Был конец мая. Солнечный такой, тёплый денёк. Юрий Михайлович Карелин возвращался в офис в хорошем настроении. Переговоры прошли успешно. Осталось уточнить некоторые детали контракта, и договор можно подписывать. Он прикидывал в уме выгоды от предстоящей сделки и усмехался. Толя будет доволен. Толя, Анатолий Фёдорович Смоленцев, был его шефом и старинным другом. Когда-то, более сорока лет тому назад, они вместе окончили военное училище, три года сидели за одной партой, спали на соседних кроватях, рядом стояли в строю. Разъехавшись после окончания училища в разные концы необъятного Союза, они вновь встретились во Вьетнаме, где оба служили военными советниками. И хотя командировка Юрия Михайловича вследствие полученного ранения оказалась не столь длительной, как у его боевого товарища, но пребывание вдали от родины, тревожные дни и ночи, бои и постоянная опасность окончательно породнили их.

К концу службы оба оказались в Москве, а уволившись в запас, сдружились ещё больше. Вместе пережили перестройку, зарождающийся дикий капитализм, наконец, создали свою фирму. Анатолий Фёдорович по обоюдному согласию (а может, как старший по воинскому званию) стал генеральным директором, а Юрий Михайлович – заместителем.

Конечно, каждый жил своей жизнью, своими семейными делами и заботами. Они были людьми различного темперамента и различной внешности. Анатолий Фёдорович с годами погрузнел, обзавёлся животиком, в поведении появились вальяжность, эдакие барские замашки, он был неравнодушен к дорогим напиткам и ресторанам, во время переговоров не прочь был помянуть о своём генеральском прошлом, порассуждать о высоких материях, в общем – поважничать.

Однако это не мешало ему успешно руководить компанией. Он был энергичен, в любом деле мог уловить главное звено, мёртвой хваткой брал, как говорится, быка за рога и настойчиво шёл к намеченной цели. На лице его не было ни единой морщины, розовые, словно наливное яблочко, щёки подчёркивали жизнерадостность и здоровье, а голубые, не тронутые временем глаза светились задором и энергией. Сотрудники считали его строгим, но справедливым. Вместе с тем нерадивые побаивались. Анатолий Фёдорович легко мог простить ошибку подчинённому, но лень, халатность вызывали в нём бурю эмоций. Вот здесь уж лучше не попадаться ему под горячую руку. Вызов к шефу на ковёр был событием, и никто не мог сказать, чем этот вызов закончится. Знали одно: виновный выйдет из кабинета шефа мокрым как мышь. А останется ли на работе – один бог ведает.

В отличие от генерального Юрий Михайлович был помягче. На его плечах лежала львиная доля задач компании. И он решал их успешно. Работал спокойно, без шума и мелочных придирок к подчинённым. Его принципиальность сочеталась с желанием досконально разобраться в той или иной ситуации, порой сложных взаимоотношениях между подчинёнными и деловыми партнёрами. Только после этого он принимал решения. Спокойная рассудительность, знание законов и педантичность Карелина уравновешивали кипучую энергию и взрывной характер Анатолия Фёдоровича.

Юрий Михайлович в свои шестьдесят пять был по-юношески строен, подтянут, хотя его несколько старили небольшая бородка с усами да тёмные очки – неизменные спутники на протяжении многих лет жизни.

Несмотря на различие характеров, друзей объединяли одни жизненные принципы и ценности. И жили, и работали они душа в душу, удачно дополняя друг друга.

Суровая требовательность одного смягчалась демократичностью и мягкостью второго. Но оба были честны, принципиальны, трудолюбивы, и это давало хорошие результаты. Их компания была небольшой, но успешно развивалась, доходы росли, сотрудники были довольны, партнёры охотно сотрудничали с ними.

Конечно, и в их компании имелись подводные камни, различные течения, интриги и интрижки, столкновения интересов, симпатии и антипатии, в общем – как везде. Но Смоленцев, руководивший и не такими коллективами, твёрдо держал нити управления в своих руках. Кажется, он знал всё и обо всех, но к своим источникам информации не подпускал никого, даже лучшего друга.

Карелин считал, что и сегодняшний договор в случае его подписания мог стать достойным вкладом в общее дело. Удовлетворение от удачно выполненной работы несколько расслабило его и настроило на лирический лад. Юрия Михайловича вдруг потянуло на природу. Он тронул за плечо водителя.

– Коля, давай в Сокольники, к главному входу. Тот молча кивнул, неспешно перестроился в правый ряд и свернул с Садового к трём вокзалам. Скоро подъехали к парку. Юрий Михайлович отпустил машину, дальше решил идти пешком. Маршрут был знакомый.

Он любил Сокольники, нередко гулял по тенистым парковым аллеям. Прикинул: до офиса через парк минут сорок-сорок пять ходу. Таким временем он располагал. Май уже позеленил деревья и лужайки, молодая свежая листва радовала глаз. Редкие мамаши выгуливали в колясках своих детишек. У центрального круга скучали пони, кое-где на лавочках сидели с газетами пенсионеры. Центральный фонтан уже работал. Мощная струя воды била высоко в небо и брызгами опадала в бассейн. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь водяную пыль, распадались на мглистые облачка и светились радугой. У фонтана суетился фотограф, приглашая желающих запечатлеть себя на память о Москве, Сокольниках и прекрасном месяце мае.

Юрий Михайлович с лёгкой улыбкой смотрел на него, вспоминая далёкий шестидесятый, когда он со Смоленцевым и Мишкой Мищенко – их третьим другом – сразу после окончания училища приехали в столицу и здесь, в Сокольниках, долго гуляли и фотографировались у такого же мастера. «Только аппаратура была другая, да люди вокруг победнее одеты, – подумал он, – а больше ничего и не изменилось».

Юрий Михайлович двинулся по кругу. Вот и «Берёзка». Небольшое кафе выглядело мрачновато. А когда-то здесь был весёленький павильон, соответствующий своему лёгкому названию. Эта «Берёзка» была одним из любимых мест Карелина. И он решил зайти. Внутри было пусто. За стойкой скучал одинокий бармен. Юрий Михайлович сел за столик в углу, заказал кофе с круассаном, подумал: «Пообедать сегодня вряд ли успею, хоть здесь слегка перекушу». Пока несли заказ, задумался, вспомнил былое. Когда-то, давным-давно, впервые после Вьетнама именно здесь он встретился со Смоленцевым. Не виделись они года три. Тогда Смоленцев сидел как раз на этом месте. Был задумчив, крутил в руках бокал шампанского и рассеянно поглядывал в окно. Волна счастья подкатила к горлу Карелина, стало трудно дышать. Давно он мечтал об этой встрече, да разыскать друга не мог. Однако, уняв внезапно возникшую дрожь, не ринулся сразу к Тольке, а решил разыграть его. Надел тёмные очки и бочком, бочком продвинулся к угловому столику, плюхнулся на соседний стул и стал подбираться ближе вместе со своим стулом, нещадно скрежеща его ножками по полу. Радость встречи настолько переполняла его, что он вытворял чёрт знает что! И вдруг вместо возмущения услышал спокойный голос Смоленцева:

– Чего ты, Юрка, пихаешься?

Ошарашенный Юрка вмиг отодвинулся, снял очки, удивлённо уставился на друга.

– Узнал?

– Да я тебя, брат, по запаху за версту чую.

Юрий Михайлович вскочил, Смоленцев не спеша поставил свой бокал на стол, медленно, словно нехотя, поднялся, повернулся к другу. Только после этого они крепко обнялись и стояли так неподвижно несколько минут.

Заговорили, когда волнение от неожиданной встречи несколько улеглось, но всё ещё влюблённо смотрели друг на друга.

– Ты как?

– А ты как? Смоленцев засмеялся.

– Закакали… Я, брат, в академию поступаю. Приехал вот экзамены сдавать. Да сдам, не сомневаюсь. А ты?

– А я просто Москву люблю. Служу на Севере, в Заполярье. Но каждый год во время отпуска сюда на три-четыре дня заезжаю.

– Да знаю я, что на Севере служишь. Искал же тебя, но сам всё по заграницам мотался, сейчас вот в Москву приехал, решил – теперь точно найду, а ты – вот он, явился, не запылился!

– Я тебя тоже искал, да где там!.. В загранкомандировке – вот и весь ответ!

Смоленцев улыбнулся.

– Ну, теперь не потеряемся! Как удачно ты в Москву заглянул! Каждый год, говоришь, наезжаешь? И что тебе в этой Москве? Большая деревня…

Карелин пожал плечами.

– Да, была когда-то большая деревня. Кучково называлась. Но с тех пор, как приглянулась она князю Юрию Долгорукому и стала городом Москвой, вот уж более восьмисот лет народ в неё тянется. Ругает, а тянется. И не только русский.

Смоленцев удивлённо глянул на него.

– Да чего это ты вскипятился? Шучу я. Деревенские и называют деревней. А люди с понятием… – он сделал паузу и закончил шутливо: – вот, как я – ценят. Москва – столица, моя Москва! Ты лучше расскажи, как в Заполярье оказался? Как тёплую, тихую Украину на холодный Север променял?

Карелин улыбнулся.

– Тихую, говоришь? А вот хохлы считают по-другому: «Тиха украинская ночь, но… – он с хитрецой глянул на Смоленцева, подняв вверх указательный палец. "Но"… – эхом отозвался тот, – …но сало надо… перепрятать!» – закончил Юрий Михайлович. Смоленцев захохотал громко, раскатисто, на всё кафе, как умел смеяться, наверное, он один. Вообще, так смеются только хорошие люди. Испуганный бармен вскочил со своего стула за стойкой, забегал глазами по бару, потом, убедившись, что всё в порядке, успокоился, снова сел, уткнувшись в «Советский спорт».

А Карелин посерьёзнел и продолжил:

– Шутка, конечно. На Севере я из чисто прагматических соображений. Войну прошёл, Север прохожу. Надеюсь, что дальнейшая служба, мой друг, продолжится где-нибудь в центральных областях, а даст бог, и в Москве. Въеду на белой «Чайке», как друг наш Мишка говорил.

Тень грусти пробежала по лицу Смоленцева, но он быстро справился с собой, а Карелин, будто ничего и не заметил.

– В Москве-то в Москве, – протянул Толя, – а образование? Училища для Москвы маловато.

– Ну, в академию мне путь закрыт. – Карелин поднёс руки к глазам: – Сам понимаешь, спасибо, что вообще в армии оставили. Теперь я – штабная крыса. А образование… – Он встал, дурашливо поклонился – Перед вами студент заочник второго курса юрфака.

– Так, так, – покачал головой Анатолий, – а зрение? Вьетнам? Ты хоть расскажи, как там дело было. А то говорим-говорим про всякую ерунду, а главное-то и забыли!

– Да как это забудешь? Только про вьетнамскую часть этого самого дела, как ты говоришь, мне и рассказывать нечего. Обычный налёт, открыли огонь, всё штатно, нормально, а потом— бабах… И тишина… Очнулся – стены белые. Оказалось – в Бурденко! Так что про «там» ничего не знаю.

– Ну так про «там» я тебе расскажу. Когда вас накрыло, я сразу на батарею прибежал. Ты лежишь землёй присыпан, весь в крови. Я: Юра, Юра! – ноль эмоций. Но к груди припал – дышишь. А тут старшина бежит. «Товарищ капитан, борт в Союз!» Подхватили мы с этим старшиной тебя и бегом на взлётную. Благо ты ведь этот аэродром своими зенитками и прикрывал. Чуть ли не на ходу в самолёт тебя затолкали, счастье, что командир корабля знакомый оказался! И полетел ты, голубчик, в Москву. Я долго и не знал, жив ли. Летуна этого встретил, а он только и сообщил, что из самолёта тебя живого выгрузили. Потом уж искать начал. Ну а что раны? Долго в Бурденко провалялся?

– Да нет. Раны оказались только с виду страшные: осколки и по лицу, и по телу по касательной прошли. Была ещё контузия да большая потеря крови. Доктор сказал, что попади осколки на пару сантиметров ниже – хана! А так – жить буду, но молиться всю жизнь должен ангелу – тому, кто так быстро меня в Москву отправил. Иначе слепым бы уж точно остался, а вот жив ли был бы – вопрос. Так что я легко отделался: бородой вот, да тёмными очками. В остальном здоров и кланяюсь тебе как ангелу-спасителю! – Карелин встал и поклонился: – А то ведь и не знал, кому молиться! Теперь я должник твой по гроб жизни.

Смоленцев сидел неподвижно, не мигая смотрел на друга, молчал. Потом покрутил пальцем у виска:

– Соображаешь, что говоришь? Мы с тобой братья ещё с училища. А там просто с самолётом повезло. И со старшиной. Обычная военная жизнь. И случай. Бывают в жизни такие случаи! – и, резко переменив тему, продолжил: – Вот наша сегодняшняя встреча – разве не такой случай? Где ты, где я? А в один день, в один час пришли в эту «Берёзку». Ну кто поверит, что случайно?

Юрий Михайлович подумал, помолчал, потом сказал задумчиво:

– Наверное, не так уж и случайно. Помнишь, как мы сюда первый раз закатились? Ты, Мишка и я? Первый офицерский отпуск, первый раз в Москве! Праздник души! Тогда мы и попали первый раз в эту самую «Берёзку». Помнишь, как было? Как здесь мест свободных не было, а официантка всё же усадила нас за этот самый столик, как у мужика купили водки, и Мишка наливал её под столом по бульбочкам? Помнишь? Вижу, помнишь. И я помню. С тех пор, когда в Москве бываю, обязательно в «Берёзку» захожу. Правда, неважнецкая она стала, но… так сказать, память сердца. Ты, вижу, тоже не забыл ничего. Так что не такой уж случайной наша сегодняшняя встреча оказалась. Кстати, а где же друг наш, Мишка? Я тебе не рассказывал, последний раз видел его примерно за месяц до Вьетнама, с тех пор ничего о нём не слышал, и разыскать не могу.

Смоленцев помрачнел:

– Нет Мишки. Погиб Мишка. Уже два года как погиб.

– Как погиб? – В голове не укладывалось, что Мишки больше нет. Только и смог выдавить дурацкое и не к месту: – Почему?

Смоленцев понимающе взглянул на него:

– Почему, почему. Потому что военный. А военные иногда гибнут. Как это случилось – не знаю. Да и не узнаем мы этого. Ты говоришь, видел его за месяц до командировки во Вьетнам. Вот тогда он и перешёл в другое ведомство. А в этом ведомстве тайны умеют хранить. Единственное, что удалось мне с большим трудом узнать, так это то, что погиб он при выполнении специального задания где-то в Африке. Вечная ему память. – Он помолчал, потом поднял глаза: – Здесь что-нибудь крепче шампанского подают? Давай помянем.

В тот день они крепко надрались.

Эта встреча стояла перед глазами Юрия Михайловича, как будто произошла вчера, а не более тридцати лет назад. Он рассеянно покрутил чашку уже остывшего кофе, залпом выпил его и, оставив на столе деньги, молча вышел на улицу.

* * *

Карелин шёл неспешным шагом, вспоминая Мишку, развесёлого и удалого Мишку, неизвестно за что отдавшего свою молодую жизнь в чужой и далёкой Африке. Юрий Михайлович вдыхал напоённый весенним ароматом воздух, слушал пение птиц, думал о смысле жизни и судьбе. Постепенно мысли его переключились на будни, на сегодняшний день, на перипетии состоявшихся переговоров. Он покачивал головой и удовлетворённо хмыкал от сознания качественно сделанной работы. Да, определённо сделка обещает быть интересной.

С таким настроением он и подошёл к старинному трёхэтажному зданию, на последнем этаже которого и находился офис их компании «Виктория».

На просторной площадке третьего этажа несколько сотрудников компании курили и беззаботно болтали о чём-то своём. Здесь был один из начальников отделов Коля Бирюков, только принятый на работу двадцатипятилетний красавчик Кононов, симпатюлька Лика из того же отдела и ещё несколько человек. Один из присутствующих глянул вниз и легонько присвистнул.

– Э, братва, давай по местам. Полкан. Курильщики тут же погасили сигареты, торопливо побросали окурки в жестяную банку, специально для этих целей приспособленную на подоконнике, тихонько гуськом просочились в коридор и дальше – по кабинетам.

Кононов недоумевал.

– Что за паника? Ещё пять минут перерыва! И что это за полкан? Что вы так перепугались?

Сидевшая на своём месте ещё одна сотрудница отдела Лаврова улыбнулась и разъяснила:

– Полкан это известный тебе господин Карелин. А он считает, что с началом рабочего времени нужно начинать работу, а не причёску поправлять, или там бумаги в столе искать. Поэтому, мой дорогой, привыкай: за пять минут до начала рабочего времени ты должен быть на месте.

А Бирюков разъяснил.

– Ну, а с полканом ещё проще: хватка у него, как у полкана. А, если серьёзно, он же на самом деле полкан, то есть полковник, хоть и в запасе.

– Хунта какая-то, – бормотал Кононов, – генеральный генерал, заместитель полковник.

Бирюков похлопал его по плечу.

– Когда придёшь за зарплатой, эта хунта тебе понравится.

Между тем, Карелин уже заходил в приёмную. Это была небольшая светлая комната, из которой вели две двери: одна – в его кабинет, другая, напротив, – в кабинет шефа. Идеальный порядок здесь поддерживала Наташа – секретарь компании, женщина бальзаковского возраста, всегда строго одетая, аккуратная и исполнительная. Конечно, молодым сотрудникам Наталья Александровна казалась старушкой, но для него она была цветущей женщиной, хотя её аскетизм не совсем соответствовал представлениям Юрия Михайловича о женской привлекательности. Юрий Михайлович был уверен, что за напускной строгостью и подчёркнутой деловитостью Наташи скрывается добрая и благородная душа.

Однако во взаимоотношениях людей Юрий Михайлович разбирался похуже шефа. Он несколько идеализировал подчинённых, бывал даже наивен, поэтому и не видел того, что лежало прямо на поверхности: именно Наташа и была главным информатором Смоленцева.

Она не была старой девой, как полагали иные сослуживцы, а потеряла мужа в автомобильной аварии много лет назад. Больше так и не вышла замуж. Одна воспитала сына. Теперь у него своя семья, он служит на Дальнем Востоке и редко навещает мать. Так что в жизни Наташи остались только дом и работа. Дом свой она не любила за его сиротскую пустоту. Оставалась работа.