© В. Фадеев (наследник), перевод, комментарии, 2018
© Г. Снежинская, комментарии, 2018
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018
Издательство АЗБУКА®
Оформление обложки Валерия Гореликова
За окном взлаял пес.
Раз и еще.
Потом настороженно умолк, будто вслушиваясь в ночь и пытаясь учуять, какими она чревата событиями.
– Мне кажется, это всполошился Брок, – сказал старый барон Константин Эльзенвангер, – надо полагать, сейчас пожалует господин гофрат.
– Тем паче нет резону брехать, – строго заметила графиня Заградка – старуха с белоснежными буклями, орлиным носом и кустистыми бровями, осенявшими черные, как тихие омуты, глаза, – словно ее покоробило дерзкое нарушение приличий. Она начала еще проворнее тасовать колоду для игры в вист, хотя уже полчаса только этим и занималась.
– А что, собственно, он делает весь божий день? – полюбопытствовал императорский лейб-медик Тадеуш Флюгбайль. Умное, гладко выбритое лицо в глубоких морщинах и старомодное кружевное жабо – этого господина можно было принять за призрак давно опочившего предка, который примостился напротив графини в кресле с подголовником, подтянув свои бесконечные тощие ноги так, что колени чуть ли не упирались в подбородок.
Здесь, на Градчанах, студенты окрестили его Пингвином и провожали неудержимым хохотом всякий раз, когда ровно в полдень он усаживался у ворот замка в крытые дрожки, с которыми кучеру приходилось изрядно повозиться, приподнимая и вновь закрепляя верх экипажа, чтобы в нем могла поместиться почти двухметровая фигура Флюгбайля. Столь же канительная операция проделывалась через несколько минут пути, когда седоку предстояло ступить на тротуар перед дверями трактира «У Шнелля», где господин лейб-медик имел обыкновение поедать второй завтрак, рывками сгибаясь над столом и по-птичьи склевывая горячие куски.
– Кого ты имеешь в виду? – спросил барон Эльзенвангер. – Брока или гофрата?
– Разумеется, господина гофрата. Чем он занят весь день?
– Небось играет с детьми в Хотковых садах.
– С детями, – поправил Пингвин.
– Нет! Он-играется-с-детьми, – вмешалась графиня, раздельно и со значением отчеканив каждое слово домотканого немецкого языка градчанской аристократии.
Смущенные старики молчали.
В парке вновь залаял пес, вернее, теперь уже глухо взвыл. И тут же открылась темная, красного дерева дверь с живописным изображением пастушков и пастушек, и в комнату вошел гофрат Каспар фон Ширндинг, как обычно поспешая в урочный час сыграть в вист с гостями городского замка барона Эльзенвангера.
С быстротой горностая и не вымолвив ни слова, он подбежал к креслу, бросил на ковер свой цилиндр и церемонно поднес к губам руку графини.
– И что это он нынче так разошелся? – задумчиво пробормотал Пингвин.
– На сей раз он имеет в виду Брока, – пояснила графиня Заградка, рассеянно взглянув на Эльзенвангера.
– Господин гофрат просто упарился. Смотрите у меня, не простудитесь! – с озабоченным видом воскликнул барон и вдруг по-петушиному, но с фиоритурами оперного певца крикнул в сторону смежной комнаты, где, как по мановению волшебной палочки, тут же зажегся свет: – Божена! Божена! Бо-жена-а! Будь любезна, supperläh![1]
Все проследовали в столовую и сели за большой обеденный стол. Только Пингвин, гордо выпрямившись, будто трость проглотил, прохаживался вдоль стен и восхищенно, словно впервые видя, разглядывал на гобеленах сцены поединка Давида и Голиафа и рукой знатока поглаживал роскошную гнутую мебель времен Марии-Терезии.
– А я был в низах, в Праге! – выпалил гофрат фон Ширндинг, прикладывая ко лбу аршинный носовой платок в красно-желтую крапинку. – И не преминул постричься.
Он сунул палец за воротник, как бы почесывая шею.
Эту новость как свидетельство неукротимо буйного роста волос он обыкновенно сообщал раз в четыре месяца – будто никому не было известно, что он носил парики, попеременно с длинным и коротким волосом, – и всегда в подобных случаях слышал изумленный шепоток. Но на этот раз – никакого почтения: всех шокировало упоминание места, где он побывал.
– Что-что? В низах? В Праге? Вы? – остолбенев, ужаснулся лейб-медик Флюгбайль.
– Вы? – не веря ушам своим, вторили барон и графиня. – Там? В Праге?
– Так… надо ж было… мост… перейти! – обретая дар речи, но запинаясь, произнесла графиня. – А кабы он рухнул?!
– Рухнул!! Помилуйте, сударыня! Не приведи Господь! – хрипло запричитал барон. – Чур меня! Чур!
Он подошел к каминной нише, перед которой еще с зимней поры лежало полено, трижды сплюнул и бросил его в холодный камин.
Божена, служанка, в драном халате, косынке и с босыми ногами – как это заведено в старых патрицианских домах Праги, – появилась с великолепным тяжелым блюдом из чеканного серебра.
– Ага, бульон с колбасками! – пробормотала себе под нос графиня и с довольным видом опустила лорнет. Пальцы служанки в великоватых для нее лайковых перчатках едва не омывались бульоном, и старуха приняла их за колбаски.
– Я ездил на трамвае, – задыхаясь, доложил гофрат, все еще взволнованный пережитым приключением.
Барон и графиня обменялись взглядами: так мы ему и поверили. А лейб-медик сидел с окаменевшим лицом.
– Лет тридцать назад я последний раз был внизу, в Праге, – простонал барон и, мотая головой, повязал себе салфетку, кончики которой стали как бы продолжением ушей, придавая ему сходство с большим напуганным зайцем. – В те дни, когда мой брат был со святыми упокоен в Тынском храме.
– А я за всю жизнь ни разу не спускалась в Прагу, – с дрожью в голосе сказала графиня Заградка. – Я бы с ума там сошла. На Староместской площади казнили моих предков!
– Но когда это было, почтеннейшая? В Тридцатилетнюю войну, – попытался успокоить ее Пингвин. – Дела давно минувших дней.
– Полно вам. Для меня это как сегодня. А все проклятые пруссаки!
Графиня тупо уставилась в тарелку, обескураженная тем, что в ней нет ни одной колбаски, и, подняв лорнет, обшарила взглядом весь стол в поисках похитителя.
Но тут же впала в глубокую задумчивость.
– Кровь, кровь, – тихо закрякала она. – А вы знаете, как она брызжет, когда человеку отсекают голову… Вам не страшно, господин гофрат?! Что, если бы внизу вы попали в пруссачьи лапы? – уже возвысив голос, обратилась графиня к фон Ширндингу.
– Какие там лапы, сударыня, – подал голос Пингвин. – Мы с пруссаками рука об руку – я имею в виду теперешних пруссаков, с коими нас связал союз в войне против русских («Вот именно связал!» – веско вякнул барон Эльзенвангер), и мы ведем ее плечом к плечу. А он… – Пингвин деликатно умолк, заметив ироничную, скептическую улыбку на лице графини.
Разговор пресекся. И в течение получаса тишину нарушало только позвякивание ножей и вилок и легкий застольный шум, когда босая Божена подавала новые блюда.
Барон Эльзенвангер вытер салфеткой губы.
– Ну что ж, господа! А теперь прошу к другому столу, вист…
Какой-то замогильный, протяжный вой пробился сквозь летнюю ночь в окна залы и прервал речь хозяина…
– Йезус Мария… Это же зловещий знак. Смерть бродит вокруг дома!
– Тихо, Брок! Цыц, кабыздох проклятый! – донесся из парка приглушенный голос слуги, прежде чем Пингвин раздвинул атласные шторы и открыл стеклянную дверь, ведущую на веранду.
Поток лунного света хлынул в залу, и под натиском прохладного, напоенного ароматом акаций ветерка затрепетали и начали гаснуть огоньки свечей в хрустальных люстрах.
За парковой стеной расплывалась красноватая дымка выдыхаемого Прагой чада, там, внизу, на том берегу Влтавы, а по узкому, не шире ладони, карнизу стены медленно шагал какой-то человек с неестественно прямой спиной и вытянутыми, как у слепого, руками.
Призрачная фигура, временами пропадавшая в черном кружеве ветвей, казалась то гроздью капель лунного света, то воспарившим над мраком существом с четкими очертаниями.
Императорский лейб-медик Флюгбайль отказывался верить глазам, он уж было подумал, что все это лишь сон, но внезапный яростный лай вывел его из забытья. Тут раздался пронзительный крик, и Пингвин увидел, как фигура на стене покачнулась и мгновенно исчезла, словно ее сдуло бесшумным ветром.
По треску и шуршанию ветвей он догадался, что человек упал на землю в парке.
– Убийцы! Грабители! Стража! Позвать стражу! – завопил фон Ширндинг, вскочив со стула с душераздирающим криком. Наперегонки с графиней он бросился к двери.
Константин Эльзенвангер со стоном бухнулся на колени, уткнул лицо в подушку кресла и, продолжая сжимать в руке ножку жареной курицы, начал нашептывать «Отче наш».
Повинуясь зычным командам лейб-медика, который, подобно гигантской птице, размахивал в темноте своими бесперыми крыльями над перилами веранды, из домика привратника в парк прибежали слуги с допотопными фонарями и принялись, перекрикивая друг друга, обшаривать заросли.
Брок, вероятно, уже обнаружил злодея, поскольку лаял теперь громко и с выжидательными паузами.
– Ну что, дождались прусского казака? – сердито кричала в распахнутое окно графиня, которая с самого начала не выказала ни малейших признаков страха или волнения.
– Матерь Божья, он же шею сломал! – жалостливо заголосила Божена.
Безжизненное тело незваного гостя вынесли из мрака, сгустившегося у основания стены, и бросили на газон против окна, как раз на полоску света.
– Тащите его наверх. Да побыстрее. Пока он не истек кровью, – невозмутимо и бесстрастно распорядилась графиня, не обращая внимания на визгливые протесты хозяина дома, который настаивал на том, чтобы мертвеца сбросили с обрыва за стеной, а то, упаси Господи, еще оживет, каналья.
– Или тогда уж несите его хотя бы в галерею, – взмолился Эльзенвангер, при этом ему удалось затолкать графиню и Пингвина, прихватившего канделябр, в зал предков и прикрыть за ними дверь.
Никакой мебели, кроме резных стульев с золочеными спинками да одного-единственного стола, а само помещение, длинное, как коридор, с застоявшимся спертым воздухом и ровным слоем пыли на каменном полу, по всей видимости, не проветривалось с тех давних пор, когда сюда в последний раз ступала нога человека.
Портреты без рам – изображенные в полный рост предки – были как бы врезаны в деревянные панели стен: суровые мужи в кожаных колетах и с пергаментными свитками во властных дланях, а на дамских портретах – высокие, как у Марии Стюарт, воротники и рукава с буфами; рыцарь в белом плаще с мальтийским крестом; молодая дама в пышной шапке пепельных волос, кринолин, мушки на щеке и подбородке, хищно-сладострастная улыбка, руки изящной лепки, узкий прямой нос, нервные, трепетные ноздри и тонкие выгнутые брови над синими с зеленоватым отливом глазами; монахиня-барнабитка; паж; кардинал с костлявыми пальцами аскета, свинцово-серыми веками и тусклым взором опущенных глаз. Вот так и расположились они в своих неглубоких нишах, словно явившись сюда из темных закоулков замка, когда их длившийся веками сон потревожили огни свечей и суматошные крики за окном. Казалось, все они затаили желание раскланяться друг с другом, но крайне осторожно, чтобы шорох одежд не выдал их немого общения; порой даже возникало впечатление, будто они о чем-то говорят движениями губ, шевелят пальцами, поднимают брови, чтобы опять застыть в полной неподвижности, задержать дыхание и остановить сердце, едва уловив на себе взгляды двух стоявших внизу живых фигур.
– Вам его не спасти, Флюгбайль, – сказала графиня и почему-то выжидательно уставилась на дверь. – Будет, уж вы-то знаете! Ему вонзили кинжал в самое сердце. Опять скажете: человеческое искусство тут бессильно.
Императорский лейб-медик сначала не понял, о чем она. И вдруг догадался. Он знал кое-какие причуды графини. Она путала прошлое с настоящим, и временами это выражалось в ее поступках.
Тот же образ, что затмил в ее памяти настоящее, внезапно ожил и в сознании Флюгбайля. Много лет назад в покои градчанского замка графини внесли тело ее заколотого сына. И этому предшествовали тревожные знаки – крики в саду и собачий лай. Все как сегодня. И стены залы, где тогда находилась графиня, были увешаны портретами предков, а на столе стоял серебряный канделябр. Власть воспоминаний была столь велика, что лейб-медик пребывал в сомнении относительно бедолаги, которого уже доставили на носилках в галерею и осторожно опустили на пол. Флюгбайль сочувственно смотрел на графиню, подыскивая слова утешения, как тогда, десятки лет назад, пока вдруг не осознал, что это вовсе не ее сын, а рядом не молодая дама прежних времен, а убеленная сединами старуха.
И тут его охватило ощущение, опережавшее всякую мысль и всякую попытку логического уразумения, это была смутная и мимолетная догадка: так называемое время есть не что иное, как дьявольский комедийный трюк, которым всесильный незримый враг морочит мозг человека.
И теперь его страшило только одно – забыть мгновенное внутреннее озарение, на которое он раньше не был способен; теперь он мог объяснить странные душевные состояния графини, когда она воспринимала стародавние события семейной хроники как вчерашние и сегодняшние и как бы вживляла их в повседневную жизнь.
Словно повинуясь неодолимой силе, его уста произнесли: «Воду! Бинты!», как и тогда, он склонился над неподвижным телом и извлек из нагрудного кармана ланцет, который по старой, уже ненужной привычке всегда носил с собой.
Только когда чуткие пальцы лейб-медика подсказали ему, что перед ним вовсе не бездыханное тело, и взгляд случайно скользнул по обнаженным белым ляжкам Божены, которая со свойственной чешским молодухам беззастенчивостью высоко задрала юбку, присев на корточки, он окончательно вернулся к реальности: картины прошлого отступили при виде ужасающего контраста между цветущей юной плотью и мертвенно-бледным телом, между призрачными образами парадных портретов и неприглядно-старческими чертами графини; прошлое рассеялось, точно кисея тумана, застилавшего все сущее.
На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Вальпургиева ночь», автора Густава Майринка. Данная книга имеет возрастное ограничение 16+, относится к жанрам: «Мистика», «Литература 20 века». Произведение затрагивает такие темы, как «романы-притчи», «власть и общество». Книга «Вальпургиева ночь» была написана в 1916 и издана в 2022 году. Приятного чтения!
О проекте
О подписке
Другие проекты