Все совпадения с реально существующими событиями и людьми случайны и не предусмотрены автором.

Настанет день, и тебе придется решать, куда идти. И сразу надо идти туда, куда ты решил. Немедленно. Ты не имеешь права терять ни минуты. Тебе этого нельзя.

Джером Дэвид Сэлинджер – «Над пропастью во ржи»

Часть 1 – Ученик

Может так случиться, что всё, кажущееся нам сейчас таким важным, на поверку окажется пустяком.

Маленькая ремарка

У одного модного и успешного писателя довелось прочесть откровение: со слов редактора известного издательства, половина поступающих в издательство романов от молодых литераторов, начинаются с описания похмельного утра из жизни главного героя. О чём это говорит? Возможно, о пороке, наполовину поразившем среду молодых литераторов? Сложно судить, но…

Глава 1
Максим – пробуждение

На душе было гадко.

Так гадко – жить не хотелось. А может, он уже и не жив вовсе?

А может не на душе? Может во рту гадко?.. Да, точно, во рту гадко. И сухо. Сушь эту не размочить ни водой, ни лимонным соком с высоким содержанием витамина С.

Еще, этот нестерпимый запах. Он сам чувствовал, как от него воняет. И от него, и во рту…

И как гадко в голове… В голове, гудящей медным колоколом, в котором вместо одного сразу четыре языка бьют бестолково, беспорядочно, то умолкая на секунду, то ударяя разом…

“… А теперь давайте послушаем нашего гостя, Валеру, который любезно согласился выйти на суд зрительской аудитории! История Валеры нестандартна. Ему нравятся сразу две женщины. Представьте себе, они прекрасно уживаются и живут втроем одной семьей и под одной крышей! Невероятно!”

«Боже, какой мерзкий, визгливый голос. А может и не визгливый. Может даже не мерзкий. Может это просто мне так гадко»? – Максим Андреевич Картузов с трудом двинул головой и скосил глаза в сторону телевизора, за что был тут же наказан новой эскападой малиновых перезвонов. Он с раздражением понял, что проснулся окончательно и теперь должен что-то предпринять. Что именно он еще не решил. Самым простым эпикризом было продолжить, но остатки организма бунтовали. Они, эти остатки, не хотели так сразу становиться останками. Они хотели одновременно попить водички – не водочки, поблевать над треснутым унитазом, согреться… Картузов ощутил нестерпимый озноб сыростью холодного пота на всем теле… Главное, хотелось успокоиться в сладком забытьи бесчувственности. Хотя бы еще на чуть-чуть.

“… Нам нравится жить втроем. Мы согреваем друг друга теплом наших сердец…”

Картузов с ненавистью поглядел на холеного паренька и двух прелестниц, согревающих теплом сердец друг друга.

«Нравится им… Ну, нравится, так нравится, а чего трезвонить и доказывать всему миру свою исключительную уникальность?.. Или напротив, возникла потребность оправдаться перед самим собою? Вот мол, я какой, вполне нормальный парень и в обыденной жизни моей все устроено правильно… Юноша, все уже доказано задолго до того, как Наполеон взял Бастилию… Наполеон? А разве он Бастилию брал?… Что это я?… Совсем отупел, баран бараном. Бастилию вроде как два офицера брали на штыках бунтарей?.. Два офицера… Уж лучше двух девчонок ублаготворять, чем переживать за судьбы мира в одиночку».

В одиночку самое милое дело белой накушаться до бесчувственности, и пока еще не наступило время расплачиваться за нарушение заповеди, видеть с высоты, взлетевшей на крыльях дешевой эйфории души, что-то такое-эдакое, недоступное другим, что-то сугубо личное и интимное, светлое, прекрасное. В чем он не позволит копаться никому, никому. Что бережет только для себя.

И он ощутит себя ребенком. Маленьким мальчиком со светлой душой и наивными вопросами. А там, внизу, на земле, пребудут все неприятности, гадости, подлости…

Весь мрак и грязь останутся на земле.

Будет полет. И душа будет петь. Недолго, но обязательно будет. А он станет отвечать на вопросы маленького мальчика, давая светлые, правильные ответы…

А за сим последует падение. Крылья Икара вспыхнут, и опалённый герой рухнет блевать над унитазом, выворачивая наизнанку кишки и разрывая сосуды. И, чтобы душе взлететь вновь, потребуется очередная порция цедваашпятьоаш. Но последующий взлет получится менее удачным. Получится, но менее. А страдания над унитазом более мучительными. И так до тех пор, пока останутся одни страдания.

Верно сказано: водка помогает ненадолго уйти от проблем, к которым приводит пьянство, не более.

“… что особенно нравится вам в таком образе жизни?..”

«Мне в моем образе жизни ничего особенно не нравится»,– скривился Картузов.

“– … не вижу ничего аморального в образе жизни Валерия. Если им хорошо и они счастливы…

– Значит и вы могли бы жить подобным групповым браком?

– Я нет, но Валерию завидую…”

Картузов поморщился – «… групповым браком! Браком не живут. Живут в браке… Ведущая, называется… Групповым браком… Групповым раком, вот это точнее… Не мог бы, но завидует. Да раз завидуешь, то мог бы. Небось, и не с двумя дубайскими, мечтами обживаешься. Вьюноша бледный… Ненаглядная вон, под боком, глядит умильными очами… Что это за передачка такая мутненькая? Нужно в программку глянуть».

Картузов устало сполз с видавшего лучшие времена дивана и добрался до газеты, лежащей на телевизоре. Тело на подобную вольность отозвалось букетом самых алголагнических ощущений.

«А, “Про ЭТО”. Дети мои, ПРО ЭТО все давным-давно сказано, разложено по полочкам и упаковано в целлофан. Читайте Федора Михайловича или Зигу Фрейда – вот у кого все по полочкам,.. но только ничего не берите в голову. В голову можно брать только водку – никакой философии, ни-ни!.. Как тот бритый говорил? А еще я ей ем?.. Выбирайте рецепт по вкусу. Аксиомы В ЭТОМ нет и быть не может. Теоремы доказывать – без толку. Есть этический декалог и противоречащие ему проявления бытия. Все сказано в книге книг ещё в незапамятные времена. И десять заповедей никто не отменял. И не нужно их теснить. И поправки вводить тоже не нужно. Это вам не Конституция. Пусть остаются такими, какие есть. Договорились? А вы, ребята, вы совокупляйтесь себе хоть вдесятером, ищите друг другу партнеров «в мире животных», открывайте для себя новое, то новое, что было открыто задолго до рождества Христова. И не нужно лезть на трибуны. И в трибуны, тоже не нужно, доставляя стаду щекочущее нервы зрелище. Они потому и смотрят, что им нравится ваша откровенная глупость. И сами себе, на фоне вашей глупости, кажутся вполне ещё ничего. Потому и хлопают – подбадривают. А нормы всегда останутся нормами – их создало время – эволюция разума… «Про ЭТО»… Хм. Нет, замечательно сказала та заведующая загсом, отказавшаяся регистрировать двух голубоглазых мальчиков с голубозадой ориентацией: “Может, вы завтра ко мне кобеля на поводке приведете, так что, мне ваши отношения с кобелем оформлять?” … Мораль, мораль ребята,.. её еще никто не отменял. Это вам не пустой звук. И даже когда отменяют, она возвращается – проверено. Нарушаете, так отвечайте перед собственной совестью, если она у вас не в том месте, где детородный орган располагается… Эк, занесло меня, горемычного. А сам-то, сам?.. Тоже мне, апологет выискался», – так ворочал глыбы размышлений Максим Андреевич, маясь тяжелейшим похмельем.

Картузов, охая, приподнялся и попытался встать. Со второй попытки это удалось. Скривившись от ощущения мира, он отправился жить.

Прежде всего – туалет. Эту задачу, непосильную задачу для человека в состоянии Картузова, дОлжно героически решить в кратчайшие сроки.

Выключатель, всегда находившийся на месте, на этот раз прятался и упорно не желал выходить из своего укрытия. Пришлось, подобно бойцу отряда спецназа, действовать в полной темноте. Большой квадратный коридор, хранящий в нутре своём массу полезного, мог довести до безумия самого опытного разведчика из казачьих ползунов, но только не Картузова. Почти бесшумно, всего-то пару раз сорвав с вешалок пальто, да налетев на таз Розы Семеновны, висевший, по обыкновению, на стене, Картузов добрался-таки до заветной двери и проник в вожделенное пространство санитарно-гигиенического узла. Маленькая победа вдохновляла и внушала оптимизм. Даже выключатель нашелся и, не упрямясь, помог осветить нехитрое оснащение образца одна тыща девятьсот пятьдесят девятого года. Пожурчав над многое повидавшим унитазом, Картузов смыл мутные испражнения, и унитаз покорно проглотил гадость, не сетуя на свою судьбу.

«Ведь умели делать, а! Сорок лет уже эта чугунная чертовина работает. Ну да, пусть уродлива, пусть ломается временами, но работает. И даже большая часть механизма оригинальна…

А танки наши», – продолжал размышления разведчик, возвращающийся с задания. – «Зверь машины! Никто в мире таких танков делать не умеет. Да что они вообще умеют? Брось их в нашу действительность – не выживут, с ума сойдут, передохнут без психоаналитиков. И психоаналитики их у нас тоже передохнут… Психов-то у нас – хоть отбавляй, а вот аналитиков… Броня крепка и танки наши быстры»…

Незаметно для себя Максим Андреевич начал напевать, чем легкомысленно разоблачил для противника собственную дислокацию. Вспыхнул свет двадцатипятиватной лампочки засиженной мухами, и суровый голос припечатал Картузова к стенке:

– Да когда же это кончится, Максим! Вот послал бог соседа, а! За что такое наказание?! Вы же интеллигентный человек, а довели себя до скотского состояния, смотреть страшно.

– Роза Сем-на, вечр добрй, – язык предательски отказывался слушаться, Картузов, каясь в душе и признавая правоту соседки, перешел в наступление. – Вы ошибаетесь, уважмая. Меня никто не посылал, я тут, можно сказать, исключ-но по собственной прихоти. А скоты, они не пьют спиртного. Это прерогатива исключ-но человека им же изобретенная. За остальное прошу простить.

Картузов театрально поклонился, мотнув головой, потерял равновесие и упал на правую ногу. Роза Семеновна покинула поле боя, в сердцах хлопнув дверью. Наступила тишина. Свет, хотя и тусклый, но рвущий на куски мрак окружающего пространства, позволил Картузову без приключений добраться до своего скромного жилища. В особенности ставшего скромным после развода с третьей женой.

Жен было, действительно, целых три, хотя Максиму Андреевичу едва стукнуло тридцать два. Виной всему была влюбчивость и врожденная порядочность. Он не мог отказать женщине, желающей женить его на себе и считающей, что ей удастся сделать из Картузова “человека”.

Папина профессорская трёшка в старом фонде, после второго расторжения брачных уз, трансформировалась до двадцатичетырёхметровой комнаты, в коммуналке. Последняя супруга оставила его в спартанской обстановке. Удалось отвоевать только старый диван, такой же старый стол с тремя стульями, телевизор – потому, наверное, что это был хотя и цветной, но десятилетней выдержки «Горизонт» – и большой стеллаж с книгами, подпирающий высокие потолки сталинки. Книги – это святое. За них Картузов грудью бы лег на амбразуру. Но грудью жертвовать не пришлось. Не нужны им книги. Это раньше литература в дефиците была. А нонче за всех братьев Стругацких трёх кило копченой колбасы не дадут. Во, дожили! Одни франклины в дефиците.

Продолжая размышлять на вечные темы, Картузов, немного расходившись, закружил по комнате. Наткнувшись на чайник, переживший несколько термальных катаклизмов, но еще вполне сносный и способный кипятить, Максим Андреевич ухватил его за ручку и потряс. Чайник отозвался умиротворяющим бульканьем, а его вес говорил сам за себя. Картузов жадно приник к носику и стал пить. Вода свежила, придавала сил. Вливаясь в раскаленные лабиринты, она гасила пожар, вызванный неумеренным возлиянием.

И с чего это он так надрался? Риторический вопрос. А ведь давал себе слово – будто это поможет. Результат налицо.

Но водопитие потянуло за собой сразу цепочку желаний. Прежде всего – курить. Невзирая на слабость членов, головокружение и тошноту, курить хотелось.

«Вот покурю, попью водички, а там… Стоп. Никаких «тамов». Хватит. Не ровен час и в психушку загреметь. Это нам ни к чему, особенно сейчас. Утром на работу!»