала об Анжеле с ее хищной улыбкой и поняла: она не разрушила наш брак. Она просто забрала то, что уже не принадлежало мне. Володя сделал свой выбор давно, просто не удосужился мне об этом сообщить.

И теперь, лежа в больничной палате перед операцией, которая может изменить всю мою жизнь, я наконец это приняла.

Двадцать три года брака закончились не сегодня, когда он отвечал на мой звонок с раздражением. Они закончились тогда, когда он перестал видеть во мне женщину и начал видеть только функцию. Жену, которая гладит рубашки, готовит ужин и не задает лишних вопросов о чужой помаде на воротничке.

Но я больше не буду этой функцией.

Что бы ни случилось завтра на операционном столе – я найду в себе силы начать заново.

Потому что я этого достойна.

Сон, наконец, забрал меня, и в последнем полубредовом видении я увидела себя – не лежащей на больничной койке, а стоящей в полный рост, сильной и красивой. Той самой девушкой, которую когда-то называли самой красивой в университете.

Глава 3+

Я проснулась от звука каблуков в коридоре – торопливых, звонких. Таких, какими ходит моя Оля, когда волнуется. Сердце екнуло от радости, и я попыталась приподняться на локтях, чувствуя, как простреливает болью поясницу.

– Мам! – дверь распахнулась, и в палату ворвался вихрь из светлых кудрей, слез и запаха холодного питерского утра. Ольга бросила сумку на пол и осторожно обняла меня, стараясь не задеть капельницы и датчики. – Мам, как ты? Боже мой, какая ты бледная!

Я закрыла глаза, утопая в ее объятиях, вдыхая знакомый аромат шампуня и юности. Мой ребенок. Моя девочка, которая ради меня бросила все и помчалась в ночи.

– Оленька, – прошептала я, гладя ее по волосам. – Зачем приехала? У тебя же сессия…

– Мам, ты что! – она отстранилась, и я увидела ее заплаканные глаза, красный нос и растрепанные волосы. – Как ты вообще можешь такое говорить? Конечно, я приехала!

Ольга выглядела уставшей – наверное, всю дорогу не спала, волновалась. На ней был старый свитер, джинсы и те самые розовые кеды, которые она носила еще в школе. Никакого макияжа, никаких модных штучек – просто моя дочь, которая примчалась на помощь матери.

– Рассказывай все, – она придвинула стул поближе к кровати. – Что говорят врачи? Когда операция?

Я рассказала ей про диагноз, про риски, про то, что будет сегодня, через пару часов. Ольга слушала, крепко сжимая мою руку, и я видела, как она борется со слезами.

– Все будет хорошо, – сказала она, когда я закончила. – Обязательно будет. Ты же сильная, мам. Самая сильная женщина, которую я знаю.

Я хотела возразить, что сильные женщины не позволяют мужьям вытирать о себя ноги, но промолчала. Не время для таких разговоров.

– А где папа? – спросила Ольга, оглядываясь по палате, словно ожидая увидеть его в углу.

Я помедлила с ответом. Как объяснить дочери, что ее отец принял известие о моей аварии как досадную помеху в графике?

– Он… у него важные переговоры. Обещал приехать.

– Переговоры? – голос Ольги стал резким. – Мам, у тебя перелом позвоночника! Какие переговоры могут быть важнее?

– Оля, не надо, – попросила я. – Он работает на нашу семью…

– На какую семью? – она вскочила со стула, и в ее глазах загорелся огонь, который я хорошо знала. Ольга была покладистым ребенком, но когда дело касалось несправедливости, она становилась настоящей львицей. – Мам, когда он в последний раз интересовался, как дела у меня в университете? Когда последний раз помнил про твой день рождения без напоминаний?

Я молчала, потому что нечего было ответить. День рождения в прошлом году он действительно забыл. Вспомнил только вечером, когда увидел торт на столе, и небрежно сказал: «А, точно, поздравляю». Подарком стала банковская карта с суммой, которую он счел достаточной для самостоятельной покупки «чего-нибудь нужного».

– Ольга, он много работает…

– Мам, хватит его оправдывать! – она села обратно, взяла мои руки в свои. – Я же вижу, что происходит. Думаешь, я слепая? В последний год, когда приезжаю домой, он даже не спрашивает, как дела. Максимум – кивок головой и вопрос о стипендии. А ты… ты стала какой-то грустной. Потухшей.

Потухшей. Точное слово. Когда-то я горела – планами, мечтами, любовью к мужу. А потом огонь начал затухать, и я даже не заметила, когда остались только угольки.

– Оленька…

– И эта его работа, которая вдруг стала важнее семьи, – продолжала дочь. – Мам, когда я звонила тебе на прошлой неделе, ты плакала. Думаешь, я не слышала? А когда спросила, что случилось, ты сказала «устала». Но это была не усталость, правда?

Я молчала, не зная, что ответить. Да, я плакала тогда. После того как нашла в кармане его пиджака визитку ресторана с записью «столик на двоих, 20:00» его почерком. В тот день он сказал мне, что работает допоздна.

– Не говори так про папу, – слабо попросила я.

– А что говорить? – в голосе дочери была боль. – Мам, я тебя люблю. Ты лучшая мать в мире, ты всегда была рядом, всегда поддерживала. А он… он появляется в нашей жизни, когда ему удобно.

Дверь палаты скрипнула, и я обернулась, надеясь увидеть медсестру. Но в проеме стоял Володя.

Он выглядел усталым – мятый костюм, небритые щеки, красные глаза. В руках – не цветы, как я тайно надеялась, а коробка из какого-то дорогого магазина техники.

– Привет, – сказал он, неловко остановившись у порога. – Как дела?

Вопрос прозвучал так, словно он интересовался погодой.

– Папа, – Ольга поднялась со стула, и в ее голосе не было даже намека на радость. – Наконец-то.

– Ольга, ты здесь? – он удивился, словно присутствие дочери у постели больной матери было чем-то неожиданным. – А учеба?

– Мама важнее, – отрезала она.

Володя поморщился, словно эти слова его задели, и подошел к кровати.

– Ну как ты? – спросил он, и я услышала в его голосе что-то новое. Не заботу – скорее неловкость человека, который понимает, что должен проявить участие, но не знает, как это делается.

– Через пару часов операция, – ответила я.

– Да, я знаю. Говорил с врачом. – Он поставил коробку на тумбочку. – Вот, принес тебе планшет. Последняя модель. Говорят, очень удобный. Будешь лежать – сможешь книги читать, фильмы смотреть.

Планшет. Вместо цветов, вместо слов поддержки, вместо простого «все будет хорошо» – планшет.

– Спасибо, – сказала я автоматически.

– Да не за что. – Он пожал плечами, словно купил мне пачку аспирина. – Только представляешь, во что мне эта история обойдется? Операция, реабилитация… Хорошо, что у нас медстраховка есть, а то разорились бы.

Молчание в палате стало таким плотным, что его можно было резать ножом. Я смотрела на мужа и не узнавала. Где тот человек, который двадцать три года назад, делая мне предложение, клялся, что будет со мной в горе и в радости? Где тот Володя, который плакал от счастья, держа на руках новорожденную Олю?

– Папа, – голос дочери был ледяным. – Ты серьезно сейчас жалуешься на расходы? При маме, которая идет на операцию?

– Я не жалуюсь, – огрызнулся он. – Я констатирую факт. Думаешь, деньги сами с неба падают? Кто-то должен работать, чтобы все это оплачивать.

– Мама тоже работает!

– Ее зарплата – это копейки по сравнению с моими доходами. Так что давайте без популизма.

Вот оно. То самое презрение к моему труду, которое он так тщательно скрывал все эти годы. «Твоя зарплата – это карманные расходы, серьезные деньги зарабатываю я». Сколько раз я это слышала в последние годы?

– Володя, – тихо сказала я, – может, не стоит…

– Что не стоит? – он повернулся ко мне, и в его глазах была злость. – Говорить правду? Света, я отменил важнейшую встречу с инвесторами, чтобы приехать к тебе. Проект, над которым работал полгода, может сорваться. Но я здесь, да?

Да, он был здесь. Физически. Но душой, сердцем он был совсем в другом месте.

– Как трогательно, – сказала Ольга, и сарказм в ее голосе мог бы резать сталь. – Папа пожертвовал встречей ради жены, которая лежит в больнице.

– Оля! – воскликнула я.

– Что, Оля? – дочь обернулась ко мне. – Мам, хватит его оправдывать! Посмотри на него! Он стоит здесь и жалуется на расходы, вместо того чтобы поддержать тебя!

– Я не жалуюсь, – проворчал Володя. – Просто говорю как есть.

– Как есть? – Ольга встала и подошла к отцу вплотную. – А как есть – это то, что ты уже месяца два возвращаешься домой под утро? Это то, что у тебя в машине лежит женская заколка, которая точно не мамина? Это то, что ты получаешь сообщения в час ночи и улыбаешься, как идиот?

Я почувствовала, как кровь отливает от лица. Ольга знала про измену. Моя двадцатилетняя дочь знала то, что я боялась себе признать.

Володя покраснел, потом побледнел.

– Это… это глупости, – пробормотал он. – Не знаю, о чем ты…

– Папа, – голос Ольги стал тихим, но в нем звучала такая боль, что у меня сжалось сердце. – Мне двадцать лет. Я не ребенок. И я не слепая.

Он молчал, глядя в пол. А я лежала на больничной койке и смотрела на развалины своей семьи. На мужа, который не мог даже отрицать измену. На дочь, которая защищала меня от собственного отца.