Только что дочитала удивительную книгу — исторический роман о Мигеле де Сервантесе. Известно об этом писателе очень много и одновременно очень мало: автобиографических свидетельств почти не сохранилось, но многие детали его жизни легли в основу пьес и романов, и по ним можно понять хронологию и подробности реальных событий. Хайме Манрике именно это и сделал — скрупулезно извлек из произведений Сервантеса «автобиографические» фрагменты и день за днем художественно восстановил его жизнь — «в пыли кастильской, под испанским солнцем, среди бессмертных судеб и событий...»
Пока я читала эту книгу, меня не оставляло ощущение, что она должна иметь подзаголовок «Лемони Сникет: тридцать три несчастья». Посудите сами: сначала беспросветная нищета Сервантесов вынуждает их кочевать по всей Испании, спасаясь от долговой ямы; потом из-за нелепой драки в таверне писателю грозит суд и потеря правой руки; не желая лишаться ценной конечности, он отправляется на войну, где таки теряет руку — правда, уже левую; устав от подвигов, он решает вернуться в Испанию и просить о помиловании, но тут корабль, на котором он плывет домой, захватывают алжирские пираты; он четыре раза пытается бежать из плена, все четыре — неудачно и с весьма травматичными последствиями... И это даже не четверть его злоключений!
Естественно, всю дорогу Сервантес пытается постучаться лбом о стол, спрашивает у судьбы «Доколе?» и «За что?!» и не кончает с собой лишь потому, что в представлении католической церкви это страшнейший грех. Причем, как показала беглая сверка с энциклопедиями, автор романа не только не преувеличил несчастья своего героя, но еще и опустил самые неаппетитные из них.
Но вот что интересно. По мере того, как этот гениальный неудачник лишается любимых людей, денег, репутации и конечностей, читателю открывается страшная истина: именно эти потери и сделали его Мигелем де Сервантесом Сааведрой. Например, алжирский плен подарил ему встречу с прототипом Санчо Пансы. А пешком обойдя всю Испанию в унизительной должности сборщика податей, он составил уникальную коллекцию человеческих типов, которые и позволили «Дон Кихоту» стать величайшим романом тысячелетия.
Уже в самом финале, оглядываясь вместе с читателем на свою несложившуюся жизнь, Сервантес понимает, что это был не злой рок, а алхимическое путешествие за ингредиентами философского камня. И началось оно в тот момент, когда еще юный, самонадеянный, полный надежд Мигель приехал в Рим и загадал желание: когда-нибудь «создать произведение искусства, которое, подобно «Божественной комедии» Данте, запечатлело бы в себе все свойства человеческого духа». «Хорошо», — ответило ему щедрое мироздание и с этой минуты принялось выстраивать его жизнь так, чтобы провести по всем кругам земного ада, закаляя дух до остроты алмаза и давая бесценный опыт, который никогда не приобретешь, сидя на теплой кухне среди женушкиных пирогов и выводка детишек.
Сервантес понимает это на самом пороге смерти. Делает ли это знание его счастливым? Сложно сказать. Заключая сделку с судьбой, он не оговорил цену — и цена оказалась справедливой именно в глазах мира, судьбы, вечности, по сравнению с которыми наши несчастья — не более чем пыль в песочных часах. Короткая человеческая жизнь в обмен на роман, послуживший толчком не только для испанской, но и всей мировой литературы, — дорого это или дешево?
Находясь в точке «здесь и сейчас», мы почти никогда не можем понять, зачем с нами происходит то, что происходит — лишь чувствуем удары, когда судьба, словно невидимый гроссмейстер, передвигает нас по шахматной доске: «Сейчас ей нужно получить вот этот опыт — а сейчас услышать этот разговор — а сейчас увидеть эту сцену — а теперь вернуться на десять клеток назад и все это переосмыслить...»
В конце игры — на исходе крупного жизненного этапа или жизни как таковой — мы оглядываемся назад и с высоты своего нынешнего опыта хлопаем себя по лбу: так вот зачем все это было нужно!.. И все действительно выстраивается в единую схему, красивую, как кружева. Вопрос лишь в том, где взять мужества и сил, когда судьба легонько сдвигает тебя на соседнюю клетку, а ты корчишься от боли, ощущая на своей спине удары всех космических ветров. Сервантеса спас его непотопляемый оптимизм — крохотная лучинка надежды, теплившаяся даже в алжирском остроге. Лично мне — хоть мои невзгоды могут показаться на его фоне игрушками — помогает стратегия «маленьких шагов» и надежда когда-нибудь обернуться и увидеть, что все было не напрасно.
Весточка из дома всколыхнула во мне ностальгию по привычному миру, от которого я оторвался много лет назад. Я начал погружаться в уныние.
– Постоянные мысли о плене ослабляют нас, Мигель, – сказал мне однажды Санчо. – Сыновья турецких шлюх на это и рассчитывают. Чем быстрее они нас сломают, тем меньше от нас будет хлопот. Учитесь видеть в несчастьях благо, мой юный сквайр. Возможно, эти злоключения имеют великий смысл.
– Не понимаю, как можно видеть в несчастьях благо, – возразил я чуть резче, чем следовало. Иногда его непотопляемый оптимизм начинал раздражать.
– Извольте, – ничуть не смутился мой друг. – Если бы мой старый хозяин, граф, не помер, а его детки не вышвырнули меня на улицу, и мне бы не посчастливилось встретить вашего святого батюшку, который по доброте сердечной спас меня от холода и голода, я бы никогда не повстречал вас, а вы бы никогда не повстречали меня и лишились пяти реалов моей мудрости, так-то!
В этом рассуждении действительно был смысл, хотя я так и не решился спросить Санчо, какое благо он видит лично в своем пленении. Много лет спустя я осознал, что алжирское рабство подарило моему роману второго ключевого персонажа. Более того, это печальное пребывание в логове язычников закалило меня и наделило терпением, столь необходимым, чтобы сносить уготованные судьбой удары.
А что помогает вам? От какого костра вы запаляете свою свечу, чтобы идти с ней потом через холод и тьму?