Глава 7

Гвардейцы то и дело распахивают двери перед военачальниками, но когда я на скаку остановил коня и бодро спрыгнул, по ступенькам навстречу мне важно спустился грузный человек в дорогой шубе, привычно распахнутой на груди, чтобы каждый видел огромную звезду, подвешенную на толстой золотой цепи. Причем в центре звезды рубин темно-багрового цвета, а на лучиках россыпь мелких бриллиантов, указывающих на высокую степень положения при дворе.

Он остановился и уставился в изумлении, а я сказал весело:

— Лорд Раймонд Меммингем?.. Рад вас видеть.

Он торопливо поклонился, все еще гибкий, несмотря на возраст, на лице изумление и некое даже потрясение, словно я неожиданным появлением нарушаю основы мироздания.

— Ваше… высочество?

Он всматривался в меня, как в выходца с того света. Привычной чопорности нет и следа, со мной не почопорничаешь, даже благообразность улетучилась, смотрит, как дитя на скелет, едва рот не открыл, что вообще-то непозволительно главному казначею короля Леопольда.

— Он самый, — ответил я с подъемом. — А что это вы не из королевских покоев? Шпионить ходили?

Он всплеснул руками.

— Ваше высочество, как можно!

— А чего?

Он сказал с поклоном:

— Некоторые действия и… меры, которые хотел бы осуществить его величество король, требуют… как бы это сказать поделикатнее, согласования с вами, ваше высочество.

— А-а, — сказал я. — Весьма! Да-да, весьма. Одобряю. Весьма разумно и мудро. Вижу, уже вовсю готовитесь встречать весну?.. Молодцы. Ненавижу весеннюю грязь…

Он вздохнул, развел руками.

— Увы, это неизбежность. Но вы, ваше высочество, вовремя подсказали насчет этих канавок. Да, так вода будет уходить сразу, а не стоять огромной безобразной лужей, покрыв весь двор.

— Да, — согласился я. — Вовремя я подсказал. Я хорош подсказывать с расстояния в сотни, если не тысячи миль!

Он сказал кротко, но с некоторым удивлением:

— Но ее высочество принцесса Аскланделла…

Он запнулся, отвел взгляд в сторону, что-то прочел на моем разом изменившемся лице.

Я сказал резко:

— Что?

— Ее высочество, — проговорил он упавшим голосом, — велели…

— Ах да, — ответил я тем же тоном, хотя внутри все ощетинилось, — ее высочество велели, но как бы это я велел, хотя ротик открывала принцесса… Конечно-конечно! Вы сейчас тоже от нее?

Он поклонился, лицо чуточку изменилось, все-таки заметил, гад, что я не весьма ликую, царедворцы на это натасканы, другие вообще при королях не выживают, ответил осторожнее:

— Я же сказал, некоторые действия и… меры, которые хотел бы осуществить в королевстве его величество король, требуют, уж простите, согласования с оккупационными властями, ваше высочество.

— Ну?

Он развел руками.

— Я вот и хочу… согласовывать.

Я проговорил медленно:

— А так как я отсутствую…

— То некоторые инструкции, — договорил он, — я получил от нее… простите, от ее высочества принцессы Аскланделлы.

Я сказал почти зло, но все еще улыбаясь:

— А не приказы?

Он затряс головой.

— Нет-нет, только советы и…

— Что?

— Пожелания, — ответил он торопливо, уже все понял, мерзавец, когда же научусь держать морду ящиком, — некоторые пожелания в различных пустяковых вопросах.

— Каких? — спросил я с нажимом.

Он ответил осторожно:

— Сказала, что неплохо бы нам завезти зерно для корма лошадей вашей армии в запас, так как вскоре часть войск покинет Сакрант…

Я стиснул челюсти и проговорил с той же застывшей улыбкой:

— Ну, это не совсем то, что канавки прокопать… Спасибо, сэр Раймонд! Желаю здравствовать.

Он поклонился и быстро прошел мимо, а за ним его помощники, низко опуская головы и страшась встретиться со мной взглядом.

Меня постепенно окружает народ, все смотрят с боязливым любопытством. Зайчика уже увели, Бобика не видно, явно ринулся проверять кухню, как же там только и жили без него всю зиму, а из здания выскакивают мои военачальники, мои дорогие друзья, и в сердце сразу проснулась нежность, словно я вернулся домой в счастливое детство.

Первым появился герцог Клемент, самый огромный и массивный, но то ли в самом деле умеет ускоряться, то ли был у самых дверей, следом с большим отрывом вышли Мидль и Альбрехт, а затем по мере того, как весть о прибытии принца Ричарда разносилась, выскакивали Сулливан, Палант, принц Сандорин…

Меня перехватили на ступеньках, преклонив колена и опустив головы.

Я сказал весело:

— Счастлив видеть вас, други!

Они подняли головы, я жестом велел всем встать, живо окружили меня, я обнимал, хлопал по плечам, всматривался в лица, в самом деле радостные, ликующие.

Клемент проводил взглядом спешащего в главный дворец Меммингема, кивком подозвал одного из гвардейцев.

— Гонца в лагерь, — велел он, — пусть сразу прокричит, что принц Ричард вернулся!.. Конечно же, с победой.

Я услышал, возразил:

— На этот раз побед нет…

Он прогудел мощно:

— У вас их столько, что уже не замечаете, ваше высочество!.. Ну-ка…

Он кивнул лордам, я не успел вспикнуть, как меня подхватили сильные руки и с веселыми воплями понесли к дверям. Там уже распахнули во всю ширь и держат, даже ветер не захлопнет, лица у всех восторженные и ликующие, еще бы, здесь моя армия, а в остальных зданиях и флигелях все же завоеванные и покоренные, хотя официально значатся нашими союзниками.

В залах и коридорах возбужденные голоса, мимо меня проплывают факелы на стенах, впереди крики «Дорогу, дорогу!», и наконец внесли в главный зал и торжественно усадили на твердое сиденье золотого трона, где сравнительно недавно Мунтвиг принимал послов и покоренных королей.

Я весело и с любопытством оглядел всех, жадной толпой столпившихся у трона, как сказал или скажет поэт, моих верных соратников и сподвижников, боевых друзей, с которыми делили ночь у костров, трудные походы, победы и немногие, но горькие поражения.

Клемент наклонился к моему уху и сказал доверительно:

— За Максом и Норбертом уже послали.

— Они все еще в лагере? — изумился я.

— Нет, — ответил он, — но там бывают чаще, чем здесь. Ваше высочество, если вы уже насиделись… может быть, сперва отдохнете в своих покоях? А вечером изволите провести большой прием.

Я внимательно посмотрел на его суровое лицо с резкими чертами, где почти нет морщин, а только резкие ущелья боевых шрамов.

— Герцог, — сказал я, — вы растете быстро.

— Ваше высочество, — возразил он, — всю зиму сидеть взаперти во дворце! Поневоле станешь галантерейным.

— А-а, — сказал я, — понял. Но вы правы, я посмотрел на ваши рожи, теперь все свободны, как и я.

— Вас проводить?

Я отмахнулся.

— Можете, хотя это неважно.

— Вечером прием будет здесь же?

— Да, — согласился я. — А пока войду в курс дел, какие дрова и сколько наломали без меня.

Он поклонился, как и другие, а я вскочил и бодрым шагом, сюзерен должен быть всегда бодр и алертен, отправился через заднюю дверь по узкому коридору, где на каждом шагу наши гвардейцы, в свои покои.

Вообще-то, знай я заранее, что король Леопольд вернется на трон, я не стал бы разорять его дворец, хотя на самом деле экспроприировал не так уж много, разве что казну выгреб до последней монетки да королевскую сокровищницу опустошил наполовину, но не зверствовал, а всю коллекционную золотую и серебряную посуду велел выставить на столы, драгоценные статуи из редких пород дерева и украшенные драгоценными камнями выставил у входа на лестницы, в залы, в длинных коридорах, особенно украсил большой холл, через который проходит больше всего народу.

Думаю, королю Леопольду пришлось скрепя сердце оставить все, как есть, иначе возникли бы разговоры о щедрости принца Ричарда и скупости короля.

Еще, уверен, ему пришлось оставить и даже скрепить своей королевской печатью и подписью ряд новых и весьма неординарных законов, которые я издал и ввел в употребление по королевству. На самом деле их составили городской старшина Генгаузгуза Рэджил Роденберри, Гангер Хельфенштейн, советник короля Леопольда, а также лорд Раймонд Меммингем, в прошлом казначей королевства и лорд-хранитель большой печати, а сейчас, похоже, вернувший себе все посты.

Составили после тщательнейшего обдумывания еще пять лет тому, якобы подавали королю Леопольду, но тот отверг, признав слишком радикальными, но сейчас вот они уже распространены по стране, и хотя прошло совсем немного времени, королю трудно будет отказаться.

Это как от кодекса Наполеона и его законов пытались отказаться пришедшие ему на смену короли, однако и законы вошли в быт, и орден Почетного легиона, и даже «Марсельеза» стала государственным гимном, а все великие свершения королей ушли на свалку.

Гвардейцы у входа заулыбались, но с мест сдвинуться не решились, даже не шелохнулись, а слуга в одежде моих цветов услужливо распахнул обе створки.

Я перешагнул порог, остановился, осматриваясь. Обстановка разительно поменялась, куда-то исчезла дурная помпезность, золото стен прикрыто гобеленами и коврами, вместо роскошнейших и весьма неудобных кресел с прямыми спинками теперь легкие стулья с удобно загнутыми спинками, а под ногами только твердая поверхность дорогих пород дерева, никаких ковров с толстым ворсом, что собирают всю пыль и грязь.

— Ну ладно, — пробормотал я.

За спиной послышался мягкий и в то же время ироничный голос:

— Уверен, вам понравится.

Я буркнул, не оглядываясь:

— Граф, не дерзите. Мне это, конечно же, нравится, но именно потому и весьма не нравится!

Он вошел и встал рядом, а за нами с едва слышным стуком захлопнулись двери.

— Еще бы, — сказал он так мирно, что захотелось его вдарить, — такие перестановки… да еще в личном кабинете, какой мужчина позволит так над собой издеваться?

— Кто велел? — спросил я хмуро.

Он ответил с некоторым удивлением:

— Принцесса…

И хотя во дворце четыре принцессы, но по тому, как произнес, понятно, речь не просто о принцессах, подумаешь, их как воробьев, а о Принцессе, что может быть только единственной, неповторимой, а такая у нас только Аскланделла.

Я уточнил, чувствуя, как внутри начинают подниматься злость и оскорбленное самолюбие:

— Она отдавала эти указы… и еще всякие разные, от моего имени?

Он запнулся, по лбу пошли морщины, углубились, а брови сдвинулись и стали как бы мохнатее.

— Да нет… такого не помню.

— Тогда почему исполняли?

Он посмотрел на меня с подчеркнутым испугом, словно я поджег церковь.

— Но ведь принцесса…

— Так это чужая принцесса! — сказал я с нажимом. — Чужая!

Он распахнул рот, огромный, как у пеликана, как он так умеет, даже не представляю, в цирк бы его, а не вице-канцлеры.

— Правда? А мы все думали, ваша…

— Нет у меня никакой принцессы, — отрезал я. — Нет! Я сам принцесса!.. Никто меня не перепринцессит!.. Ладно, граф, садитесь и признавайтесь во всем.

Он тяжело вздохнул, сел в то кресло, на какое я указал, и сказал робко:

— Может быть, сразу послать за стражей с цепями?

— Я вас сам закую, — пообещал я.

— Ваше высочество, такая честь… Я лучше сам себя, я же простой граф. Хотел бы проще, да некуда.

Я опустился в кресло и сказал властно:

— Итак, начинайте исповедь.

— Всю?

— Да! А я посмотрю, чтобы глазки не бегали.

— Ваше высочество, — ответил он с укором, — я уже почти научился, подобно вам, врать прямо в глаза и не отводить взгляда. Нет уж, чтобы вызнавать всю правду, есть такое зелье… Я заказал у местных знахарей. Два кувшина заготовил на будущее!

Я отмахнулся.

— Я вообще-то вас насквозь вижу, граф, вы же вьюн и угорь морской, а не человек. Но я понимаю, к чему вы это клоните. Лакайте, может быть, это зелье лучше развяжет язык.

На столешнице появились два одинаковых кубка, я же демократ, когда меня к этому не принуждают, хотя себе наполнил доверху темным виноградным соком, а графу коньяком.

Он сделал глоток, надолго задержал дыхание, потом спросил сипло:

— А попроще нельзя?

— Можно, — ответил я. — Как раз двигаюсь от простого к сложному, а вы как думали?

— Тогда, если вас не затруднит, переколдуйте… я хотел сказать, перепаладиньте это вот несомненное замечательное королевское вино во что-то послабее… ну, для графов.

— Увы, — сказал я, — не могу. Выплесните в камин, а я сделаю заново.

— Ага, — сказал он с удовлетворением, — хоть что-то не умеете делать. Сразу легче стало.

Он повернулся к камину, плеснул и, охнув, выронил в испуге кубок, когда огонь с готовностью взметнулся к своду.

— Это колдовство?

— Еще какое, — заверил я. — Вон уже кожа зеленеет, сейчас по спине пойдут шишки с орех размером, между пальцев начинают расти бородавки…

Он подобрал и поставил кубок на стол, вздохнул с облегчением:

— В жабу? Лишь бы не в лягушку, какие-то суетливые, не люблю. А жабы — сама солидность и достоинство.

Я наполнил его кубок шампанским так, что полилось на столешницу, и смотрел, как Альбрехт торопливо отпивает, стараясь не дать вылиться целиком.

— В каком состоянии армия? — спросил я.

— В боевом, — доложил он между глотками. — Герцог Клемент… и граф Максимиллиан… не дадут… совсем уж распуститься… Как только снег растает… и дороги подсохнут, тут же выступим…

— В сторону юга? — спросил я.

Он кивнул, в глазах некоторое удивление лишним вопросом.

— Ну да, мы же не знаем, где Мунтвиг…

Я сказал саркастически:

— А что армия выступит на юг, это вам принцесса сказала?..

— Ну да, — ответил он и посмотрел на меня с преувеличенным испугом. — А что, на север?

— На севере нам делать нечего, — ответил я сварливо. — И вовсе не потому, что где-то там империя Вильгельма Блистательного! Просто на юге нас ждут великие дела.

Он кивнул, спросил с разочарованием:

— Всего лишь великие?

— А что вам еще?

— Ну… а когда будут величайшие?

— Будут, — ответил я мрачно, сердце сжалось, величайшим делом будет схватка с приближающимся Маркусом. — Ох, граф, все бы вам драться, подвиги совершать, по колено в крови бродить… Брали бы пример со своего сюзерена! В монахи чуть не подался…