Пьеса соответствовала тревожной эпохе, она предназначалась для невеселых людей среднего возраста. Горькая комедия сплетена и сжата в произведение неопределенное по своей сути.
Удивительная книга, которую почему-то у нас тут никто не читает.
Витиевато, но очень красиво написанное масштабное повествование от первого лица, прикидывающееся автобиографией, даже, пожалуй, исповедью Шекспира, каким он предстает в более менее официальной интерпретации его жизни - если считать его тем самым человеком, сыном перчаточника-банкрота, актером, пешком пришедшим покорять Лондон без гроша в кармане, но с припрятанным ловким пером за пазухой.
Весь роман построен как один длинный диалог, который по мере приближения к финалу всё больше превращается в монолог.
Умирающий в Стрэтфорде драматург надиктовывает завещание знакомому юристу, но выдавливает из себя последнюю волю в час по чайной ложке, то и дело съезжая в изложение собственного тернистого жизненного и творческого пути. Юрист поначалу активно участвует в беседе, вставляет уместные шуточки и замечания, задает наводящие вопросы и просит уточнений, но со временем всё больше уходит в тень, сводя свое присутствие лишь к обсуждению очередного приема пищи, а то и вовсе спит, полностью уступая сцену главному действующему лицу - Шекспиру, чье имя Уилл (Will) в оригинале означает также и "желание", и "силу воли", и "завещание".
Пьесы Шекспира за его жизнь претерпели несколько жанровых трансформаций. От исторических полотен об английских монархах и их эпохе он перешел сначала к комедии, потом к трагедии, затем к фантасмагорическим сказкам и закончил снова исторической пьесой.
Примерно тем же путем двигается и Раш, описывая жизнь своего героя.
В начале мы очень много узнаем о самой эпохе и ее главных приметах - торговле и ремесленничестве, битвах католиков с протестантами, организации театров, чуме, медицине и прочих грязных прелестях, которые очень далеки от глянцевой картинки Средневековья и глубоки и познавательны настолько, чтобы суметь лично вдохнуть весь смрад того существования, которое вело окружение Шекспира.
За комедию с привкусом романтики здесь отвечают влюбленность Уилла в Энн Хатауэй и его первые похождения на театральном поприще.
Потом следует обширная трагедия - смерть сына Хамнета и неизбывное чувство вины за то, что бросил его в Стрэтфорде, променяв единственного наследника на театр.
Будет и фантасмагорическая сказка, и возвращение к истории, когда в эпилоге уже умерший классик вдруг откажется замолчать и кратко перескажет нам еще и жизнь своих потомков до энного колена.
Помимо фактов биографии, изложенных в совершенно шекспировском духе, с умеренной дозой пошлости и тонких комических намеков, роман показался мне ценным двумя главными составляющими.
Первая - рассуждения о природе творчества и его мотивах, о том, как жизнь человека, его скрытые страхи, глубоко спрятанные желания и запрещенные суждения могут прорываться наружу в его текстах.
Вторая - дух самой эпохи. Больной Лондон, ароматные, но скучные цветущие сливы Стрэтфорда, гнездящийся в людях ужас, все эти публичные казни и странные увеселения, Елизавета I и всякие Яковы, публика в театрах и за пределами их стен, мокрая грязь дорог, по которым ползут театральные труппы, постоялые дворы и французские жены издателей, драматурги и актеры, аристократы и простолюдины, сотни знакомых и не очень людей в жирном и пахучем вареве, из которого потом процедилось, сквасилось и отстоялось то самое, что мы сейчас считаем чуть ли не главным достижением драматургии.
Кристофер Раш использовал в своем тексте массу цитат самого Шекспира, но умудрился провернуть и гораздо более тонкую штуку - превратить весь свой роман в нечто совершенно шекспировское по духу, стилю и мотивам.
И хотя он местами ходит кругами, насильно вдавливая в читателя навязчивый мотив боязни смерти и чисто фрейдовское вечное противостояние эроса и танатоса, хотя он пережимает в эпилоге и порой слишком увлекается тем или иным шекспировским парафразом (ох уж этот "зверь с двумя спинами", многократно повторенный во всех возможных интерпретациях), я без сомнений ставлю этому произведению высшую оценку.
За дурно пахнущее Средневековье во всем его великолепии.
За живого человека, которого понимаешь и принимаешь со всеми его проблемами.
И за невероятно сильное желание перечитать пьесу-другую, а то и все сразу, которое остается после того, как переворачиваешь последнюю страницу.
Я был сочинителем пьес, избегал говорить от своего лица и в какой-то момент утратил свое собственное. Я доставлял временное облегчение себе тем, что писал о других. Я был уверен в себе, только когда сочинял пьесы.
Приятного вам шелеста страниц!