Глава вторая

3 сентября 2010, 04:16

Где я? Что случилось?

Я хватаю ртом воздух и пытаюсь пошевелиться, но тело не двигается – ни руки, ни пальцы меня не слушаются. Наконец я открываю глаза. В них словно песка насыпали. Горло пересохло так, что не сглотнуть.

Вокруг темно. Рядом кто-то есть. Или что-то. Оно чем-то громыхает, будто молотком по железу колотит. Удары отдаются у меня в спине, впиваются в зубы, отзываются головной болью.

Звук – металлический скрип – повсюду: сбоку, сзади, внутри мена.

Грохот – скрип; грохот – скрип.

Боль.

Я ощущаю все сразу. Изощренные мучения. Стоит мне осознать их, ощутить их, как они вытеснили все остальное.

Боль разъедает огнем голову, пульсирует в руке. Что-то у меня внутри явно поломалось. Я делаю попытку шевельнуться, но боль такая, что я отступаюсь. Очнувшись, я предпринимаю новую попытку. Дышу я тяжело, в легких что-то хлюпает. Я чувствую запах собственной крови, чувствую, как она струится по шее.

Силюсь сказать «помоги», но эти убогие попытки тонут в темноте.

ОТКРОЙТЕГЛАЗА

Этот приказ я отчетливо слышу, и меня охватывает облегчение. Я не одна.

ОТКРОЙТЕГЛАЗА

Не могу. Никак не получается.

ОНАЖИВА

Еще слова, теперь крик.

НЕДВИГАЙТЕСЬ

Темнота вокруг меняется, боль снова накрывает меня. Шум – сочетание распиливающей кедр пилы и детского крика – заполняет все вокруг. В моей тьме мелькают светлячки, и от этих огоньков во тьме меня накрывает печалью. И усталостью.

РАЗДВАТРИПОДНЯЛИ

Я чувствую, как меня поднимают, ощущаю чужие холодные руки. Но не вижу их. Я кричу от боли, но звук тотчас же затухает, а может, он только и существует, что у меня в голове?

Где я? Я чувствую что-то твердое и кричу.

ВСЕХОРОШО

Я умираю.

Осознание этого приходит ко мне не спеша, выдавливает из легких дыхание.

Я умираю.

3 сентября 2010, 04:39

«Что-то случилось», – понял, проснувшись, Джонни Райан. Он выпрямился и огляделся.

Ничего. Ничего, что вызывало бы тревогу.

Он дома, на острове Бейнбридж, у себя в кабинете. Снова заснул за работой. Таково проклятье одинокого отца, который работает из дома. День не вмещает в себя все дела, поэтому приходится красть время у ночи.

Он потер усталые глаза. На мониторе перед ним застыло лицо: окрысившийся подросток на улице. Над головой у него неоновая вывеска, в пальцах зажата докуренная до фильтра сигарета.

Джонни снова запустил видео, и Кевин – на улице его знали под именем Кудрявый – заговорил о родителях.

– Да им плевать. – Мальчишка пожал плечами.

– Почему ты так решил? – раздался в колонках голос Джонни.

Камера выхватила взгляд Кудрявого: искренняя боль и гнев.

– Ну, я ж тут, так?

Джонни пересмотрел эту запись раз сто, не меньше. Он неоднократно встречался с Кудрявым и по-прежнему не знал, где мальчишка вырос, откуда родом и кто, с тревогой вглядываясь в темноту, ждет и разыскивает его.

Джонни не понаслышке знал о родительских страхах, о том, как ребенок растворяется в сумраке и исчезает. Поэтому он и просиживал днями и ночами над этим документальным фильмом о детях-беспризорниках. Если искать как следует, задавать побольше вопросов, он, возможно, ее отыщет.

Джонни вгляделся в фигуру на экране. Тем вечером, когда они снимали этот материал, шел дождь и, наверное, поэтому беспризорников на улице было немного. И тем не менее на заднем плане он рассмотрел чью-то тень, силуэт, похожий на молодую женщину. Джонни прищурился и надел очки. Мара?..

Но нет, работая над фильмом, дочь он так и не нашел. Мара сбежала из дома и исчезла. Может, она вообще уехала из Сиэтла – этого Джонни не знал. Он погасил свет в кабинете и прошел по молчаливому пустому коридору. Слева на стене россыпь семейных фотографий – матовое стекло, черные рамки. Порой Джонни останавливался и позволял снимкам – его семье – увести его назад, в более счастливые времена. Иногда он замирал перед фотографией жены и тонул в улыбке, которая когда-то заливала светом весь его мир.

Сегодня он прошел мимо. Возле комнаты сыновей замедлил шаг и открыл дверь. Эту привычку Джонни завел недавно, теперь он одержимо опекал своих одиннадцатилетних сыновей. Когда познакомишься с жестокостью жизни и осознаешь, насколько внезапно эта жестокость способна настичь тебя, стараешься защитить то, что у тебя осталось. Мальчики мирно спали.

Джонни выдохнул – он и сам не заметил, что все это время сдерживал дыхание, – и подошел к закрытой двери в комнату Мары. Здесь он останавливаться не стал, вид ее комнаты ранил его. Застывшие во времени предметы – нежилая комната маленькой девочки, где все осталось так, как было при Маре, – причиняли боль.

Джонни вошел к себе в спальню и прикрыл за собой дверь. Вокруг валялись одежда, документы и книги, которые он начал было читать и бросил, но непременно дочитает, когда все уляжется. Он прошел в ванную, снял рубашку и сунул ее в корзину для грязного белья. А потом взглянул на свое отражение в зеркале. Иногда, глядя на себя, Джонни думал: «А что, в пятьдесят пять и хуже бывает». А иногда, вот как сейчас, в голове у него мелькало: «Неужто это я?»

Он казался… грустным. Грусть пряталась в глазах. Волосы отросли, и их черноту теперь разбавляли серые пряди. Постричься у Джонни все руки не доходили. Он вздохнул, повернул кран и залез под душ, чтобы горячие, обжигающие струи смыли тоску.

После душа ему полегчало, теперь Джонни был готов вступить в новый день. Пытаться заснуть все равно бессмысленно. Не сейчас.

Он вытер полотенцем волосы, подобрал с пола старую футболку с «Нирваной» и рваные джинсы и натянул на себя. И тут зазвонил телефон. Домашний, стационарный. Джонни нахмурился: кто может звонить в 2010-м на древний телефон? Тем более в пять утра. В такой час разве что плохих новостей жди.

Мара.

Джонни рванулся к телефону:

– Алло!

– Я могу поговорить с Кейтлин Райан?

Гребаные торговцы. Они что, базы данных не обновляют?

– Кейтлин Райан умерла почти четыре года назад. Удалите ее имя из списков, – сухо сказал Джонни, ожидая услышать: «В вашей семье вы планируете бюджет?» Однако ответом ему было молчание, и Джонни не выдержал: – Кто это?

– Джерри Мэлоун, полиция Сиэтла.

Джонни напрягся.

– И зачем вам Кейт?

– Произошел несчастный случай. В бумажнике жертвы обнаружили телефон Кейтлин Райан и просьбу связаться с ней в случае необходимости.

Джонни сел на кровать. В мире остался лишь один человек, который в экстренном случае захотел бы связаться с Кейт. Что она еще натворила? И кто в наше время хранит в бумажнике записку с экстренным номером телефона?

– Это Талли Харт, да? За руль пьяная села?.. Потому что если…

– Сэр, я не владею этой информацией. Мисс Харт госпитализировали в больницу Святого Сердца.

– Все так плохо?

– Не знаю, сэр. Вам следует связаться с больницей.

Джонни повесил трубку, нашел в интернете номер больницы и позвонил. Минут через десять его наконец переключили на нужного сотрудника.

– Мистер Райан? – спросила женский голос. – Я правильно понимаю, что вы родственник мисс Харт?

Этот вопрос ввел его в ступор. Сколько они с Талли уже не разговаривают? А вот и вранье. Джонни прекрасно знает сколько.

– Да, – ответил он. – Что случилось?

– К сожалению, сэр, мне не все известно, но ее сейчас везут к нам.

Джонни взглянул на часы. Если поторопиться, то он успеет на паром, который уходит в 5:20, и тогда до больницы доберется через час с небольшим.

– Я выезжаю. Постараюсь побыстрей.

Лишь когда из трубки послышался гудок, Джонни понял, что не попрощался. Он бросил трубку на кровать. И тут же снова схватился за телефон. Надевая свитер, он одновременно набирал номер. Долгие, длинные гудки напомнили о том, что сейчас раннее утро.

– Алло…

– Коррин, прости, что я так рано, но тут кое-что случилось. Отведешь мальчишек в школу?

– Что стряслось?

– Мне нужно в больницу. Несчастный случай. Оставлять ребят одних я не хочу, а к тебе их отвезти не успею.

– Не волнуйся, – сказала Коррин, – через пятнадцать минут буду у вас.

– Спасибо, – поблагодарил он, – я твой должник.

Джонни прошел к спальне сыновей и открыл дверь:

– Подъем, парни. Встаем, одеваемся, живо.

– А? – Уиллз приподнялся в постели.

– Я уезжаю. Коррин вас через пятнадцать минут заберет.

– Но…

– Никаких «но». Поедете к Томми. Наверное, с тренировки вас тоже Коррин заберет. Я не знаю, когда вернусь.

– Что случилось? – Сонное лицо Лукаса было встревоженным.

Сыновья знали, что такое внезапная беда, и не любили, когда нарушалась размеренность привычной жизни. Особенно склонен к переживаниям был Лукас, который унаследовал материнские тревожность и страхи.

– Ничего не случилось, – твердо сказал Джонни, – просто мне срочно нужно в город.

– Он думает, мы с тобой все еще малыши, – сказал Уиллз, сбрасывая одеяло. – Пошли, Скайуокер.

Джонни глянул на часы. 05:08. Если он не хочет опоздать на паром в пять двадцать, выходить надо немедленно. Лукас слез с кровати, подошел к Джонни и сквозь упавшие на глаза спутанные каштановые волосы посмотрел на отца:

– С Марой что-то?

Разумеется, они переживают. Сколько раз они срывались с места и мчались в больницу к матери? Одному богу известно, в какие неприятности могла угодить Мара. Все они тревожатся за нее.

Джонни и забыл, какими его сыновья бывают мнительными, даже сейчас, спустя почти четыре года. Трагедия никого из них не пощадила. С мальчишками он изо всех сил старался все делать правильно, но даже завяжись он в узел, матери им это не заменит.

– С Марой все хорошо. Это из-за Талли.

– А что с Талли? – переполошился Лукас.

Мальчики обожали Талли. Сколько раз в прошлом году они умоляли отца о том, чтобы увидеться с ней? И сколько отговорок Джонни придумал? Его обдало волной стыда.

– Я пока толком ничего не знаю, но как только выясню, сразу расскажу, – пообещал Джонни. – Давайте-ка собирайтесь, чтобы Коррин вас не ждала.

– Пап, мы ж не маленькие, – буркнул Уиллз.

– Ты нам после футбола позвонишь? – спросил Лукас.

– Позвоню. – Он поцеловал обоих, взял с тумбы в коридоре ключи от машины и оглянулся на сыновей. Двое одинаковых мальчишек, которым пора бы постричься, в шортах и мешковатых футболках, стояли в коридоре и испуганно смотрели на него. Джонни повернулся и вышел на улицу. Мальчишкам все же по одиннадцать лет – уж десять-то минут они способны пробыть дома одни.

Он завел двигатель и поехал к паромной переправе. На пароме Джонни не выходил из машины и все тридцать пять минут нетерпеливо барабанил пальцами по обтянутому кожей рулю.

В десять минут седьмого он свернул на больничную парковку и остановился под неестественно ярким фонарем. До восхода еще полчаса, и город тонул в утренних сумерках.

Джонни вошел в такой знакомый вестибюль больницы и направился к регистратуре.

– Таллула Харт, – хмуро сказал он, – я ее родственник.

– Сэр, я…

– Как Талли? Не тяните. – Прозвучало это так резко, что женщина дернулась.

– Хорошо, – заторопилась она, – сейчас вернусь.

Джонни отошел от стойки регистратуры и принялся мерить шагами вестибюль. Господи, как же он ненавидит и это место, и его запах, такой знакомый.

Он уселся на неудобный пластиковый стул и стал нервно постукивать ногой по линолеуму. Шли минуты, и каждая понемногу выдавливала из него самообладание.

За прошедшие четыре года он научился справляться без жены, которую любил больше всего на свете, но это оказалось непросто. Воспоминания он гнал от себя – уж очень они ранили. Вот только здесь, в этом месте, память не прогонишь. Сюда он возил Кейт – на операции, химиотерапию и курс облучения, они провели тут долгие часы, уверяя друг друга, что рак их любви не помеха. Вранье. И правде в глаза они взглянули тоже здесь, в больничной палате. В 2006 году. Джонни лежал рядом с Кейт, обнимал, силился не замечать, как она похудела за год борьбы. В айподе возле кровати пела Келли Кларксон. «Некоторые ждут всю жизнь… такого мгновения».

Он запомнил лицо Кейти в тот момент. Боль жидким огнем сжигала ее тело, добиралась до каждого уголка. До костей, до мышц, до кожи. Морфия она принимала столько, на сколько смелости хватало, однако ей хотелось вести себя как обычно и не пугать детей.

– Я домой хочу, – сказала она.

Джонни посмотрел на нее, в голове билась одна-единственная мысль: она умирает. Правда подкосила его, на глаза навернулись слезы.

– К моим малышам, – тихо проговорила она и рассмеялась, – хотя какие ж они малыши. У них уже молочные зубы выпадают. Кстати, не забудь оставлять доллар от зубной феи. И обязательно фотографируй. А Мара… Передай ей, что я все понимаю. В шестнадцать я тоже маму из себя выводила.

– Я такие разговоры вести не готов, – сказал Джонни, хоть и ненавидел сам себя за слабость. В ее глазах он прочел разочарование.

– Мне бы с Талли встретиться, – сказала Кейти.

Он удивился. Его жена и Талли почти всю жизнь были лучшими подругами, но потом рассорились. Они два года не разговаривали, и за это время у Кейт обнаружили рак. Джонни так и не смог простить Талли – ни за ссору (а произошла она, разумеется, по вине Талли), ни за то, что сейчас, когда Кейти нуждалась в ней больше всего на свете, подруги рядом не было.

– Нет уж. Забыла, как она с тобой обошлась?

Кейт чуть придвинулась к нему, и Джонни заметил, какую боль причиняет ей каждое движение.

– Мне надо с Талли встретиться, – повторила она на этот раз мягче, – мы с ней с восьмого класса дружим.

– Знаю, но…

– Прости ее, Джонни. Если уж я простила, то и у тебя получится.

– Это нелегко. Она тебя обидела.

– А я – ее. Лучшие подруги ссорятся. И забывают о том, что важнее всего. – Она вздохнула. – Уж поверь, я понимаю, что на свете самое главное. И Талли мне нужна.

– С чего ты решила, что она придет? Уже столько времени прошло.

Превозмогая боль, Кейт улыбнулась:

– Придет. – Она дотронулась до его лица, и Джонни повернул голову. – Ты береги ее… Потом.

– Не говори так, – прошептал он.

– Она только с виду сильная. А на самом деле – нет. Пообещай мне.

Джонни закрыл глаза. В последний год он отчаянно пытался отодвинуть боль и подладить семью под новый жизненный уклад. Этот год он с радостью стер бы из памяти, вот только как – особенно сейчас?

Талли-и-Кейт. Почти тридцать лет они были лучшими подругами, и любовь всей своей жизни Джонни встретил лишь благодаря Талли.

Стоило Талли войти в их потрепанный офис – и Джонни голову потерял. Двадцатилетняя, полная страсти и огня Талли уговорила его принять ее на работу в маленькую телестудию. Он думал, будто влюблен в нее, однако это оказалась не любовь, а что-то другое. Джонни словно зачарованный ходил, ведь людей таких же ярких и живых, как Талли, он еще не встречал. Рядом с ней он чувствовал себя так, словно вышел на солнце, просидев перед этим несколько месяцев в тени. Он всегда знал, что ее ждет слава.

Когда Талли познакомила его со своей подругой, тихоней Кейт Маларки, Джонни ту вообще едва замечал: неброская и робкая Кейт просто покорно плыла за Талли. Только спустя несколько лет, когда Кейт впервые осмелилась поцеловать его, Джонни увидел в ее глазах собственное будущее. Он помнил, как они занимались любовью в первый раз. Ему тогда было тридцать, ей – двадцать пять, но какой же наивной она оказалась. «Это всегда так?» – тихо спросила она его.

Любовь накрыла его неожиданно, хотя он толком к ней и не подготовился. «Нет, – ответил он, не в силах соврать ей даже тогда, – не всегда».

Поженившись, они со стороны наблюдали, как стремительно восходит на небосклоне журналистики звезда Талли, но как бы по-разному ни складывались их с Кейт жизни, подруги постоянно находились рядом, точно сестры. Они почти каждый день перезванивались, и на праздники Талли практически всегда приезжала к ним в гости. Оставив телегигантов и Нью-Йорк и вернувшись в Сиэтл, чтобы запустить здесь собственное дневное ток-шоу, Талли убедила Джонни стать ее продюсером. Хорошие были годы. Годы успеха. Пока рак и смерть Кейт все не разрушили.

Сдерживать воспоминания Джонни больше не мог. Закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он знал, когда все пошло наперекосяк.

На похоронах Кейт, почти четыре года назад. В октябре 2006-го. Словно окаменев, с потускневшими глазами…

…сидели они на первом ряду в церкви Святой Цецилии. Все они остро осознавали, что их сюда привело. На протяжении многих лет они неоднократно бывали здесь – на ночной рождественской службе и на пасхальных богослужениях, однако сейчас все было иначе. Вместо позолоченных украшений повсюду белые лилии. В воздухе висел их назойливо сладкий аромат.

Джонни сидел, по-военному выпрямившись и расправив плечи. Сейчас, когда рядом дети – его, их, ее дети, – ему полагалось быть сильным. Он обещал это Кейт, когда та умирала, однако сдержать обещание оказалось сложно. Внутри него раскинулась выжженная пустыня. Рядом, сцепив на коленях руки, замерла шестнадцатилетняя Мара. Она уже давно – наверное, несколько дней – не смотрела на него. Джонни знал, что должен преодолеть эту пропасть между ними, заставить Мару вернуться к нему, но при взгляде на дочь нервы подводили его. Слишком темным и бескрайним, словно океан, было их общее горе. Джонни сидел в церкви, а глаза жгли слезы. «Не плачь, – думал он, – наберись сил».

Взгляд его скользнул влево и наткнулся на увеличенную фотографию Кейт. На снимке она стояла на пляже возле их дома на острове Бейнбридж: ветер треплет волосы, на лице улыбка, яркая, словно маяк в ночи, руки раскинуты в стороны, а вокруг бегают трое ее детей. Кейт сама попросила выбрать снимок. Они тогда лежали, обнявшись, в постели, Джонни сразу понял, о чем просит его жена. «Давай подождем», – прошептал он и погладил ее лысую голову.

Больше Кейт его не просила.

Ну разумеется. Даже в конце она была самой сильной из них, защищая остальных своим оптимизмом.

Сколько слов прятала она от него, чтобы не ранить своим страхом? Какой одинокой была?

О господи. Ее всего два дня нет – два дня, а ему уже хочется все переиграть. Хочется снова обнять ее и спросить: «Солнышко, расскажи, чего ты боишься?»

Отец Майкл поднялся на кафедру, и присутствующие, уже и так молчаливые, совсем затихли.