Здесь буду опираться на то, что все-таки это произведение автобиографическое, и, может быть, с точки зрения хронологии Толстой что-то изменил/преукрасил/преуменьшил/преувеличил, но, я уверена, мысли и чувства, которыми книга наполнена, все без исключения его лично.
Прочтя Анну Каренину, и теперь освежив "Детство-Юность" начинаю понимать, почему Толстого считают знатоком русской души. Потому что книга написана о читателе. О любом, который её читает в данный момент.
Толстой очень искренне описывает чувства любого ребенка о том, как несправедлив мир. О том что никто вокруг его не любит, и все только и хотят, что досадить ему. О том, что родители-то на самом деле изверги, а дети очень жестоки. О том, что дети на самом-то деле никаких проступков специально не совершают, и уж никак не заслуживают тех наказаний, которыми награждают их родители.
Большинство взрослых совсем забыли, что они были детьми, что думали и чувствовали, а Толстой - нет.
В Юности Толстой не стесняется описывать какие-то гадостные (есть слово-то такое?), мерзкие мысли, которые бывают у каждого, но никто в них никогда не сознается, о деградации чистой детской души. Откровенно говорит о тщеславии, высокомерии, порочности, пропасти между богатыми и бедными... И ведь в любом месте каждый человек может узнать себя самого, искренно, без утайки.
Чего только стоит вот эта цитата:
Мне стало совестно за свое незнание, и вместе с тем, чувствуя всю справедливость замечания Зухина, я перестал слушать и занялся наблюдениями над этими новыми товарищами. По подразделению людей на comme il faut и не comme il faut они принадлежали, очевидно, ко второму разряду и вследствие этого возбуждали во мне не только чувство презрения, но и некоторой личной ненависти, которую я испытывал к ним за то, что, не быв comme il faut, они как будто считали меня не только равным себе, но даже добродушно покровительствовали меня. Это чувство возбуждали во мне их ноги и грязные руки с обгрызенными ногтями, и один отпущенный на пятом пальце длинный ноготь у Оперова, и розовые рубашки, и нагрудники, и ругательства, которые они ласкательно обращали друг к другу, и грязная комната, и привычка Зухина беспрестанно немножко сморкаться, прижав одну ноздрю пальцем, и в особенности их манера говорить, употреблять и интонировать некоторые слова. Например, они употребляли слова: глупец вместо дурак, словно вместо точно, великолепно вместо прекрасно, движучи и т. п., что мне казалось книжно и отвратительно непорядочно. Но еще более возбуждали во мне эту комильфотную ненависть* интонации, которые они делали на некоторые русские и в особенности иностранные слова: они говорили машина вместо машина, деятельность вместо деятельность, нарочно вместо нарочно, в камине вместо в камине, Шекспир вместо Шекспир, и т. д., и т. д.
Ужас же, правда? А ведь многие именно так и думают, и стесняются своих мыслей.
В общем, простое по сути, но морально бесконечно сложное, тяжелое и откровенное произведение...