Она работает учительницей экономики и географии в гимназии. Но чудо не в том, что такая женщина посвятила себя образованию и воспитанию незрелых умов с её-то потенциалом на великие дела, а в том, что её, действительно, уважали ученики, среди которых не было ни одного лоботряса, позволившего себе дурно отозваться о Демидовой Галине Николаевне.

При всех её достоинствах, она оставалась свободной разведённой женщиной, вызывающей недоумение своим положением у окружающих. Впрочем, домашние не видели в этом чего-то фантастического и рокового, ведь дочери знали и другие, не выставляемые напоказ стороны матери.

Галина Николаевна признавала только одну точку зрения – свою собственную.

Она держалась самого высокого мнения о себе, и до этой планки никто на всей планете допрыгнуть не мог.

Она никогда не сомневалась в своей правоте.

Она лезла в чужую жизнь, не спрашивая на то разрешения.

Она не прощала обид и была злопамятна.

Она постоянно всех поучала и переделывала под свой вкус.

Упряма.

Заносчива.

Непримирима.

По всей вероятности, от этого, а не от красивой и интересной женщины ушёл Павел Петрович. И уж, несомненно, карьера экономиста не сложилась у Галины Николаевны не потому, что она в молодости больше походила на модель. Начальство не терпит тех, кто не признаёт главенства начальника и знает о субординации лишь на словах. Впрочем, именно поэтому Галин Николаевна нашла своё признание в педагогике, где реализовала весь свой потенциал, обучая, поучая, воспитывая, наслаждаясь несомненным авторитетом и возможностью смотреть сверху вниз на подопечных.

Что касается отношений с дочерьми, то в сердцах Галина Николаевна благодарила бога за то, что такая, как Ева родилась одна, ибо те неудобства, которые стали бы неизбежными, будь у старшей дочери близняшка, представлялись ей адом. Осознание того, что Ева вышла из-под её контроля, ударило её сильнее, чем предательство мужа.

Галине Николаевне нравилось быть женщиной в высшей степени оригинальной, вроде бы неповторимой и единственной в своём роде. Она пребывала в этом заблуждении и по сей день, не замечая, что Ева – зеркало, в котором она видит себя образца тридцатилетней данности, правда с некоторыми изменениями, вызванными требованиями времени и условиями воспитания. Ей было сложно с Евой, потому что она не могла подавить её так же, как подавляла младших дочерей, правда, осознала она это, только когда Еве исполнилось восемнадцать.

Тогда мать и дочь в очередной раз рассорились из-за посягательств Галины Николаевны на неприкосновенную свободу Евы. Дочь не собиралась следовать запретам матери, а мать поставила ультиматум, что в противном случае та может не возвращаться домой, ибо её никто не пустит на порог. Галина Николаевна тогда рассчитывала на то, что Еве некуда деваться, а потому она непременно сдастся. Но этого не произошло. Ева выдержала двухдневную паузу, впервые тогда погостив с ночёвками у Славы, а на третий день сдалась Галина Николаевна, впервые признав, что перегнула палку, ведь ей была невыносима мысль, что её дочь ошивается не пойми где двое суток.

С тех пор Галина Николаевна хоть и ссориться со старшей дочерью, но с опаской поглядывает на Еву, разочаровываясь в своей системе воспитания и поражаясь, откуда у Евы эти невыносимые черты характера: упрямство, заносчивость, категоричность и отрицание всех точек зрения, кроме своей собственной. В общем, Галина Николаевна чувствовала, будто бы её низвергли с престола. Хотя она оставалась королевой, главой семьи, которая формально управляла всем, но фактически парламент (Ева) ей не подчинялся и держал власть в своих руках.

И всё-таки мать и дочь любили друг друга, пусть и весьма странным образом, с оговорками, что они только внешне похожи, поскольку иметь невыносимый характер не хотелось ни одной, ни второй.

– Скоро будет готово? – поинтересовалась Ева, заглядывая в кастрюлю, как будто бы она разбирается в готовности. Девушка видела бурлящую жижу с овощами и фасолью, которая изумительно пахла, и ей казалось, что это блюдо уже вполне съедобно.

– Можешь накрывать на стол, – сказала Галина Николаевна.

Ева достала из шкафчика первые попавшиеся под руку четыре тарелки и поставила их на стол.

– Ева! Сколько можно говорить! Возьми одинаковые, – в голосе Галины Николаевны слышались разочарование в дочери и упрямство в следовании своим принципам, которые заключались, главным образом, в том, что всё должно быть идеально. Галина Николаевна стремилась окружать себя красивыми предметами не потому, что находила в этом какое-то особенное житейское удовольствие, а поскольку полагала: так должно быть, ведь она достойна самого лучшего.

Ева с сопением, выдающим её недовольство и раздражение интонацией матери, заменила одну из тарелок на другую, дабы удовлетворить её тягу к гармонии и симметрии.

Разлив суп, Галина Николаевна принялась нарезать хлеб.

– Зови сестёр, – распорядилась она.

Ева распахнула кухонную дверь и во весь голос проорала:

– Идите есть!

Галина Николаевна состроила гримасу, выражающую категоричное неодобрение поступка дочери, которая поленилась пройти пару метров по крохотной квартире, а вместо этого драла глотку, как какая-то девчонка, выросшая на улице без должного воспитания.

– Что? – недоумевающее спросила Ева, чувствуя накал матери.

– Так сложно было дойти до комнаты?!

– Не придирайся.

– Господи, и куда подевались всем манеры, которые я тебе прививала?!

– Видимо, мне кто-то привил вакцину от них, – колко отвечая на реплики матери, Ева ощущала, как гневно сжимаются её мышцы, а потому ей было необходимо отжаться или подтянуться на перекладине, закреплённой в дверном проёме кухни, чтобы не сорваться.

– Ты только и можешь дерзить матери. А, между прочим, я тебя плохому не учу.

– Ма, я только опасаюсь, что если я буду ходить за ними с призывами на обед, в следующий раз ты заставишь меня писать им приглашения на розовой надушенной бумаге.

– И что за «ма»?!

– Краткое обращение к матери.

– Терпеть не могу!

В кухню вошли Ася и Вика, а потому Галина Николаевна и Ева машинально прекратили перебранку. Не то чтобы они стеснялись девочек, но вмешивать их в разборки не хотелось обеим, правда, по разным причинам.

Обед начался в молчании. Ася и Вика почуяли настроение матери и старшей сестры, а потому выжидали, когда страсти поутихнут. Однако к чаю все уже были довольно миролюбиво настроены. Галина Николаевна утешила себя мыслями о том, что у неё ещё две прекрасные дочки, которые видят в ней образец для подражания.

Ева же грезила о бассейне. Кроме того, вкусная еда подбодрила её. После обедов, приготовленных матерью, Ева трезво оценивала свои шансы в скором времени съехать от семьи. Она понимала, что протянет ноги с голоду или попадёт в больницу с гастритом от бутербродов. Вряд ли бы её холодильник многим отличался от холодильника Славы. Пожалуй, у неё там, действительно, повесилась бы мышь, поскольку Ева не была пристрастна ни к каким лакомствам, в отличие от друга-ананасоеда.

– Мама, до конца августа надо заплатить за учёбу, – деликатно напомнила Ася, с нетерпением ожидая студенчества, как неземной благодати, рассчитывая испытать все радости молодости и обрести множество новых знакомств и поклонников.

– Павел Петрович не передавал мне денег, – холодно ответила Галина Николаевна. Ей было прискорбно осознавать свою зависимость от бывшего мужа, поскольку при нынешних ценах на обучение в одиночку она не могла оплатить образование хотя бы одной из близняшек при том, что их надо хорошо одевать и кормить полезной пищей. Она знала, что Павел Петрович неплохо зарабатывает и вполне может себе позволить без ущерба для новой семьи оплатить дочерям образование, а потому его пассивное отношение к будущему близняшек её злило.

– Ты ему напомнишь? – спросила Ася.

– Думаю, это лучше сделать вам. Я ему никто, – решительно заявила Галина Николаевна.

– Клянчить вы умеете, поэтому даже не паникуйте! – вставила своё язвительное замечание Ева, которую любые напоминания об отце бесили ещё больше, чем Галину Николаевну.

– Что ты хочешь сказать?! – ощетинилась Вика, которая до этого казалась совсем безучастной к разговору.

– Что вы идиотки. Зря рассчитываете на папашу, – пояснила Ева.

– Ева! Следи за языком! – осадила её Галина Николаевна.

– О! Я ещё могу сказать! У этих двух барышень был выбор. Они могли прилично учиться и поступить на бюджет или подрабатывать и заработать денег себе на семестр, выбрав специальность подешевле. Но они решили вообще не напрягаться. Пусть за них платят!

– Интересно, а почему бы отцу не заплатить за нас?! – Ася считала обучение своим естественным правом, а потому не собиралась за него бороться и прилагать хоть какие-то усилия для его реализации.

– Они не должны работать, – поспешила вставить Галина Николаевна, высоко ценившая образование и понимающая, что Ева из-за работы не получает даже минимума знаний.

– А я должна была?! – Еву никогда не отпускала ярость из-за дискриминации в отношении неё.

– Нечего было ссориться с Павлом Петровичем, – рассудила Галина Николаевна.

– Кто бы говорил, – процедила сквозь зубы Ева.

– Если тебе не хватает ума, – начала было Ася, но Ева её перебила.

– Ума не хватает тебе, если ты ждёшь подачек! Я милостыни не прошу!

Галине Николаевне изначально был неприятен этот разговор. Теперь же она была как в воду опущенная из-за жестоких, но правдивых слов Евы. Да, ей никто не помогал, и девушка сама выкрутилась, потому что решила, что ей зачем-то нужно высшее образование. А финансовая независимость, которую обрела Ева, зарабатывая столько, сколько нужно и на учёбу, и на одежду, и на прочие женские радости (при этом она закупала частично продукты для семьи), превратила её в жестокое и требовательное существо, окончательно вырвавшееся из-под влияния привыкшей быть главной матери.

– Мама, скажи ей! – настаивала Ася.

Галина Николаевна посмотрела в глаза дочери, в которых горел вызов. Она чувствовала себя виноватой перед Евой, но не настолько, насколько была бы виноватой перед Асей и Викой. Ева другая. Она может многое, а потому не пропадёт. Ася и Вика нуждаются в заботе, зато они не такие злые, а потому Галина Николаевна готова была им потакать, дабы сохранить их мягкие сердца, чтобы девочки сформировались духовными личностями, а не барыгами, готовыми за деньги и собственную выгоду пойти по трупам.

– Ева, выйди из-за стола, – строго сказала Галина Николаевна.

– Спасибо за обед, – желчно ответила Ева и, сделав комичный реверанс, ушла из кухни, гордо задрав голову и разведя плечи.

Ева не могла понять, почему им так рискованно обедать вместе. Отчего всегда находятся какие-то мелочи, из-за которых развязывается очередной конфликт? Почему им троим, кровным, самым близким родственникам так трудно сосуществовать в мире и согласии? Зато девушка могла вполне определённо ответить на вопрос, почему у неё нет подруг.

Когда живёшь с тремя темпераментными особами женского пола, потребность в общении с женщинами отпадает, а женское общество вообще начинает раздражать. Именно поэтому Ева больше предпочитала общаться с особями мужского пола, будь то двухлетний мальчик или семидесятилетний старик. Да, и с ними бывало непросто, потому что они часто ведут себя, как животные, унюхавшие самку. Но из двух ролей Ева всегда выбирала объект домогательства, а не объект зависти, ведь она уверена, что девушки должны ей завидовать.

Ева думала полежать часок после обеда, но стоило ей устроиться на своём диване, она почувствовала отвращение к фиолетовым стенам, утыканным фотографиями сестёр. Девушка не знала точно, существует ли такое заболевание вроде боязни определённых цветов, но фиолетовый со всеми его оттенками вызывал настолько негативные эмоции, что хотелось придушить Асю и Вику, этих горе-дизайнеров, которые превратили их общую комнату в кукольный домик.

В своё время, когда только планировался ремонт, Ева совершила ошибку, позволив сёстрам всё, что им захочется. Тогда Ева только-только влюбилась в Глеба, а потому пребывала в той тупой эйфории, в которой пребывают все влюблённые. По правде сказать, Ася и Викуся уже давным-давно выжили её отсюда. В этой комнате исключительно Еве принадлежали только диван и ноутбук. Даже её одежду они не стеснялись заимствовать без разрешения, хотя их стиль, лишённый изящества и женственности, сильно отличался от стиля старшей сестры. С поступлением в университет Ева слишком мало времени стала проводить дома, а поэтому права на что-либо были безвозвратно утрачены ею.

Ева попыталась сосредоточиться на книге, но чтение не отвлекало её, поэтому она поспешила собирать сумку, чтобы ехать в бассейн. Отыскав купальник и шапочку, Ева взяла с полки баночку с кремом для тела, которая показалась ей на удивление лёгкой. Она открыла крышку и обнаружила, что от замечательного крема с миндальным маслом не осталось ничего. Пустая банка просто занимала место на полке, оттягивая тот момент времени, когда Ева будет уничтожать сестёр за перерасход косметики.

На самом деле Ева привыкла к тому, что не успевает попользоваться собственной косметикой до того, как она внезапно заканчивается. Ася и Викуся, будучи экспертами по части красоты, любезно помогали ей расходовать тушь, тени, карандаши, лаки и т. д. и т. п. Ева не против делиться с сёстрами своими вещами, тем более, что она придерживалась весьма сдержанного макияжа, но её ужас как раздражал тот факт, если они приканчивали что-то и не говорили об этом, а когда ей потребуется, например, крем (как сегодня), его не оказывалось в наличии.

– Эй, вы! – крикнула она.

– Это ты кому? – раздался ответ из кухни.

– Ты и твоя копия! Марш сюда! – потребовала Ева.

Естественно, её никто не послушал, и на этот раз Ева не поленилась лично прийти к сёстрам.

– Можно узнать, почему на полке стоит пустая банка?! – воинственно обозначила проблему Ева.

– Это твой крем, – нехотя ответила Ася.

– Был! Любопытно, куда он делся? – Ева оглянулась по сторонам, как бы ища что-то.

– Ева, прекрати, – настоятельно попросила Галина Николаевна, которая уже начинала уставать от старшей дочери. – Тебе жалко какого-то крема для сестёр?

– Мне не жалко. Но можно по-человечески хотя бы сказать, что он кончился?! Чтобы я купила новый и не осталась с пустой банкой, когда мне нужен крем! А, Аська?

– Ева! Не называй её Аськой! Я…

– Терпеть не можешь! Я в курсе, – опередила мать Ева.

– Хватит орать! Достала уже! – возмутилась Вика.

– Я тебя ещё не так достану! – дала последний залп Ева и покинула мать и сестёр.

Буквально через десять минут она вылетела из квартиры, крикнув из-за закрывающейся двери, что поехала в бассейн.