– Убью! – прорычал Орлов жутким голосом, – Достань, где хочешь! Даю минуту! Время пошло!

Чулки явились как по волшебству, ибо Данила хотел жить.

Сходивши в баню, где его подстригли, побрили, отдраили мочалкой до скрипа и сбрызнули Кёльнской Водой, влюбленный поручик с помощью Данилы облачился в парадный мундир и самые лучшие свои сапоги, сиявшие, как два черных жирных солнца. Взял извозчика, проехал мимо цветочной лавки, купил на сей раз скромный, но ужасно дорогой букет изысканных голландских тюльпанов, и, без одной минуты пять, слегка дрожащей рукой постучал в дверь жилища фон Брауде.

Горничная провела его в столовую, где он несколько неуклюже вручил Ванде букет и был допущен к ручке. Поцеловать осмелился лишь самые кончики пальцев. От восторга и запаха кожи любимой женщины поясницу свело судорогой, едва распрямился. Баронесса томно улыбнулась и поблагодарила за цветы. По русски она говорила с чарующим акцентом – в нашей эпохе с таким говорит Эдита Пьеха. Полковник был индифферентен, но, впрочем, умеренно доброжелателен.

– Вообразите, Пьер! Я уронила на улице платочек, а Леонард Федорович его нашел и любезно прислал мне! Мне захотелось познакомиться поближе с таким благородным человеком, тем более, что он офицер нашего полка! – ворковала Ванда Леопольдовна.

– Это Вы правильно, поручик! – пожал руку Орлову фон Брауде, – Платок – он тоже денег стоит. Чай, не меньше пяти рублей за дюжину. А вышивка! Ещё по полтине на платок кладите.

Отец-командир был по немецки скуповат.

Сели втроем пить чай. Орлова заставили рассказывать о своей службе, учебе, семье. Сначала он запинался, затем разговорился.

– … Сирота я. Папенька отдал Богу душу в турецком плену когда мне было три года, маменька ещё раньше преставилась от холеры. Дядя Всеволод Никитич меня вырастил и воспитал. Я его единственный наследник.

– Много ли душ у дяди? – спросила Ванда вкрадчиво.

– Тысяч пятнадцать. Да в моем имении десять, – беззаботно поведал поручик, – Им тоже дядюшка занимается.

Лёгкая тень алчности пробежала по прекрасному лицу баронессы, но тут же исчезла.

– Это вы из каких Орловых? Легендарный светлейший князь Григорий Орлов вам не родственник? – поинтересовался барон.

– Дальний. Как мужики говорят, нашему плетню троюродный забор, – тонко пошутил Леонард, – А, вообще-то, мы калужские. И имение у дяди в Калужской губернии.

Ванда негромко рассмеялась. Смех её был подобен аккордам небесной арфы! От сего чарующего звука сердце и без того потерявшего голову поручика не выдержало напряжения и оборвалось, с шумом рухнув в сапоги, а мозг заволокло туманом счастья. Забыв, где он находится, Орлов не глядя нашарил подвернувшуюся бутылку со стола и налил себе полную чашку. Выпил залпом. Оказалось – ром. Глаза хозяйки удивленно расширились.

– Знай наших! – восхищенно крякнул полковник, – Ну-ка, я тоже!

– Пьер! – запротестовала супруга, – У Вас же диэта!

– Ер-рунда! – парировал бравый вояка, и выпил.

Затем, без перерыва и закуски – ещё одну. И ещё.

Орлову сделалось неловко. Он понял, что, сам того не желая, спровоцировал милейшего Петра Иоганновича на запой. И сделать уже ничего было нельзя, процесс соскочил с зарубки: командир вошел в раж, и перешел с рома на коньяк. Леонард даже не пытался за ним угнаться. Через час таких упражнений пришли два гайдука и унесли бесчувственную тушку барона в спальню.

– Увы! Вечер испорчен… – грустно посетовала Ванда, – Вы извините его, Леонард Федорович. Он так устает на службе! Ответственность… и вообще… А мне теперь до самой ночи скучать одной!

– Я… Позвольте мне… Я… Это… С Вами посижу… или постою… то-есть, побуду, – бессвязно забормотал Леонард, сжигаемый тайной надеждой, что удастся задержаться ещё хоть немного.

– Любите ли вы стихи, Леонард Федорович? – вдруг спросила Ванда деловито.

– О, да! Люблю… – несколько удивился тот.

– Прекрасно! Приходите в четверг, в семь. У меня будет несколько любителей поэзии, этакий литературный салон. Почитаем друг для друга… Викторина будет, конкурсы разные… Придёте? – Ванда лукаво наклонила головку.

Не в силах вымолвить единое слово от радости, что увидит её вновь, Орлов часто-часто закивал.

– Ну, вот и отлично! А сейчас Вам пора… – богиня протянула руку для поцелуя.

Поцеловав оную уже чуть более смело, наш герой с поклонами удалился, и до самой ночи бродил по улицам: переживал. Стихи он читал редко, наизусть знал только из гимназического курса. Но дело поправимое! До четверга ещё два дня! Он успеет выучить наизусть что-нибудь… эдакое.

Все утро следующего дня он рыскал по книжным лавкам, доводя приказчиков до белого каления своею придирчивостью и неспособностью точно выразить, что ему потребно. Наконец, в четвертой по счету лавке, нашелся тоненький сборник стихов Роберта Бёрнса, в переложении на французский. Оригинальный текст был слева, перевод – справа. Представлялся удобный случай прослыть интеллектуалом: мало кто знал английский. А Леонард языком островитян владел! Прочитать стих, затем – французский перевод!

Придя домой, засел за зубрёжку. Дело было непростое, но справился: к ночи выучил четыре стихотворения! Выпил бутылку охлажденного рейнского, чтобы остудить раскалённый от непривычных усилий мозг, и, довольный, уснул.

В среду пришло письмо от дяди. Врач посоветовал старику отправиться на воды в Карлсбад, поэтому деньги он племяннику высылал сразу за полгода вперед. Ну, не замечательно ли?

Весь четверг бормотал английские и французские стихи, боясь забыть и оконфузиться. В семь, снова отмытый, выбритый, с напомаженными закрученными усами и в чистых чулках (а как же!), Леонард прибыл на литературный кружок.

Члены кружка Ванды Леопольдовны оказались людьми солидными. Все в чинах не ниже полковника. Всего, считая Орлова, их насчитывалось восемь человек. Председательствовал Варшавский предводитель дворянства князь Яблонский, толстяк лет пятидесяти с носом картошкой. После представления Леонарда присутствующим, Ванда, одетая в наимоднейшее, черное с серебром, платье с глубоким декольте, объявила:

– Итак, господа! Сегодня каждый читает одно стихотворение. Затем производится тайное голосование, и победитель получает от меня приз! Все просто, как видите!

И вечер поэзии начался. Полковник Родионов прочитал собственного сочинения оду Диане-охотнице, в которой без труда угадывалась хозяйка. Рифма у полковника хромала, размер – тоже. Но, тем не менее, он сорвал аплодисменты, сравнив румяную щечку богини с розою. Очень, знаете ли, нетривиальный литературный ход!

Затем читались стихи на французском, польском, русском и немецком языках, как свои, так и чужие. Дошла очередь и до поручика. Он встал на табуретку и прочитал «В моей душе покоя нет…» с большим чувством и выражением (Читатель! Ты знаешь это произведение! Песня из кинофильма «Служебный Роман»! ). Все присутствующие впечатлились и аплодировали особенно громко.

Когда все закончилось, Ванда Леопольдовна предложила приступить к голосованию. Леонард с изумлением увидел, как любители поэзии достают толстые конверты с деньгами и вкладывают в них маленький листочек с именем того, за кого голосуют.

– Георгий Михалыч, – шепотом спросил он Родионова, – Это… деньги-то… зачем?

– А! Сии средства суть пожертвования на благотворительные цели. Мы соберем, а Ванда Леопольдовна передаст: на сиропитательный дом, или там… на призрение инвалидов. Да мало ли! – также, шепотом ответил тот.

– А сколько, пардон, жертвовать? – растерялся поручик.

– Это уж на Ваше усмотрение. На размер души, – пожал плечами Родионов.

Прикинув на глаз толщину конвертов конкурентов, достал все, что было в бумажнике – более трёх тысяч сотенными и пятисотенными, оставив только несколько империалов и серебро. Написал из благодарности фамилию Родионова на четвертушке бумаги, вложил всё это в услужливо поданный горничной конверт и положил, как и другие, на поднос.

Подали шампанское. Хозяйка, она же секретарь избиркома, стала вынимать из конвертов и зачитывать фамилии кандидатов. С изумлением и восторгом Леонард услышал, что набрал наибольшее количество голосов! Целых три!

– Леонард Федорович! Поздравляю! – проворковала Ванда, – Извольте получить приз!

В руке у неё была маленькая бархатная коробочка.

– И разрешаю Вам поцеловать меня, куда захотите… – здесь она сделала лукавую паузу, – хоть в запястье! – рука с коробочкой оказалась на уровне его губ.

Припав к запястью долгим поцелуем, распираемый гордостью и любовью, Леонард взял приз. Что бы это ни было, отныне он будет хранить сей подарок богини, как самую драгоценную реликвию! Все зааплодировали. В коробочке оказался янтарный мундштук ценою рубля в три…

Через полчаса все разошлись. Леонард получил приглашение на очередное заседание кружка через месяц, многообещающий взгляд из-под ресниц, и – отдельно! – приглашение на чай в понедельник. Душа его пела! О, этот взгляд! Это легкое рукопожатие! Безусловно, он ей симпатичен…

Через два дня в газете «Московские Ведомости» появилась заметка. Благотворительница, баронесса фон Б., пожелавшая остаться неизвестной, пожертвовала весьма значительную сумму на больницу для неимущих. Ванда действительно послала пятьсот рублей. А остальные… Читатель! При наличии скупого мужа и многочисленных нуждах (не ходить же в рубище и босиком!) надобно как-то экономить! Кому из очарованных жертвователей придет в голову проверять, сколько на самом деле внесено в кассу больнички?

Придя домой, Леонард застал у себя старинного знакомца капитана Петровского. Тот непринужденно сидел на диване в гостиной и освежался хозяйским коньяком.

– Лёня! Душа моя! – возопил он, как будто они не виделись, по крайней мере, год, – А я вот, соскучился, дай, думаю, зайду!

Орлов слегка удивился, ибо виделись они всего три дня назад, но виду не подал.

– Молодец, что зашел! – широкая улыбка озарила гостиную, ибо настроение было прекрасное.

Присев к столу, плеснул коньячку и себе – так, за компанию.

– Вообрази, Лёня! – воодушевленно вещал Петровский, – Намедни сели в покер играть. Игра такая новая, североамериканская. Я, Оболенский, Назаров – ну, ты их знаешь, – и какой-то прыщ, паж, по фамилии Малевич. Он из Петербурга приехал недавно, служит сейчас у генерал-губернатора. Натурально, играем. Мне прёт карта! Через час уже во-от такая куча денежков передо мною (капитан показал руками, какая)! Очередная сдача (кстати, сам сдавал!), смотрю свою руку – батюшки-светы! Четыре короля! Назаров спасовал, Оболенский покраснел весь, двигает пятьсот, Малевич поднимает на тысячу, а у самого пенснэ запотело. Понятно, что у них тоже карта пришла! Я отвечаю и поднимаю на две! Оболенский карты бросил. Малевич отвечает две и поднимает на пять! Я – отвечаю, но поднять уже не могу, нечем. Малевич – дальше пять. Я говорю: открываюсь! А он: а пять тыщ? Я: а в долг! Паж согласился. Я свои четыре короля на сукно. Он свои карты положил – и у меня аж в глазах потемнело: четыре туза! И это я, своею собственной рукой, так сдал!

Петровский выпил ещё коньяку, рыгнул.

– Выручай, брат! Одолжи денежков! А я, как из имения пришлют, месяца через два, сразу отдам!

Обычная, в общем история.

– Рад бы, да не могу. Не при деньгах я нынче, Вася! – развел руками Леонард, – Через неделю перевод должен прийти, тогда – милости просим!

– Куда ж ты их дел? – искренне удивился капитан, – Актрисок не содержишь, рысаков не покупаешь, не играешь, балы не задаешь…

– Да вот, так получилось… – промямлил поручик. Ему было очень стыдно, что нет возможности помочь старому товарищу.

Петровский вздохнул.

– Ну, через неделю, так через неделю. А пока придется опять родовое гнездо заложить.

Особнячок его, один из немногих, уцелевших на Москве после пожара, стоял у Покровских Ворот. Закладывал его капитан уже четырежды.

Посидели, поболтали о пустяках. Данила принес из ресторации ужин, ибо от коньяку разыгрался аппетит.

– Слыхал я, что ты мадам фон Брауде очаровался, – вытирая усы салфеткой, констатировал капитан, – Видели тебя на Тверской с букетом, под дождем, да!

Леонард не ответил, но нахмурился.

– Смотри, Лёня, будь осторожен! – вдруг тихо и серьёзно посоветовал Петровский, – На минное поле вступаешь.

Леонард сжал кулаки так, что согнул вилку и не заметил этого.

– Вай! Сейчас зарэжэт! – заслонился крышкой супницы капитан в притворном испуге.

– Не надо о Ванде Леопольдовне, ладно? – проговорил влюбленный, остывая.

– Как скажешь, Лёня, – пожал плечами старший товарищ.

Вскоре он ушел, а Леонард улегся спать. Сон не шел. Слишком много случилось в этот вечер. Взбудоражило душу. Вынул мундштук, полюбовался, поцеловал: его касались её руки! Вспомнил, как пахла кожа на запястье – цветами. Это духи… духи такие… Уснул.

Шестикрылый Серафим Перун из-под модных кустистых бровей обвел взглядом подчиненных и провозгласил:

– Совещание закончено. Все свободны.

Херувимы и Архангелы дружно встали из-за покрытого красной скатерью стола заседаний и потянулись к выходу, сопровождаемые референтами-ангелами.

– А Вас, Архангел Гавриил, я попрошу остаться.

Упомянутый Архангел, начальник над духами, оказывающими помощь людям, остановился и вопросительно посмотрел на начальство. Перун жестом показал на стул. Архангел сел, изящно полураскрыв крылья, чтобы не помялись.

Зал опустел. Перун плеснул себе Боржому, отпил, и сказал негромко, но значительно:

– Наверху есть мнение, что на Атувае назрела необходимость в проповеднике. Язычество пора сворачивать. Подбери подходящего человека.

– Может быть, волевым решением? – почтительно осведомился Гавриил.

– Нет. Не будем нарушать принцип свободы воли. Но заинтересовать кандидата необходимо. Пусть стремится туда попасть, пусть захочет работать с населением. Я думаю, интерактивные сны – это то, что нужно… для начала. Распорядись насчет спецдопуска в мир Атувая с произвольными временными координатами. Операции присваивается кодовое название «Островитянин».

– Будет исполнено, Ваше Шестикрылое Серафимство! – отсалютовал Архангел Гавриил.

Сон Леонарду приснился странный: смуглые крепенькие девушки с цветами в волосах и шуршащих длинных травяных юбках плавно изгибаются в танце и поют на певучем незнакомом языке, а на заднике сцены – по кумачу белыми буквами написано: «Привет участникам смотра художественной самодеятельности ананасоводов!». Среди зрителей преобладали такие же смуглые, крепкотелые черноглазые люди.

Танец закончился, на сцену вышла пожилая женщина в неприлично коротком платье до колен и громовым голосом проревела:

– Антр-ра-акт!

Зрители зашумели и потянулись вон из зала в фойе, где был накрыт буфет. Толстые бабы в нечистых белых халатах быстро разливали напитки, выдавали тарелки с закусками. Очередь двигалась быстро, и вскоре поручик оказался около прилавка.

– Пиво? Шампанское? Лимонад? – отрывисто спросила рыхлая толстуха с веками, выкрашенными в сине-зеленый цвет, и ярко-карминовыми губами, – Бутерброды?

– Шампанское, пожалуйста… – неуверенно промямлил сбитый с толку Орлов.

– Двести? – деловито кивнула буфетчица.

Леонард не понял, но сказал:

– Бутылку!

Баба сунула ему в руки серебрящееся фольгой горлышко и граненый стакан.

– Семь пятьдесят! Следующий!

Сыпанув на поднос горсть монет, нашедшихся в кармане панталон, поручик отошел в сторонку и принялся рассматривать бутылку. Надпись на этикетке гласила: «Советское Шампанское. Сладкое. Горьковский завод шампанских вин». Присутствовало и изображение нескольких золотых и серебряных медалей. Поперек этикетки был синий штамп: «Атувайский республиканский трест кафе и ресторанов». Марка была незнакомая. Хлопнув пробкою, открыл сосуд. Налил полстакана, осторожно принюхался: пахло виноградом. Отпил. Фи! Сладкое, как сироп! И тёплое!

– Пардон, сударыня! Нет ли сухого, и похолоднее? – робко протиснулся он обратно к прилавку.

– Что с базы УРСа завезли, тем и торгую! – неожиданно грубо рявкнула буфетчица, – Сухого погрызть захотел, хаоле! Холодильник третий день чинят, а этот: похолоднее!

– Хлебай, что дают, бледнолицый! – кто-то фамильярно хлопнул Леонарда по плечу, и он проснулся.

Проснулся в недоумении, долго думал, что это может значить. Не придумал. Списал сие сновидение на коньяк и нервное возбуждение. Поворочавшись, снова уснул, уже без снов. До утра.

В пятницу и субботу рыскал по всей Москве в поисках подарка для мадам фон Брауде. Дело было непростое: во-первых, предмет должен был быть достоин красавицы, во-вторых – должен был отражать тонкий вкус дарителя, в третьих – не вызвать подозрений и дурных мыслей у мужа. В конце концов в антикварной лавке в Охотном Ряду нашел кумплект шахмат: белые фигуры из матово-искристого, как иней, серебра, черные – тоже серебряные, но искусно чернёные. И доска: слоновая кость и эбеновое дерево. Антиквар божился, что сей шедевр – работа самого Бенвенуто Челлини. Но доказательств авторства не было, поэтому уступил недорого: всего за две тысячи с половиною, и согласился подождать с деньгами недельку. Подарок, по всем меркам, был царский. Смущала только мысль: а играет ли прекрасная Ванда в сию игру? Подумав, Орлов решил, что, ежели и не играет, то он её научит! А пока будет учить, мало ли, что удастся выиграть!