***

Допрос двух священников с дьяконом не дал ничего существенного. Дьякон Савва только вчера после обеда вернулся из Диррахия – был в отпуске, гостил у родителей. Отцы Кирилл и Феофил в воскресенье утром были дома, встал в шесть, помолились и отправился в храм на службу. Так же, видимо, поступили и прочие клирики: все они присутствовали на утрени и литургии в Парфеноне. Помимо отцов Александра и Саввы, отсутствовали двое. Отец Михаил с вечера субботы находился в Пирее, в приюте для бездомных, который существовал под эгидой Парфенона, – исповедовал желающих, заночевал при тамошней домовой церкви, а в воскресенье порану отслужил литургию; в храме на Акрополе он вообще появлялся только по великим праздникам. Отец Георгий, как выяснилось после службы, приболел.

– Кто-нибудь из служителей храма опоздал вчера на утреню? – спросил Шекер. Отец Кирилл помолчал, припоминая, и ответил:

– Отец Стахий немного опоздал, может, минут на пятнадцать.

– Почему?

– Не знаю…

– А я знаю! – вмешался алтарник. – Я слышал, как он отцу Антонию сказал: «Колесо спустило».

– Ясно. – Хош кивнул, подумав, что отец Стахий, если он появился в Парфеноне в семь пятнадцать, никак не мог выкинуть на Приморском шоссе тело Зестоса, убитого в шесть утра в районе Святого Николая или где-то рядом. Даже при абсолютно пустых дорогах так быстро этот путь на машине не проделать.

– А еще Димитрий опоздал, – сказал алтарник. – Он вообще только к концу утрени пришел.

– Вы имеете в виду Димитрия Логофетиса? – уточнил Шекер.

– Ага.

– И в какое точно время он пришел?

– Не помню, – ответил мальчик. – Но точно перед «Честнейшей».

– Это что такое?

– А, это песнопение Богородице, после восьмой песни канона поется. – Алтарник заулыбался. – Вы не знаете, да?

– Нет, я не христианин, – сухо сообщил Шекер, – поэтому мне бы лучше знать часы и минуты, когда кто приходил.

– «Честнейшую» на таких утренях, как вчера, поют около десяти, – пояснил отец Кирилл.

– Димитрий часто опаздывает. – Дьякон Савва усмехнулся. – Я уж и не помню, когда он в последний раз на утреню к началу приходил. Скучно ему, должно быть, кафизмы слушать. Правда, обычно он к полиелею приходит, вчера он и правда припозднился.

– А вот отец Александр никогда не опаздывал, ни на секунду! – сказал иеромонах Феофил. – Я поэтому очень удивился, когда он не пришел на службу. Он всегда о таком предупреждал, а если служил, то приходил заранее, чтобы не спеша облачиться, подготовиться. Очень не любил, когда другие опаздывали, хотя недовольства старался не выражать. Бывает, скажет: «Опаздываешь, отче», – вроде и не с укором, а просто факт отмечает, но тебе сразу так стыдно становится! Когда мы с ним были в чреде, все старались приходить вовремя. А тут его нет и нет… Но владыка сказал, что, может, он заболел внезапно, так мы и начали без отца Александра, а после службы стали звонить ему домой…

– Да, это я уже знаю, – прервал его Хош. – Скажите, были ли у отца Александра конфликты с кем-либо из служителей Парфенона? Какие вообще у него были отношения с вашим коллективом – клириками, работниками храма?

– Очень хорошие! – без колебаний ответил иеромонах. – Отец Александр был очень простым в общении, ни с кем не говорил свысока, ни перед кем не заискивал, был прямым человеком, очень честным, но в то же время смиренным, старался избегать ссор. В общем, я бы назвал его настоящим христианином и священником, каким каждый из нас и должен быть. – Отец Феофил пригорюнился. – Не представляю, кто и за что мог его убить! Именно его, такая несправедливость… Он был лучшим из нас!

– И все остальные здесь тоже так считают? Ведь люди не всегда готовы спокойно принять чье-то моральное превосходство.

– Но это не было превосходством! – возразил отец Кирилл. – По крайней мере, отец Александр никому не давал почувствовать, что у него есть это превосходство. Он в самом деле был очень простым в общении.

– Я бы даже сказал, – добавил отец Савва, – что разглядеть в нем глубокую… глубокий духовный пласт можно было не сразу.

– Вот как? То есть на первый взгляд он не выглядел человеком духовным? – полюбопытствовал Шекер. Отец Феофил усмехнулся.

– Смотря что считать духовностью, – сказал он. – Многие принимают за нее умение краснобайствовать и надувать щеки: с глубокомысленным видом изрекать благочестивые банальности, святых отцов цитировать, проповеди длинные и красивые говорить, книги писать о православии… Ничего такого отец Александр не делал. Но у него был настоящий духовный опыт, приобретенный личной жизнью, и говорил он из своего опыта, это чувствовалось. За других говорить не буду, но о себе скажу, что лично мне отец Александр несколько раз очень помог и советами, и молитвами. Я, как видите, монах, но считаю, что он, хоть и был человеком семейным и, что называется, мирским, был гораздо выше меня по жизни. Он был очень мудрым, очень добрым человеком… Надеюсь, вы поймаете того негодяя, который такое сотворил, а если нет, пусть его покарает Бог, и как можно скорее!

– Надеюсь, суд покарает его раньше, чем Бог, – ответил Шекер. Работа в астиномии научила его, что на божественное правосудие уповать не стоит. По крайней мере, в земной жизни.

Хош захотел осмотреть вещи убитого, и отец Кирилл провел его в ризницу храма, где у всех священников хранилось по несколько комплектов облачений разных цветов. Здесь же обнаружились служебник и помяник отца Александра, комит полистал их, но ничего интересного не нашел – ни записок, ни пометок, помимо богослужебных. Однако помяник он на всякий случай забрал: всё же это был список имен, пусть и без фамилий, и Шекер решил присмотреться к ним на досуге.

– У отца Александра была сумка? – спросил он.

– Да, – кивнул Макрис, – такая черная, матерчатая, он всегда с ней приходил. Но здесь он ее никогда не оставлял, всегда забирал домой.

Отец Кирилл дал Шекеру адреса и телефоны всех служителей и работников Парфенона. Хош также опросил чтеца, но этот юноша работал в храме всего два месяца и о внутрихрамовых отношениях сказать ничего не мог.

Пока комит разговаривал с клириками, служившими литургию, пришел на дежурство отец Антоний Контофор. В храме ежедневно между утренней и вечерней службами по очереди дежурили священники, по воскресеньям и праздникам двое, в остальные дни один: они беседовали с приходящими в храм людьми, служили молебны и панихиды. Контофор, как и другие опрошенные, уверял Шекера, что Зестос был человеком прямым, но неконфликтным: он мог указать человеку, что тот ошибается или поступает нехорошо, но не навязывал свою точку зрения. Митрополиту не наушничал, доносов не строчил. На собрании клира, которое митрополит проводил раз в месяц, отец Александр порой высказывал предложения и замечания об организации церковной жизни, но никогда при этом не переходил на личности и не жаловался на сослужителей. В конечном счете он, как и все, покорялся тому решению, которое принимал митрополит, даже если оно не во всем нравилось: ничего не поделаешь – иерархия! Впрочем, в такой устойчивой и консервативной среде как церковь, конфликты по принципиальным и идеологическим вопросам редки, а административные решения обычно не стоят того, чтобы из-за них портить отношения с начальством.

В итоге Хош вынес впечатление, что убитый священник был, как говорится, служакой: исправно выполнял свою работу, богослужение любил, к коллегам относился по-доброму, к прихожанам тоже. В его обязанности входило отправление утренних и вечерних богослужений по чреде и дневные дежурства в другие дни. Кроме того, Макрис и Зестос по субботам в течение дня принимали исповедь. По воскресеньям и большим праздникам на утреннюю службу обычно собирался весь клир, а возглавлял богослужение митрополит Дионисий. Каждый клирик имел два выходных дня в неделю. В причте Парфенона были также чтецы и иподиаконы, но последние появлялись только на митрополичьих службах и с остальными клириками общались мало. Хоров было два: парадный для воскресений и праздников, и обычный для остальных дней; некоторые певчие входили в состав обоих.

Хош решил, что с остальными клириками поговорит позже. Пришла пора пообщаться с владыкой Дионисием.

***

Убитый священник жил, очевидно, небогато: район Святого Николая находился, правда, не на самом отшибе, но это был север Афин, далеко от моря и не очень близко от культурного центра, основная архитектура – обычные пяти-семиэтажки с бюджетными квартирами; кое-где небольшими группами высились десяти-двенадцатиэтажные дома. Впрочем, район не был унылым: автостоянки большей частью убраны под землю, повсюду зелень, детские и спортивные площадки, велодорожки, кофейни, магазины с яркими витринами. Диана оставила машину на наземной парковке у центральной магистрали квартала – проспекта Николая Мирликийского – и пешком отправилась на улицу Иерофея Афинского. Утром понедельника здесь было пустынно и тихо, только пара велосипедистов да тощий мужчина с пуделем на поводке и несколько пестрых кошек оживляли пейзаж. Зато на некоторых балконах завтракали или курили люди. Диана ощутила на себе любопытные взгляды и, ускорив шаг, свернула под арку дома номер девять.

Она оказалась в симпатичном дворе, куда выходили парадные четырех окружавших его по периметру домов. Кусты рододендронов и самшита, клумбы с розами и декоративными травами, мощеные дорожки, деревянные скамейки под навесами от солнца, велопарковка. За столиком у шпалеры в тени глицинии двое парней играли в нарды. Рядом с доской стояли два стакана и стеклянный кувшин с домашним лимонадом. Один из парней присвистнул, когда она проходила мимо, и спросил:

– Вы к нам с конкурса красоты?

– Из астиномии, – ответила Диана, не сбавляя шаг.

– Ого! У вас там все женщины такие?

– Приходите работать – узнаете.

Она направилась ко второй парадной дома одиннадцать и набрала номер двадцать четыре.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Астиномия, отдел убийств. Могу я поговорить с госпожой Зесту?

Раздался писк, лампочка замигала зеленым, Диана вошла и огляделась. Справа на стене висели рядком почтовые ящики, слева стоял привязанный к трубе велосипед. Голубая краска на стенах кое-где облупилась, на дверях лифта красовалось граффити с вампиром, впрочем, не страшным. Диана поднялась на один пролет лестницы и поглядела вверх: светло, просматривается. Вряд ли тут кто-то мог бы спрятаться, чтобы подкараулить убитого. Да и стрелять здесь никто бы не стал даже с глушителем. Она вернулась вниз и села в лифт. Старой модели, внутри он был разрисован совами, кошками и странными кривыми рожами, а под потолком красовался единорог с подписью: «Дева, отзовись!» Диана хмыкнула и, поглядев в небольшое зеркало на стене – надпись по его низу гласила, что его повесил здесь на благо жильцов интернет-провайдер «Аркис», – слегка пригладила волосы.

Зестосы жили на последнем этаже. Поздоровавшись и предъявив удостоверение, Диана вошла в маленькую прихожую. Валентина Зесту оказалась невысокой полноватой женщиной с круглым лицом и крашеными светло-каштановыми волосами. Для пятидесяти двух лет она выглядела неплохо – впрочем, как и большинство медработников в ее возрасте. Слезы вдова выплакала, видимо, еще вчера, и теперь сухие карие глаза, обведенные темными кругами, смотрели на Диану обреченно: впереди допросы, похороны и жизнь, которая уже никогда не станет прежней. О встрече условились накануне – Диана позвонила Зестосам и узнала, что утром они пойдут на службу в местный храм, а потом до обеда будут дома. Очевидно, мать с дочерью недавно вернулись и только что позавтракали: в воздухе витал слабый запах кофе.

Комната, куда они прошли, была большой, но казалась тесной из-за обилия мебели: шкафы, стеллажи с книгами, диван, который, судя по тумбочкам с боков, раздвигался и служил супругам постелью, круглый стол посередине, угол с иконами и аналоем, даже пианино. Однако на нем давно не играли: всё оно было заставлено какими-то коробочками, иконами и подсвечниками с восковыми огарками, на закрытой клавиатуре лежали небольшой ноутбук и книги, стояла плетеная ваза с яблоками. С лежанки слева от двери вскочил черный красавец-доберман, обнюхал Диану, вопросительно таращась: «Не знаешь, где мой хозяин? Нет?» – и опять свернулся на своей постели. С покрытого шкуркой стула у приоткрытой балконной двери на гостью надменно взирал дымчато-серый кот.

Хозяйка предложила Диане стул возле стола, а сама уселась на диван, сложив на коленях руки, прямая и скорбная.

– Вы, наверное, хотите знать про вчерашнее утро? – спросила она. – Я пыталась вспомнить что-нибудь… необычное… Но ничего такого не было. Алекс встал, как всегда, в пять, немного погулял с Икаром… Икар это вот, наш пес. Потом привел его назад, взял сумку и уехал в храм. И… всё.

– Он сказал, когда вернется?

– Да, он обещал вернуться не позже трех. Но я вчера была на работе до вечера, так что обедать он должен был с дочерью… А потом Лариса звонит мне где-то около четырех и говорит, что дома его до сих пор нет, а из храма позвонили, сказали, что он и на службу не пришел. Но я никак не думала… Испугалась, что, может, ему плохо стало… или автобус в аварию попал… Позвонила в астиномию, и они… сказали.

Женщина стиснула руки и умолкла. После небольшой паузы Диана спросила:

– Значит, отец Александр ничего не говорил о том, что собирается с кем-то встречаться? – Госпожа Зесту качнула головой. – А когда он вчера вернулся после прогулки с собакой, он тоже ни о чем необычном не говорил? Никто ему не встретился, ничего подозрительного?

– Нет, нет… Да вы знаете, если б он кого и встретил, он мог и не рассказать, особенно если что-то неприятное. Он старался нас не расстраивать лишний раз… Но вчера он вернулся спокойный, веселый даже. С Новолетием поздравил. Когда он уходил с Икаром, я еще спала, а тут уже проснулась.

– Он всегда так рано вставал?

– Да, всегда в пять, уже одиннадцатый год, с тех пор как собаку завел.

Диана невольно обвела глазами комнату, подумав, что держать в такой тесноте собаку – не самое разумное решение… Госпожа Зесту, видимо, угадала ее недоумение:

– У нас тесно, конечно, но он завел собаку прежде всего для себя, потому что полнеть начал.

– Полнеть?

– Ну да, понимаете, у священников режим дня не совсем здоровый: много стоять приходится, а когда литургия, то завтрак поздно; обед, ужин – всё сдвигается… Вот Алекс и подумал: будет собака – поневоле придется каждый день гулять, ходить много. Так и вышло, с тех пор уж он не толстел…

– Понятно. То есть он всегда сам гулял с собакой?

– Да, но иногда я или Лариса, если вечерняя служба у него поздно заканчивалась.

– Значит, вчера ничего обычного не было. А до этого, в предыдущие дни? Он не рассказывал о каких-то конфликтах с сослуживцами или с кем-нибудь еще? Может быть, какая-то ссора, угрозы?

Женщина медленно качнула головой.

– Я думала об этом, пыталась вспомнить… Нет, ничего такого. Да он особо и не рассказывал о конфликтах, даже если они и случались. То есть я видела, когда он не в настроении, но старалась не расспрашивать.

– Почему?

– Он не любил таких расспросов. Если считал нужным что-то рассказать, то говорил сам, а так, если не хотел говорить, то только пробурчал бы «пустяки» и рукой махнул… В любом коллективе бывают конфликты, церковь – не исключение, но он старался дома просто жить в семье, быть с нами… чтобы не тащить сюда никакие дрязги.

– То есть он относился к церкви как к работе: вернулся домой и оставил всё за порогом?

– Нет, не так. – Кажется, женщина немного обиделась. – Церковь для него была местом служения. Высокого служения. И он не хотел… унижать ее сплетнями и пересказами чьих-то неблаговидных поступков. У всех свои слабости, в том числе у священнослужителей, но это же не повод перемывать кости! У нас в семье и без этого хватало тем для разговоров.

– Каких же, например?

– Да каких угодно… Алекс интересовался современной наукой и культурой, литературой, кино, а не только одни духовные книги читал, если вы об этом подумали. Но и духовных книг читал много. Он говорил: «Ко мне люди приходят, могут спросить, что я думаю о такой-то книге, стоит ли ее читать. Я должен знать, что им ответить». Он к своим обязанностям серьезно относился. И современную культуру тоже старался узнавать, он ведь духовником был, а это общение с разными людьми, надо со всеми уметь говорить…

– И он умел? У него было много духовных детей?

– Не могу сказать, об этом он не рассказывал. Но люди его любили, спросите хоть у батюшек в Парфеноне!

– А почему он решил стать священником? Я знаю, что сначала он работал на заводе. Что привело его в церковь?