Если бы какому-нибудь англичанину привелось сочинять проект политического устройства России – нет сомнения, этот англичанин, не приступая к делу, пожелал бы наперед осведомиться о том: какие имеются у нас налицо общественные элементы, какие основы выработаны историею, какие идеалы продолжают жить в народном сознании или выражались в течение нашей тысячелетней исторической жизни. Занявшись исследованием элементов, из которых сложилось наше политическое тело, – да и без всякого особенного исследования, а по первому поверхностному обзору, – он, наверное бы, прежде всего поразился тем, что не может не поразить и не броситься в глаза каждому, – именно тем, что в России имеется налицо до 40 миллионов сельского оседлого населения. Это обстоятельство, конечно, показалось бы ему довольно важным, как по количеству населения – 40 миллионов чего-нибудь да весят, так и по качеству: население оседлое, составленное из домохозяев, из которых каждый живет в своем доме и владеет известным пространством земли – это явление такое оригинальное, которому ничего подобного нет во всей Западной Европе: отсюда прямой вывод, что и самый простой народ в России должен существенно отличаться от черни или плебса (plebs), пролетариата, английских рабочих, французских «увриеров», кочевых батраков и всего того, что под словом «простой народ» разумеют обыкновенно на Западе. Очевидно, подумает англичанин, что и условия политического устройства – при таком преобладании стихии сельского населения – должны быть иные, столько же оригинальные, сколько оригинально и самое явление; западные теории публичного права и политического устройства, не имевшие в виду этих необычайных фактов публичной и бытовой жизни, оказываются для них слишком тесными и слишком узкими. И если бы даже англичанин не отказался совсем от дерзкого предприятия: сочинить для нас проект политического устройства, то во всяком случае – свободный от раболепства пред научною теориею (которая ему своя, не чужая) и воспитанный в уважении к правам жизни и быта – он постарался бы подсмотреть в тумане чуждой ему жизни какой-нибудь путеводный свет, отыскать в этом громадном теле какой-нибудь главный, жизненный, исторический нерв и отделить существенное и органическое от всего наносного, паразитного, искусственно вызванного к внешнему бытию. Удалось ли бы ему это – другой вопрос; вероятнее всего, что не удалось бы ни в каком случае; но несомненно по крайней мере, что именно в таком, а не в ином смысле были бы даны им указания и советы.

Конец ознакомительного фрагмента.