Глава 1. Сестры

Дарьюшка, из последних сил напрягла слабенькие ручки, но вытянула таки ведро из колодца. Больше всего она боялась, когда мать посылала ее по воду, журавель был огромным, цепь тяжелая, и ей всегда казалось, что однажды этот страшный колодец подхватит ее своими цепями и сбросит вниз, туда где таинственно отсвечивает темная вода. Но он, журавель этот, жалел девочку, не трогал, и, вздохнув с облегчением, она тянула на себя ведро, с трудом ставила его на мокрую, обледенелую лавку, скользя маленькими калошками, упиралась коленями в сруб, и переливала воду в свое ведерко, стараясь не плескать. А потом ставила его на санки и тихонечко, плавно, не дергая везла ведро к дому, хорошо было близко, три двора всего. Но все равно расплескивала, конечно, мать поджимала губы, но молчала, боялась отца. А папаня не любил, когда мама отправляла Дарьюшку за водой, но и не перечил – жена сама знает, как девок воспитывать. Вмешайся, запрети – девки вырастут баловаными, наделают бед. Пусть их, сами разберутся.

Анастасия сняла ведро с санок, внимательно оглядела вжавшую голову в плечи Дарьюшку, хмыкнула

– Стоишь, как теля глупая. Иди, яйца глянь. Да Машу покликай, в коровнике она.

Анастасия хозяйство вела справно. Двух воспитывала мужику, да только одну удачную. Мария, старшая, хорошо удалась, пятнадцать еще, а ребята заглядываются – высокая, стройная, грудки уже вовсю платьишко обтягивает, да какие грудки – то. Прямо, как у матери были, красоты необыкновенной, хоть рюмку ставь, не упадет. Коса ниже попы, а как распустит, так волосы волной, гребень не прочешет, вязнет. Правда, ленива, конечно, все в зеркало смотрится, но у матери не забалуешь, чуть что – на колени, да на горох. В церковь зато ходить любит, все стоит у Божьей Матери, губенками розовыми молитвы шепчет, женихов просит, не иначе. Да такой и просить не надо, женихов от калитки граблями не отгонишь, так и лезут, окаянные. Короче, хороша девка, долго не засидится, только не прогадать бы с мужем, хорошего надо. А вот младшая…

Анастасия отвлеклась от своих мыслей, глянула в окошко – по тропинке между двумя сугробами, поднимающимися до крыш сараев, петляла, как заяц младшая. Не заяц – кролик серенький. Вот ведь…Как у такой матери и такого отца такая мышь уродилась! Горе…

Анастасия подошла к зеркалу, подняла точеные руки, поправляя тяжелый узел русых волос, туго заправленный в шлычку. Даже шлычка красила женщину – темно синяя, расшитая парчовыми нитками, она подчеркивала тяжесть плотного узла и нежную, хрупкую шею. Анастасия была очень хороша. Даже сейчас, уж две дочери, а как молодка. Брови вразлет, губы полные, сочные, кожа упругая да румяная, а уж фигура – любой девушке фору даст. Даже Маша с завистью заглядывалась на мать, когда они мылись в бане, а Дарьюшка, та вообще пряталась за лавкой, как облезлый цыпленок, тот, что вылупился неудачно, да так и бродит с присохшей к перьям корявой пленкой. Петр любил жену, как сумасшедший. Слова ей никогда противного не скажет, подарками задаривает, и вот только не любил, хмурил брови, когда жена нападала на младшенькую. Этого хватало, Анастасия прекращала выпады, ну, хотя бы до следующего раза.

– Маааам! Молоко куда? На холод или томить будешь?

Анастасия забрала у румяной Маши подойник, кивнула на кастрюлю.

– Томить будем. Раздевайся, поможешь. Дарья где?

Маша гордо откинула косу за спину, скинула валенки, сбросила полушубок на лавку, обдав мать свежестью принесенного снега, теплом молодого тела и дорогого мыла, которым они мыли голову.

– У козлят опять. Тетешкается. Вроде маленькая.

Анастасия и на этот раз сдержалась. Молча смотрела, как виновато опустив голову, Дарьюшка стаскивает с головы серый платок, поправляет жиденькую косицу, завязанную простой ленточкой, ссутулив щупленькие плечики, поправляет перекосившийся воротничок на платье, подтягивает спустившиеся чулки. И старается не смотреть в зеркало. Уж больно режет ее эта разница, между ней, страшненькой, маленькой, глуповатой девчонкой и двумя королевами – матерью и сестрой.

Дарьюшке исполнилось на покрова одиннадцать. Но дать ей можно было не больше восьми – такой худенькой она росла, да и росла ли? Соседская шестилетка Танька и то лучше выглядела – плотная, розовощекая, большая. А Дарьюшка с ней рядом – настоящий мокрый воробей. И если бы не огромные серые глазенки, трепетные, как у лани, то вообще бы было не понять – девочка это или мальчик щуплый, которому зачем-то на затылок привязали тощий хвостик.

Глава 2. Колька

– Знаешь, Мусенька… Я никогда не буду такой, как Маша. Она, как принцесса из сказки, которую матушка нам в школе читала. А я, видишь какая? Ну что ты молчишь?

Коза Муська сочувственно смотрела на Дарьюшку, она не совсем поняла про принцессу, но матушку видела, приходила та за молоком. И Муська была уверена, что ничему хорошему эта носатая тетка не научит, уж больно хитро она стригла глазами, когда Анастасия наливала ей молоко в банку. И денег не дала, вроде, хотя все чего-то дают. Такого молока, как у Муськи по всей деревне днем с огнем не найдешь, а попадья бесплатно берет. Пакость носатая.

Конечно, Дарьюшка не понимала этих козьих мыслей, но то, что Муська ей сочувствует, она видела. Та прижалась к ее коленям теплым боком, жевала задумчиво и жалостливо косила глазом на девчонку. И в ее квадратном зрачке отражалась не страшненькая Даша, а сказочная принцесса, точно такая же, о которой читала матушка.

– Дашка! Дашка же! Ты опять у козы, что ли? Мать узнает, задаст тебе. Иди давай. Батя с ярманки приехал.

Голос у Маши был не просто громким – он был оглушающим. Как вот так могло получится – при такой ангельской внешности такой визжащий и противный голос. Дарьюшка всегда вздрагивала, когда ее звала сестра, вжимала голову в плечи, стараясь уберечь уши, но сейчас он ей показался музыкой. Еще бы – батя приехал. Три дня ждала Дарьюшка отца, еле дождалась. Значит сегодня мать не будет на нее фыркать разъяренной кошкой, она примет с батей пару рюмочек наливки, подобреет, споет песню с ним на пару за столом, и, загадочно блеснув глазами уйдет на вторую половину дома – спать. Батя тоже скоро пойдет, но сначала приласкает Дарьюшку, погладит ее по голове, шепнет на ушко – “Ты, деточка, красивая какая сегодня. Не иначе, солнышко тебя вечор поцеловало. Птичка моя”.

И у Дарьюшки внутри станет тепло-тепло, даже слезы было закапают, но она их удержит, не даст воли, но зато прижмется в папкиной руке, попытается чмокнуть ему ладошку, но батя строго глянет, отберет руку, а потом сам поцелует ее в макушку.

– Сейчас, Маш. Надо же Муську додоить, матушка сегодня придет, как же. Я быстро!

Муська снова глянула на Дарьюшку своими почти человеческими глазами, как будто подмигнула заговорщически. Она никогда не выдаст свою хозяюшку, и только между ними останется, что Даша давно ее подоила, а теперь вот сидит здесь, в теплом сарайчике и идти никуда не хочет.

Ладно, Мусь. Пошла я. Сейчас сенца тебе добавлю, а то вишь, все выбросила, поганка ты рогатая. Погоди.

Дарьюшка поплотнее затянула платок, помчалась по тропинке в сенник. А тропка шла вдоль плетня, хоть короткая, да открытая, сквозь плетень этот улица была, как на ладони. И вот он – Колька!

Дарьюшка Кольку не любила. Вернее, у нее было к нему странное чувство. Она и пряталась от него, и, одновременно, всегда старалась пробежать мимо его дома. Как воришка -глянет, чтобы никого не было, юркнет проулком, остановится на секундочку около огромных, богатых ворот, и бегом… Колька пару раз ловил ее за этим, посмеивался, а как-то поймал у реки, когда она белье полоскала, щелкнул по носу, шепнул.

“Что, куколка? Помочь белье донесть? А ты мне сеструху вызовешь?”. Дарьюшка тогда вырвалась, грубо крикнула дураку – “Отлепись, проклятый”. А сама бежала вдоль огорода, прижимая к боку таз с бельем, чувствуя, что сердечко колотится в горле. И вот опять он…

Колька был одного возраста с Машей. У него уже и усики пробивались, а уж щеголь был – куда городскому. Жили они больно справно, лучше всех в деревне, дом был высоким, как у купцов, ставни розами разрисованы, а ворота из дубовых досок, да таких широких, наверное, дуб с обхват распилили. Колька был один у отца с матерью, его баловали и холили, ну он и пользовался. Картуз с зеркальным козырьком, оттуда чуб завитой, на воротнике косоворотки шелком узоры вышиты. И полушубок с белой опушкой – глаз не отвесть. Все девки от него стонали, а он к Машке подбивался. Правда, батя как-то ему показал кулак издалека, да разве их остановишь? Машка тоже глазом горячим косила, как та кобыла на лугу. А Дарьюшка плакала по ночам – ей этот Колька поганый снился даже.

– Птица! А ну пойди, дам чего!

Дарюшка хотела было сделать вид, что не заметила парня, но он ловко высунул руку сквозь редкие прутья плетня и схватил ее за плечо. Куда уж тут денешься.

– Чего тебе? Мне сена надо козе дать, мешаешь.

Колька хмыкнул, подтянул девочку поближе, шепнул.

– Машку вызови, полный карман леденцов насыплю. Подставляй!

Дарьюшка гордо вздернула подбородок, вывернулась, заявила.

– Там батя с ярманки приехал, не до тебя. Ешь сам свои леденцы. Он нам шоколаду привез.

Развернулась и пошла гордо. Точно так, как соседская толстая Мотька – чуть покачивая бедрами, как будто они были у нее на шарнирах.