© Илья Луданов, 2019

ISBN 978-5-4496-8707-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА I

Преображение – от старославянского прѣображениѥ, калька c древнегреческого μεταμόρφωσις (метаморфоза).

1

Низко над землей, на бреющем полете, с ревом прошли два истребителя. Гудит в ушах. По уши в грязи они пробираются через кущи. Ветки хлещут по лицу, царапают руки. Всюду грохот взрывов, пальба. Он всё видит и чувствует – тяжесть рюкзака за спиной, как скользит автомат в грязных руках. Выходят на поляну. Теперь быстрее, быстрее. Впереди бежит парень, на вид они ровесники. Что-то шлепает по нему, парень отлетает в сторону. Вот он лежит в высокой жухлой траве и мелко дергает ногами. Нельзя смотреть, нужно бежать дальше, лейтенант орет, его не слышно, он знает об этом и всё равно орет, и всем понятно о чём он – что сам всех перестреляет, если они не будут бежать вперед.

Стрельба со всех сторон, стреляют по ним, стреляют они. Он тоже стреляет, сам не зная куда. В глазах всё трясется. Кричат уже все. Со стороны выскакивает отряд бойцов и кидается на них. Теперь либо они, либо их. Орудуют штыками. Кто-то хватает его, но он успевает замахнуться и отбивается прикладом. Тогда другой бьет его сбоку, он падает на землю, автомат вылетает из рук. Вскакивает, оборачивается и получает удар штыком в грудь. Хватает дуло руками, смотрит на своего врага. Лицо его также перемазано, военная форма порвана. Враг хищно улыбается, радуется точному удару. Но что это? Где он видел это лицо, почему оно знакомо? Он понимает, что это отец. В форме, непохожий на себя, но это отец. Чувство холодной стали штыка в своей груди. Волна слабости по всему телу, точно хочется спать. Он смотрит на отца. Тот улыбается ему в умирающее лицо. Что-то в нём не то. В глазах, в их самой середине, там в глубине его глаз что-то горит, как головешка, горит огнем.

Алексей вздрогнул и открыл глаза. Вокруг всё тоже: сумерки утра, дорога, гул автобуса. В глубину погружаюсь, в густую смоляную глубину, – думал Алексей, подъезжая к городу. Недоспав, с гудящей головой и шумом в ушах, он выехал еще затемно и вместо того, чтобы уснуть, как все пассажиры, весь час дороги наблюдал в окно – как за обочиной становится меньше огней и хотя близится рассвет, вокруг всё темнее, а воздух гуще – и вот только вздремнул на минуту.

В старом, жестко прыгающем на разбитых остатках дороги автобусе не многолюдно. Со стороны водителя сквозь гул мотора пробивался приемник с известиями о передвижении войсковых частей. Чёткий низкий голос рассказывал о налете на какой-то поселок и жертвах среди мирного населения. Новости и голос звучали издалека, невнятно, как из закрытой комнаты, о том, как где-то далеко от их автобуса, от этого сизого утра, что-то бурлило, кипело, самолеты бросали бомбы, в кого-то стреляли. Сколько я помню, сказал себе Алексей, всё время идет война. Далекая, почти незаметная в общей жизни война. Он не мог вспомнить где и какие шли войны за последние лет десять. Нынешняя шла ближе остальных, в далеком подбрюшье страны. О ней жужжали каналы, докладывали о победах и армейских достижениях. Он мало что знал об этом. Война идет всё время и поделать ты ничего не можешь – говорил он.

Теперь в автобусе фронтовые сводки мешали рассматривать женщину в черном. Она сидела через проход, правее Алексея. Черная юбка до колен и легкая, тоже черная, кофточка с глубоким вырезом на полной груди; пурпурная резинка в смоляных волосах довершала траурный образ. Алексей заметил ее перед выездом. Она стояла у автобуса и курила. В темноте он видел только красный огонек и отблеск глаз, тоже черных, в слабом свете станционного фонаря. Тело чуть покалывало, он совсем не выспался, но через всё это почувствовал тягу к женщине. В автобусе Алексей смотрел на женщину и сквозь темноту салона пытался заглянуть в разрез кофты. В один момент ему захотелось просунуть ей в разрез кофты ладонь, ощутить налитость груди. Откуда это желание заспанным утром, в грузном автобусе? В таком его положении. Есть что-то в том болезненное, надрывное.

Автобус остановился где-то в полях, под одиноким фонарем у ларька. Свет упал на женщину, он увидел сморщенную, дряблую кожу в вырезе и брезгливо отвернулся к окну.

Нехорошо, думал Алексей, вот так одному. Жил семьей, в радости, и вот так остался. Глупость, может это всё непоправимая глупость, что они разошлись? Он не мог точно сказать, почему так случилось. Хотелось с кем-то поругаться, накричать на кого-то.

Мама с вечера поставила пироги и теперь кормила его теплыми, пухлявыми ватрушками.

– Как на работе, Леша? – они сидели на маленькой родительской кухне, оформленной скучным гарнитуром.

Он отвечал – всё в порядке, как отвечал всегда, когда работы не было.

– Осень скоро, у тебя куртка есть? – Мария Александровна бережно подкидывала ему вопросы.

– Есть, есть конечно, – когда она смотрела на него, Алексей шире улыбался. Лишь бы мама думала, что у него всё хорошо и ничего не нужно.

Рюкзаки собраны заранее, Иван Николаевич одет, в бодром, подтянутом настроении. Алексей торопливо переодевался в походное. Выходя, неестественно и криво улыбнулся маме. Каждый день живя одним и тем же, казалось, она расстраивалась не от чего-то гадкого и досадливого, а от привычного, из чего и состояли все дни.

С высоты третьего этажа Мария Александровна наблюдала, как они выходят из дома по протоптанной дорожке к окраинным переулкам. Снова сбилась и ничего не спросила. В семье мало говорили об Алексее и Ольге, боялись тронуть тему. Надо будет свахе, Ирине Петровне позвонить. Для самой себя она не хотела добавлять – бывшей свахе. Обе матери быстро подружились: обменивались рецептами, ходили вместе по магазинам, по праздникам встречались семьями, прошлым летом вместе солили грибы. Когда Мария Александровна с Иваном Николаевичем приезжали в областной центр, вместе навещали молодых.

Иван Николаевич тоже задумал поговорить с Алексеем как только узнал, что тот выберется к ним в субботу, на девятнадцатое, на первую зорьку. Думал завести разговор на выезде из города, когда тряслись маленьким квадратным автобусом по проселочным буеракам, но слова не получались, да и шумно. Алексей выглядел неважно. Сколько матери ни улыбайся, за завтраком ни шути, Иван Николаевич приметил замкнутое, словно набухшее лицо, ленивые глаза, вялые движения. Непорядок быть увальнем в молодости, крякнул про себя Иван Николаевич. Всяко бывает, что поделаешь. После разрыва Алексей приезжал к ним лишь раз, родители еще мало что знали и рассчитывали – всё решится к лучшему. В тот раз Алексей ничего не рассказывал, как в полусне прошатался день по городу и уехал.

Природа радовалась сытному лету, золотистым, жирным полям, густым, волнистым лугам. Расходилось солнце. Небрежно порванные облака темнели серединами, грозя зарядами небесной воды.

Проехав несколько остановок, пройдя мимо покореженных заводских заборов и осевшего в серость колхоза, утопшего в бурьяне, они собрали ружья у мелководной речушки. Берегами ее раскинулись свежеубранные, а где-то еще колосящиеся поля. Вдалеке гудели комбайны. Август надувал запахи позднего лета – сады дышали яблочной зрелостью, запруды престарелой тиной, в полях стоял дух пыльной соломы и теплого зерна.

Алексей забыл уже как вольно и спокойно в окрестных полях. Грело высокое небо, по берегам трещали редкие коростели. За перелеском, в трепещущей осиновым листом деревне, перекликались петухи. В минуты тишины хотелось остаться здесь. Сесть на пригорок, слушать деревню.

Они спускались по речке в надежде на случайные выводки уток под пышными ивовыми кустами, на стайки перепелок, забившихся в убранные копны, на шумных куропаток в островках крапивы и сплетенного красноголовника. Долго шли впустую. Лишь раз из-под ног у Алексея вспорхнул перепел, по кругу обошел охотника, и когда Алексей с разворота вскинул ружье, ушёл за край выстрела. Еще шагов через двести, заметив издали людей и громко шлепая по воде, поднялся выводок добротных, разжиревших на зерне, крякв. Поднялись далеко, стрелять было нельзя.

Алексей досадливо поглядел им вслед, буркнул что-то растерянное.

– Ничего, ничего, – улыбнулся Иван Николаевич. – Пущай летят. Будет еще всё. Повезло нам – погода какая! Хорошо.

– А у нас все по-прежнему, – Иван Николаевич не знал с чего начать. – А вы там как?

Алексею не хотелось говорить. Из ложбины русла они вышли к озеру, куда впадала речушка. Во все стороны раскинулась долина, утопающая буйных травах и поздних цветах. Было тихо, птицы давно отпели и наступало время когда звуков в природе становилось все меньше.

2

Темная и холодная, словно чужая и отталкивающая вода озера, далекое, с взбитыми облаками прозрачное небо. Всё ждало осени, первой изморози, промозглых дней, когда природа потеряет свежесть и станет медленно засыпать. А иноземный ветер будет убаюкивать ее.

У другого берега Иван Николаевич приглядел в бинокль крепко сбитый выводок уток. Решили обходить озеро. Но еще задолго до дистанции выстрела остроглазая стая поднялась и ушла за деревья. Ничего не говоря, они смотрели птицам вслед. Иссушенные солнцем, жесткие травы стояли по плечо, пробираться было нелегко, стало жарко. Здесь, в гуще лугов, под лучами последнего теплого солнца Алексей стал рассказывать отцу как всё было. Пробирались зарослями, и запыхавшись, отдельными рваными фразами, горячась и радуясь, что трудно выговаривать слова, Алексей рассказывал отцу как им с Ольгой было хорошо вместе, как думал, что всё наконец устроится; как верили и радовались, обдумывали устройство будущего, планировали работу, жилье, семью… Алексей говорил, как стал спокоен в осознанной части жизни и даже расслаблен – что мы так плохо умеем. Радость оглушила – пугающая, для них, молодых, легким трепетом внутри, но радость всё ж. Не то чтобы нежданная, заговаривали об этом давно, думали когда лучше, когда готовы будут. Решили – пробовать, и если случиться – играть свадьбу. И раньше чем ожидали, чем ему казалось должно быть – так и застыли перед ним испуганные глаза ее и две полоски на пробнике. В больнице утвердились – и обрадовались. Успокоились и готовиться начали. Думали родителям сказать, но решили подождать неделю, самим для себя утвердиться, осознать вроде. Ольга пугливая те дни ходила – как быть, что делать? Что родители скажут? Не поспешили ли они? Многого Алексею не говорила, у него свое восприятие, свои мысли. Видел он – неспокойна она, мечется, переменилась. Испуг тот ее первый, настоящий, не отошел сразу от него – не то что не хочет она, нет конечно, и Алексей рядом, всегда поддержать ее готов, но в своей уверенности – сомнение еще. Это же другой момент совсем и сила тут другого порядка нужна, и ответственность.

В ту неделю и случилось. Утром, задыхаясь в испуге Ольга схватила его за руку – постель в крови. Он не понял сначала, думал, такое случается в беременности. По ней увидел – плохо что-то. С Ольгой жутко было в те часы, никогда он такой ее не видел.

Слезы, утешения. Он говорил вначале – вместе справимся, ничего, решим. А себе думал – не исправить, не вернуть уже. И чем дальше шли дни, тем больше угнетался он. Такое важное, решительное для них – и не случилось. Стал чаще вспоминать начальный испуг ее, и после, думал, чего же они родителям не сказали, – тоже знак? Да и она ли – хотела? И не от ее ли испуга, нервов, всё случилось? Не обвинял он, права не имел – знал это. Да только стали отдаляться они, точно он сам отошел от нее. Ругал себя за это после, за свою нерешительность, видел что сил у него хватило, как глубины дыхания не хватило поддержать ее – но это после. А тогда расширялась трещина, разрасталась. Они не ругались, не спорили, только холодная, загруженное невысказанным молчание хуже дурной ругани.

День за днем, неделя за неделей, и она первая его прогнала; сказала, так честнее будет. Поговорили – давай разъедемся на время. И получилось – обоим лучше стало. Не только ему, он видел – и ей. Знал, нет у нее никого другого, не было и у него, а только раздельно стало лучше. С того времени Алексей несколько месяцев как жил один.

Природа радовала богатством, всего в ней было вдоволь. «Полная чаша» – так говорят, думал Алексей. Продышавшись, они свернули от озера обратно к городу. Всё в ней в достатке, крепко сшито мастером. Талантливо сотворено; никто не жалуется, не плачется, просто живет. За наше короткое лето птенцы встали на крыло, взросло и налилось зерно в полях, окрепла первогодная поросль. В природе сила, без слабости и сомнения. Не такими виделись люди. У всех кого Алексей знал как-то не так, ущербно, не сыто счастьем. Не складывалось в отдельных жизнях, в семьях, среди всех людей. Жаль смотреть на отдельного человека, на поломанные семьи, на весь неуютный город. Таким неуютным Алексей видел и себя.

Он резко отпрянул – из под ног, точно комья земли, брызнули в стороны пестрые куропатки. Стая скрылась в ближнем овраге, за кустами.

– Там овраг влево уходит, – азартно встрепенулся Иван Николаевич. – Они могли туда пойти.

Овраг спускался к ручью и шел обратно к озеру.

– Я туда спущусь, по ручью пойду, а ты с другой стороны балку проверь, – Иван Николаевич скинул с плеча ружье и скрылся за кустами ивняка.

Алексей стал огибать кусты и пошел по краю оврага. Вошел в высокую траву, обошел сплетенные заросли, за которыми скрылась стая и вышел на старую грунтовую дорогу между полем и оврагом. Скинул ружье с плеча, снял предохранитель. Руки сжали приклад. Впервые сначала охоты он услышал как бухает в груди – он ждал, что вот-вот прямо из под ног с громким хлопаньем – неожиданно, как бы ты ни готовился – бросятся в небо птицы и на выстрел будет секунда-две.

В момент напряжения на Алексея надвинулось всё его положение, все нервы прошлых месяцев. Привиделось лицо Ольги: красивое, строгое, молчаливое. С чувством вопроса и ожидания. Как же так у них вышло? Почему так? Он одернул себя, сделал злую гримасу. Как и все последние месяцы, одно наслаивалось на другое, копилось. Нужно вырвать это из себя. Вот зачем он приехал, вот почему предложил отцу открыть сезон. Не так уж он любит охоту, стрелять живность вовсе не хочется. А ездит сюда чтобы своих увидеть, в угодьях пройтись, и даже нет, не так, а только подышать в полях, между терпеливой землей и просветленным небом, где нет тяжести, нет проблем и тревог; здесь он чует волю, настоящую, не в документе прописанную, неназванную и, показалось вдруг, нет щемящей вины перед Ольгой, родной, настоящей, и внутри затихает, становится легко, прозрачно, можно думать во всю силу и удивляться окружающему.

Потому и хотелось на охоту – это всегда риск, выплеск, и можно освободиться от тяжести. Они где-то здесь, сейчас они взлетят, думал Алексей, и я выстрелю – с радостью освобождения и очищения. Даже странно, что их еще нет, куропатки любят сидеть по дорогам между лугом и полем.

Дорога делала резкий поворот и спускалась к ручью. Отец шел метрах в трехстах берегом речки, прочесывая заливной луг. Шагов через десять с его стороны раздались хлопки. Иван Николаевич стоял с ружьем в руках, через речку перелетала стая куропаток и было непонятно – взята птица, либо промах. Алексей закинул ружье за спину и побежал к отцу.

За поворотом на дороге увидел лесную горлицу. Когда-то они ходили на крупных лесных голубей – вяхирей – добыть которых считается удачей. Ставили чучела на полянах, мастерили засидки… Сейчас перед ним на дороге, собирая зерна, сидела белая горлица – чуть меньше городского сизаря. Алексей на миг замер, потом с остервенением соврал со спины ружье, вскинул к плечу и не целясь выстрелил. Голубь упал на бок и задергал крылом. В ушах стоял легкий свист, словно отдаленный птичий крик. Алексей подошел к голубю. Молочно белая горлица уже затихла. Птица лежала на боку, поджав крылья и лапы. Черные глаза ее смотрели на него. Можно было думать, что птица отдыхает на последнем в это лето солнышке, если б не два алых пятна на ее груди и черная капля на кончике клюва.

Он хотел взять ее, но отдернул руку. Зачем стрелял, он же не хотел? Алексей наклонился над птицей и подумал, что ничего красивее не видел. Горлица была словно девушка. Аккуратная белая головка, стройная шейка, маленькое, округлое, с кулак, тельце. Такого голубя Алексей не встречал в их местах, и теперь не мог отвести глаз. Как ты оказалась здесь? Зачем тебе этот город, эти люди? Алексею захотелось скорее уйти и не видеть ее. Мысль о том, что он должен забрать голубицу в виде трофея пугала. Для этого нужно взять ее тело в руку, положить в рюкзак и нести по дороге, зная, что она лежит за спиной и из ран ее вытекает кровь. Дома нужно взять птицу, обдать кипятком, чтоб шел пар, и выдергивать липкие белые перья в таз. Затем отрезать голову, лапы, опалить на газу тело и видеть сизые пятна на груди. Положить тушку на доску, разрезать ножом брюшко, вычистить потроха, достать органы, сердце, срезать грудное мясо, отделить окорочка, все это промыть в розовой воде, сложить в мешок и убрать в холодильник. Все эти обычные на охоте действия теперь казались Алексею невозможными, он не мог сделать с голубицей это.

От ручья махал и что-то кричал отец. Нужно было говорить ему про выстрел, решать с горлицей. Алексей бережно взял ее тельце на ладонь. Почудилось, оно вздрогнуло в руках.

Отец издали видел, что он несет добычу и улыбался.

– Чего стрелял-то?

Алексей скорее отдал ему горлицу.

– Красивая, – поднял Иван Николаевич горлицу. – А у меня поднялась стая, та самая – и через речку! И как в присказке – бац, бац и мимо, – смеялся Иван Николаевич, радостный удаче Алексея. – Теперь-то не достать.

По другому берегу, куда ушла стая, насколько хватало глаз стоял высокий бурьян.