Теперь я понимаю, из чего выросла латино-американская литература – ее просто писали с натуры, и никакой фантастики. Я читала советскую сокращенную версию «Печальных тропиков», из которой антропология в большинстве своем исключена, поэтому наслаждалась южно-американским колоритом в чистом виде: безысходность, тоска и тлен. Километры бездорожья, голод, бедность, крушение всех надежд. Страны, населенные людьми-призраками. Вымирающее коренное население.
Я, кстати теперь знаю, кто такой «полковник» ( «Полковнику никто не пишет» Габриэль Гарсиа Маркес ). По словам Леви-Стросса, «это звание щедро раздавалось крупным помещикам», и не обязательно имело отношение к армии. Большинство этих полковников ко времени путешествия автора разорилось впрах и прозябало в ничтожестве (что Маркес и подтверждает). Или они возились с какими-то сомнительными проектами, почти не приносившими прибыли.
Экзотично в документальном свидетельстве Леви-Стросса все: люди и их занятия, природа, еда, способы передвижения.
Люди: потомки первопроходцев, миссионеров, искателей страны Эльдорадо; добытчики золота и алмазов, как правило авантюристы и полукриминальные элементы; каучуковые предприниматели, вылетевшие в трубу в связи с переносом резинового бизнеса в Азию; землевладельцы и прочие «эксплуататоры» (словечко автора); наемные рабочие, живущие в долг, который увеличивается год от года; сирийцы, итальянцы, корсиканцы, ливанцы, чернокожие; торговцы, ремесленники, работники телеграфной компании; и даже... бродячие нотариусы! Надо всем витает дух упадка. Прошли времена, когда испанцы и португальцы загружали корабли слитками золота, эпоха обогащения на сахарном тростнике и каучуке тоже закончилась, так как Азия с ее дешевой рабочей силой и освоенными территориями оказалась более благодатной почвой для бизнеса.
А где-то там в лесах, куда надо добираться недели и месяцы, живет коренное население – индейские племена, в большинстве своем не адаптировавшиеся к новой жизни и находящиеся на грани исчезновения. Затерянные в лесах, не знающие сытости.
Теперь про «добираться»:
Словно корабли прежних времен, бороздившие неизвестные океаны, грузовики пускались по дорогам, где и груз, и машины подвергались риску опрокинуться в ущелье или в реку.
Этим грузовикам приходилось везти горючее в оба конца, провизию на всю дорогу, снаряжение, инструмент на все случаи жизни, потому что, если что-то сломается, то тогда – только пешком.
Однажды я три дня занимался тем, что переносил перед грузовиком настил из бревен в два раза длиннее его самого, пока мы не миновали опасное место. Иногда встречался песок, и мы рыли под колесами ямы, заполняя их листьями. Даже когда мосты были целыми, приходилось полностью выгружать поклажу, облегчая машину, а переехав по шатким доскам, вновь нагружать ее. Если мост оказывался сожженным огнем бруссы, мы разбивали лагерь и восстанавливали его, а затем снова разбирали, так как доски могли понадобиться в другой раз. Наконец, встречались и большие реки, через них можно было переправиться только на пароме, который сооружался из трех пирог, соединенных брусьями. Под тяжестью грузовика, даже без поклажи, пироги погружались в воду по самый борт, противоположный же берег оказывался слишком крутым или вязким, и автомобиль не мог на него выбраться. Тогда приходилось исследовать берег на протяжения нескольких сот метров в поисках более удобного подхода или брода.
Был у автора и опыт путешествия на мулах. Леви-Стросс, укрощающий упрямого мула – это все равно что Дон Кихот на Росинанте. Аналогия тем более близкая, что и цели у автора были почти дон-кихотовские. Вероятность встретить кого-нибудь из цивилизации на тех дорогах, которые бороздил автор, была близка к нулю. Только индейцы, удавы, кабаны, ягуары...
Итак, фауна!
Оказывается, кабана или ягуара достаточно просто приманить.
Те, кому не хочется спать, устраиваются иногда до зари на берегу реки, зачастую они просто подкидывают дрова в огонь, но если заметят следы кабана, капибары или тапира, то толстой палкой ритмично бьют по земле: пум… пум… пум. Животные думают, что это падают плоды и прибегают на шум, причем в неизменном порядке: сначала кабан, потом ягуар.
С кабанами надо быть осторожнее, они часто нападают стаей и единственная возможность от них спастись – забраться на дерево.
А вот про удава:
Однажды мы ели, сидя на небольшом песчаном пляже, и вдруг услышали какое-то шуршание: это был семиметровой длины удав боа, которого разбудил наш разговор.
Если встретите удава, то имейте в виду: бить его нужно в голову, на раны на теле он не реагирует. А крокодилу нужно стрелять в глаз. А еще один мой знакомый с Кубы рассказывал, что убегать от крокодила на суше нужно зигзагами – у него маневренность плохая, теряет координацию. А вот в воде – не убежишь, это его стихия.
Дальше пираньи: их ловят на удочку и едят, но важно осторожно снимать их с крючка, а то можно остаться без пальца.
А еще насекомые: термиты, пчелы, сверчки.
Среди ночи нас будил гул, шедший откуда-то из-под земли: это были термиты, поднимавшиеся на штурм нашей одежды; копошащейся пленкой они покрывали снаружи прорезиненные накидки, которые служили нам одновременно плащами и подстилками.
В одной деревне особо прожорливые сверчки обгрызли у Леви-Стросса кожаный пояс. Они были гурманы: съели только верхнюю тонкую пленку, а белую толстую основу не тронули.
Еда
Так как все тащить с собой было невозможно, то ели, что поймают, как индейцы. Никогда бы не подумала, что ядовитых пауков-птицеедов можно есть. Но с голоду съешь и паштет из кузнечиков, и ящерицу.
Мы бываем счастливы, если нам удается подстрелить тощего попугая или поймать большую ящерицу тупинамбис, которую мы варим вместе с рисом; иногда печем прямо в панцире сухопутную черепаху или броненосца, имеющего темное жирное мясо.
Потому что, если ничего не поймаешь, будешь есть сушеное мясо из запасов, которое давно уже кишит червями – собственно, тоже мясо (броненосец «Потемкин» вспомнился, если кто понимает, о чем я). В своих путешествиях Леви-Стросс понял, почему так часто говорят про прожорливость дикарей: они по многу дней бывают голодными, а когда появляется еда, едят как в первый и последний раз в жизни.
Печаль
Но почему же все-таки тропики стали для Леви-Стросса печальными? Потому что повсюду он встречает распад и воспоминания о былой роскоши. Потому что люди борются с обстоятельствами на грани выживания. Потому что наемные работники на фазендах там же и тратят все, что они заработали. Они берут в долг продуктами, а в день зарплаты хозяева списывают им долги, а потом снова дают в долг, и это позволяет всему хозяйству обходиться без денег. И сами хозяева не особо богаты, и рискуют в один прекрасный день быть убитыми (такое случается).
Потому что добытчики алмазов, на которых ювелиры делают миллионы, прозябают в ничтожестве. Все они мечтают разбогатеть, но мало у кого есть шанс выбраться из замкнутого круга. Многие не в ладах с законом и даже с деньгами не могут покинуть свое криминальное алмазное государство в государстве, и этим пользуются торговцы-сирийцы, продающие в три дорога предметы роскоши, не нужные в этой глуши. Тем не менее, они продаются – ведь надо же куда-то тратить деньги. Леви-Стросс рассказывает, как он заглянул к одному из «старателей»:
Внутри хижина была жалкой и производила такое же угнетающее впечатление, как и вся местность, однако в одном из ее углов подруга старателя с грустью показала мне двенадцать новых костюмов «своего мужчины» и собственные шелковые платья, прогрызенные термитами.
Такая же ловушка – телеграфная линия, которая утратила свой смысл к моменту завершения, потому что бизнес, ради которого она строилась, лопнул.
Линию не решались закрыть, но ею уже никто не интересовался. Столбы могли упасть, провода заржаветь; что касается последних людей, остававшихся на постах, то у них не хватало ни средств, ни мужества, чтобы уехать, и они медленно вымирали, подтачиваемые болезнью, голодом и одиночеством.
Люди, обслуживающие эту линию, оказались как бы в заложниках, все товары сбывались им в долг по невероятно завышенным ценам, и они даже при желании не могли уехать, потому что не могли выбраться из долгов.
И тут же индейцы, голодные, умирающие от болезней и неустроенности. Они отказываются от своих традиций, но все равно не могут приспособиться к цивилизации. Жутковатый эпизод, когда вождь небольшой группы индейцев, бросает связанного орла, которого нес в подарок своему собрату-вождю, умирать на берегу и идет... в новую жизнь. «Он сдох, орел» – вот и все, что он может сказать после этого. Леви-Стросс подчеркивает значимость этого эпизода, потому что орлы-гарпии были важны для культуры индейцев, их выкармливали, с ними возились. Но культура исчезает, люди вымирают, и нечего жалеть об орле.
Жизнь в поселках серингейрос в верхней Амазонии немного разнообразнее, чем на плато, но не намного веселее: «было нечто символическое в том, что из небольшого склада, замеченного нами в низовьях Машаду, отправлялось на лодках вверх по реке лишь два вида товаров: клистирные кружки и могильные решетки».
Мне было любопытно читать этот отчет, потому что я, хотя и прижилась в Азии, время от времени обдумываю план побега в Южную Америку. Интересно же: новый континент, новые приключения! Но, честно говоря, «Печальные тропики» скорее могут отвратить от таких стремлений, чем подпитать их. Понятно, что за 80 лет после странствий Леви-Стросса многое изменилось, цивилизация пробралась глубже в Амазонские леса, изрядно из подъев. Но лучше ли это, кто знает. Да, индейцы вымерли, полковники умерли, не дождавшись почты, а орлы сдохли, и вряд ли уже так легко встретишь ягуара, но страны Латинской Америки остаются в числе неблагополучных и бедных стран, где одинокий путник может легко получить ножик в бок. Печаль и грусть.
Но всем читать, ибо бесценное свидетельство!