Быть может, все погибает – так выразим же нечто такое,

что, возможно, имеет надежду выжить.

Витольд Лютославский

Пролог

Меж приоткрытых створок французского окна был виден сад – размытые вчерашним дождем пятна акварели. Зрение уже давно отказывало, но взор памяти по-прежнему позволял Марфе рассматривать каждый уголок прилегающего к дому пространства. Возле крыльца цвели поздние астры и флоксы, дополняя осеннюю палитру лиловыми, розовыми и белыми решительными мазками. Копать и полоть Марфа давно уже не могла, и своенравный сад постепенно зарастал, дичал, обретая собственную индивидуальность, отличную от представлений человека. Она и саму себя отчасти ощущала таким садом – запущенным, позабытым и потому раскрывшимся во всей самобытности и самодостаточности.

Марфа всегда любила эту пору – перед самыми холодами, когда всполохи цвета на зеленом фоне вдруг превращались в кричаще яркие языки пламени, чтобы вскоре поблекнуть, угаснуть, а затем и вовсе раствориться в черно-белой гравировке зимы.

Сад умирал, дабы через несколько холодных месяцев вновь отогреться, пробудиться, зацвести. Она умирала, чтобы кануть в небытие. В этом ей виделась какая-то вселенская ошибка. Или заблуждалась она, полагая, что ей не дано возродиться?

Возникло желание с кем-то об этом поговорить, и она даже произнесла вслух несколько слов, заставивших слегка всколыхнуться залежавшееся тело окружающей тишины и вернувшихся к ней гулким эхом. Так уж вышло, что свой смертный час она встречает одна. Сперва не хотелось никого беспокоить, а теперь уж было поздно. Утром, выслушивая ее дыхание и сердцебиение, сиделка со свойственной профессиональным медикам леденящей прямотой объявила, что конец может наступить в любой момент. Сегодня. Сейчас.

О смерти думать не хотелось. Если есть там, за гранью, что-то кроме пустоты и бездны, она об этом очень скоро узнает, бесполезно размышлять, что да как. Если же нет ничего – так тем более не о чем раздумывать. Куда приятнее представлять себе осенний сад и листья, и цветы, и птах, порхающих в кустах в своих предзимних хлопотах.

Места, лежащие по другую сторону дома, Марфа старалась не посещать даже мысленно – там обитали худшие кошмары ее детства, и на пороге смерти не переставшие иметь значение. Казалось бы, чего может бояться человек, уже несколько месяцев прикованный к постели и со дня на день ожидающий неизбежного конца? Но в том-то и особенность детских страхов: они существуют независимо от сознания и возникают словно из ниоткуда, заставляя сердце сжиматься от ужаса без видимой причины.

Ее жизнь всегда была наполнена тайнами, буквально начиная с рождения. Никто прямо не говорил, от кого понесла ее мать – это в селе-то, где все друг у друга на виду. Жили они с Агатой всегда обособленно, в бывшем флигеле помещичьей усадьбы, единственном уцелевшем строении обширного некогда имения. Марфа знала, что барский дом сгорел вскоре после ее рождения, но вокруг обстоятельств всего, предшествующего этому, словно существовал заговор молчания. И во времена ее детства, и после в округе старались не упоминать об усадьбе, называя ее руины «черным местом». А самая удобная дорога в село, проходящая рядом с пожарищем, быстро зарастала, словно окрестные жители дружно сторонились этого пути.

Ей было лет пять, когда случилось то, отчего бывшая усадьба стала излюбленной сценой действия ее ночных кошмаров. С тех пор Марфа избегала даже мыслей об этом заброшенном уголке. Вот и сейчас, едва перед внутренним взором промелькнули образы мрачного заросшего пруда и лежащих за ним развалин, она поежилась, словно от дуновения ледяного ветра, и впервые пожалела, что совсем одна в пустом доме, не считая Наташи, наемной медсестры-сиделки.

До сего момента одиночество в столь важный день не тяготило ее. Семья разлетелась, подобно пушинкам одуванчика, подхваченным непредсказуемым ветром все ускоряющихся времен. Внуки, правнуки, а может, уже и праправнуки ныне разбросаны по огромной планете. Она любила их лишь необременительным чувством кровного родства, поскольку почти не знала. И абстрактной привязанности этой было явно недостаточно, чтобы захотеть разделить с кем-то из них торжественный и печальный момент собственной смерти. Многочисленные ученики, в которых усилий и души было вложено не меньше, чем в родных детей, тоже предпочитали медленно угасающей деревне большие города. Многие из них, посещая родные края, навещали ее, но постепенно визиты становились все реже, а потом и вовсе сошли на нет: кто-то умер, кто-то уехал слишком далеко. У прочих же благодарность первой учительнице выцветала с каждым годом, будто старая фотография, пока не превратилась в едва заметные очертания на самой границе памяти. Лишь Олечка, крестница, долго продолжала наведываться к старухе, но недавно и ее не стало на этом свете. Тем, кто боится одиночества, не стоит жить так долго, как я, с легкой грустью подумала Марфа.

Жизнь и ее не раз соблазняла возможностью покинуть эти тоскливые, постепенно пустеющие края. Но что-то здесь держало ее столь крепко, что невозможно было разорвать невидимые путы. А может, и не было никаких тайных причин – просто она принадлежала к иной эпохе. Раньше люди рождались, жили и умирали, как правило, в одном и том же месте. Марфа появилась на свет почти столетие назад в этом самом доме, где лежит теперь на смертном одре, борясь с усиливающейся одышкой и в последний раз любуясь осенним великолепием сада…

Она позволила мысленному взгляду скользнуть дальше, за пышные желто-зеленые кусты бузины, скрывающие калитку в конце участка, и оказалась в просторной, светлой, усыпанной золотом березовой роще, где летом в высокой траве прячутся чудесные крепкие грибы. За березняком из-за изогнутых кружевными параболами ив выглядывала сонная ленивая речка, густо заросшая камышом. На реке когда-то была мельница, теперь уж от нее и следа не осталось, но преимущество умозрительных прогулок в том, что можно воскресить и перемешать все, что память накопила за долгие годы. Огромное, почерневшее от воды колесо замерло в неподвижности, остов пестрел щелями от выломанных досок, придавая постройке сходство со скелетом сказочного чудовища. Однако это угрюмое зрелище ее никогда не страшило – все монстры обитали по другую сторону дома…

Извилистая тропинка мыслей вновь своевольно вильнула в сторону бывшей усадьбы. Какая жуткая тьма некогда окутала это место, что теперь, спустя целый век, ощущение мрака не только не развеялось, а словно стало еще гуще? Воображение давно уже слило воедино все собранные за долгую жизнь слухи, случайные фразы, нечаянные оговорки и нарисовало картину, вероятно, весьма далекую от реальности, но от того еще более зловещую. Колдун, служение Дьяволу, жертвоприношения, кровь младенцев – все это произносилось местными жителями срывающимся шепотом и более всего походило на досужие фантазии. Но в одном Марфа не сомневалась – отсюда, из ничем не примечательного уголка земли, вырвалось Зло. Оттого и место это проклято вовеки – неважно, что современники ничего не знают о прошлом, каждый интуитивно чувствует тьму и старается обходить ее стороной.

Сиделка как-то упомянула – Марфа не помнила, как давно это было, время для нее текло иначе, чем прежде, – что на развалины усадьбы приезжали люди из полиции и с телевидения, а в деревне поговаривают, что там нашли то ли скелет, то ли орудия пыток – но точно что-то ужасное. «Глупости, – проворчала тогда Марфа. – Там сто лет уже, как все сгорело. Им только бы языками чесать».

Наталья была опытной профессиональной медсестрой, но старая учительница, давно перешагнувшая девятый десяток, считала ее, свою бывшую ученицу, сущей девчонкой, и потому не сочла нужным делиться истинными мыслями на сей счет. А ночью ей приснился скверный сон, которого она не видела уже несколько десятков лет, и считала, что избавилась навсегда…

– Марфа, к вам посетитель, – раздался мягкий голос Наташи, вырывая сознание из липкой паутины задумчивости и заставляя ощутить грубую фактуру реальности вкупе с нарастающей тяжестью в груди и ноющим зудом лишенного движения тела.

Посетитель? Марфа удивилась, но не слишком. Местные жители ее не навещали, да и вообще наверняка забыли о существовании живущей на отшибе древней старухи. Но мало ли кого из ее многочисленных потомков могло принести мимолетом к постели умирающей. Однако в бесстрастном сообщении сиделки ей почудилось что-то, указывающее на экстраординарность происходящего. Она кивнула, соглашаясь принять визитера. Как-никак незваному гостю, выходит, отведена в ее жизни особая роль: он последний, кто увидит ее живой, поговорит с ней, посмотрит в затянутые мутной патиной старости глаза. «Кто бы это мог быть?» – подумала она без любопытства.

В комнату вошел высокий светловолосый человек. Хотя лица она была не в силах рассмотреть, но сразу стало ясно, как он молод – легкая походка и порывистость движений выдали его юный возраст. С утратой одних способов восприятия всякая божья тварь начинает развивать другие, и теперь Марфа по размытому силуэту, пятнам цвета, поступи и жестам умела вычислить целостный образ. Она быстро уверилась, что незнакома со своим нежданным посетителем.

Юноша приближался, постепенно обретая резкость, но не становясь от этого ни яснее, ни уместнее. Подойдя к кровати почти вплотную, он неожиданно опустился на колени, и до ее ушей донесся взволнованный полушепот:

– Наконец-то я тебя нашел!