18 марта

Сегодня перебирал вещи в ящике, в котором лежат ручки, часы, опустевшие футляры из-под чего-то, визитные карточки людей, которых уже невозможно вспомнить. Там же лежат купюры из разных стран, где когда-то побывал. Стал их рассматривать и нашёл две бумажки из страны, в которой никогда не был. Эти бумажки связаны с одной очень дорогой мне историей.

Зимой 2002 года мой товарищ Алекс Дубас, который сейчас работает на «Серебряном дожде», а тогда ещё жил в Риге, сделал мне удивительный подарок. Он знал, что я люблю Цезарию Эвора и стараюсь всячески её пропагандировать. К тому времени она ещё не объездила по нескольку раз практически все города России, ещё не стала практически народной артисткой России, а была таинственной, недосягаемой и дала всего несколько концертов в Москве и Питере. Но многие песни уже были на слуху, любимы, и кто-то их знал наизусть. Одну песню к тому моменту я использовал в «Дредноутах».

Короче, Алекс организовывал её концерт в Риге. Она должна была прилететь из Питера в Москву и через три часа улететь в Ригу. Алекс снабдил меня лимузином и просто попросил встретить и проводить Цезарию. Это был прекрасный подарок, и я ночь перед этим не спал. В Москве было холодно, а поклонникам Цезарии было известно, что она всегда ходит босиком. Я не знал, говорит ли она хоть немного по-английски, но был уверен, что мне предстоит встреча с богиней.

Не буду рассказывать о своих волнениях и ожиданиях. Всё получилось очень просто. Я стоял в «Шереметьево-1», среди таксистов и встречающих, и смотрел на дверь, откуда выходят прилетающие. Из двери появлялись люди, люди, люди… И вдруг вышли какие-то чудесные существа. Маленькие, смуглые, в невероятных нарядах и с музыкальными инструментами. А потом вышла она… Очень маленького роста… на неё было накинуто какое-то дурацкое пальто, на голове шапки не было, да и волос почти не было. Точнее, были, но очень-очень короткие. Пальто не было застёгнуто, на шее висел добрый килограмм золота в виде самых разных цепочек и других украшений. А в руке у неё была сумка, такая же, как у моей бабушки в семидесятые. Она шла с трудом, хромая, шлёпая по полу клетчатыми тапочками-шлёпанцами, такими нашими-нашими тапочками. Таксисты обрадовались, кто-то сказал: «Смотрите, какая тётка! Тётка, давай к нам, мы довезём!» Никакой охраны с ней не было. Цезария посмотрела на окруживших её таксистов, ничуть не смутилась и сразу стала танцевать. А те выкрикивали: «Во тётка даёт! Откуда такая, интересно?»

Я не сразу смог привлечь к себе внимание, но потом появилась строго одетая, смуглая женщина и какой-то совсем чёрненький маленький мужичок с чемоданом. Они растолкали таксистов, я понял, что они с Цезарией, и представился. Женщина оказалась племянницей Цезарии и её директором, а мужичок младшим братом. Таксисты ворчали: «Куда от нас тётку забираете! Мы довезём! – а когда увидели лимузин, сказали: – А тётка, видать, не простая! Ладно, езжай с ним (это было про меня). Он тебя лучше довезёт».

Племянница оказалась неприветливой и жёсткой. По-английски она говорила. Цезария же говорила только на том языке, на котором поёт. Ехать из «Шереметьево-1» в «Шереметьево-2» недалеко, минут десять, но за эти десять минут весь мой пиетет и недоумение, как себя вести с волшебной певицей, исчезли. Сев в лимузин, Цезария тут же включила телевизор и была возмущена, что он не работает. Все десять минут она ворчала, и явно уставшая от неё племянница объяснила мне, что та недовольна всем: тем, что холодно, тем, что темно, тем, что снег. Со мной они обращались весьма пренебрежительно, и мне пришлось объяснить племяннице, что я вообще-то не на службе, просто помогаю. То, что они являются мне подарком, я говорить не стал.

Из лимузина Цезария выходить отказалась, и мне пришлось долго искать коляску, в которой было мало толку. Я прокатил её всего метров 25, до лестницы в VIP-зал, а потом долго помогал подняться по этой лестнице. Она попросила кофе. Кофе был плохой, молоко к кофе холодное. Когда его подогрели, оно стало слишком горячим. Ещё она одну за одной курила «Кэмел кинг сайз». Должен сказать, что ворчала она не как наши псевдозвёзды, а как немного уставшая, не очень здоровая тётка из соседнего дома. За час она меня извела. Я сидел и думал: «Господи, скорее бы она улетела, я теперь с полгода не смогу слушать её песни».

И тут она обратила внимание на мою бейсболку. А на голове у меня была отличная чёрная бейсболка с маленьким серебряным значком. Я купил её в Брюсселе, и это была любимая вещь. Цезария попросила её посмотреть, посмотрела и надела себе на голову. Мне оставалось только изобразить большую радость от того, что ей моя кепка так подошла. Ещё она спросила, где ей взять такой шарф, как у меня. Спросила очень просто: взяла мой шарф и попросила племянницу перевести вопрос. Шарф был в оранжевую полоску, тоже любимый. Но я тут же сказал, что она может его взять. Тогда Цезария подумала и сказала, что ей нужен такой же, но чёрный. Тут я уже искренне обрадовался и сказал, что в Риге очень много чёрных шарфов и что там её ждут… А потом случилось то, после чего я многое понял и перестал сердиться.

Я пошёл в туалет, а когда возвращался, увидел, что Цезария сидит, сняв мою кепку с головы, на носу у неё очки, причём такие, какие носят тётки с рынка или из столовой, и она внимательно рассматривает лейбл. Увидев, что я подхожу, она тут же надела кепку и отвернулась, мол, ничего я не рассматривала. Мне стало так смешно! Я понял, что она настоящая, неподдельная тётка. Для кого-то она ворчливая, но любимая тётя Цезария. Тётя, которая даже не пытается понять, что вокруг происходит, а живёт, как привыкла. Но вскоре сообщили, что рейс задерживается на час, и мне довелось увидеть тех, для кого она является ворчливой тётей Цезарией.

Когда объявили о задержке рейса, она поворчала, а потом попросила о чём-то своего брата, который был при ней камердинером. Он достал ноутбук, поковырялся, и Цезария стала показывать мне фотографии каких-то людей на празднике в убогом посёлке. Она объяснила через племянницу, что это её последний день рождения, было очень весело, собрались все её внуки, племянники, и она хотела, чтобы её в тот день окружали только молодые парни и мужчины. Я смотрел фотографии, кивал. Наконец она остановилась на групповом снимке, где было человек тридцать пять, разновозрастных, разноцветных, от почти чёрных до совсем белых парней и мужчин, и среди них стояла Цезария. Директор-племянница отошла говорить по телефону, а Цезария показывала мне родственников. Она тыкала пальцем в экран и говорила: «Витторио, Еухенио, Педро, Хулио, Андреас…» – и так далее. Показала всех. Я изобразил полный восторг и радость…

Мои восторги иссякли, а Цезария уставилась на меня и чего-то ждала. Я не понял, пожал плечами, мол, что? Она молча ткнула в какого-то парня на экране. Я не понял. Она ткнула в другого, я опять пожал плечами. Она нахмурилась и снова ткнула в того, которого показала первым. Тут я догадался и робко сказал: «Хулио?» Она всплеснула руками и с досадой сказала: «Андреас!» … Больше часа я запоминал всех поимённо. Это было очень непросто. Потом мне был устроен экзамен, который с первого раза я не сдал. Но наконец назвал всех, в какой бы последовательности она их ни показывала, чем вызвал восторг брата, одобрительную ухмылку племянницы и благосклонный взгляд Цезарии.

Когда мы расстались и её повели на паспортный контроль, я был самым счастливым человеком в аэропорту, я с трудом скрывал радость, и мне срочно хотелось выпить грамм сто коньяку. Цезарию увели за красную линию, но она вдруг вырвалась и вернулась. Достала из своей сумки большой шелестящий полиэтиленовый пакет, в котором, как оказалось, было очень много монет разных стран и мятых купюр со всего мира. Она долго в нём копалась. К нам подошла племянница, которая пыталась её поторопить. Но Цезария и не думала спешить. Наконец она достала яркую цветную бумажку, протянула её мне и сказала через племянницу: «Когда прилетишь на Кабо Верде, скажешь таксисту, чтобы отвёз к дому Цезарии. Они знают. Этого как раз хватит на такси до моего дома». И пошла. А потом снова остановилась, достала пакет, снова пошелестела, и племянница принесла мне ещё одну купюру, только поменьше размером и совсем-совсем потёртую. Когда я её взял, Цезария крикнула: «А это дашь таксисту на чай!»

Вот эти две бумажки передо мной, две тысячи и двести эскудо банка Кабо Верде. На двух тысячах – цветок, стихи и портрет усатого мужчины, под которым написано Eugenio Tavares. Видимо, поэт. А на двухстах эскудо – парусный кораблик. Бумажка совсем потёртая, почти лохмотья.

21 марта

Вчера всем семейством ходили смотреть очередной американский мультфильм. Фильм так себе, не о чем говорить. Главное – ходили всем семейством, в этом суть удовольствия. Больше всех был доволен Саша (которому скоро пять). Он в кинотеатре взял флаер мультфильма и до начала сеанса его разглядывал. А во время фильма, при появлении новых персонажей, искал их на флаере. Все полтора часа просмотра он не выпускал эту бумажку из рук. А руки от волнения то потели, то высыхали, листочек сильно помялся, но был донесён до дома и показан собаке и бабушке. Ночью эта цветная бумажка лежала рядом с кроватью.

Сегодня он полдня таскался с ней, рассматривал, вздыхал, явно вспоминая вчерашние переживания. То есть почти на сутки этот листок бумаги стал для маленького человека очень важной и прекрасной вещью.

Я подумал сегодня: как же повезло именно этому флаеру! Большая часть его собратьев проживает две-три минуты и отправляется в мусорку, какие-то так и остаются лежать в стопке, а некоторые так и умирают нераспакованными…

2 апреля

…Хочу рассказать несколько эпизодов, которые не иллюстрируют хамство – просто это те моменты, из которых складываются взаимоотношения с миром.

В прошедшем туре сидели с организаторами гастролей в ресторанчике. Несколько раз подошли люди взять автограф или просто сказать «здравствуйте». За соседним столом сидели три барышни. Такие себе барышни лет двадцати-двадцати трёх, явно узнали, что-то ещё сказали в том смысле, что билетов на спектакль давно нет. Я сказал: вы первые, с кем я заговорил в этом городе (а я только-только приехал), и у меня есть возможность пригласить вас завтра на спектакль. Они вежливо сказали «большое спасибо, но мы не можем, у нас на завтра баня заказана». И спокойненько ушли. Я потом весь вечер улыбался. Ну а что? Всё правильно, намеченный план надо выполнять. Гордая, честная позиция.

В Оренбурге нас повезли после спектакля поужинать в ресторан «Жигули». Вечер пятницы, в заведении играл живой ансамбль. Когда мы зашли, звучала песня про траву у дома. Кроме музыкантов на сцене, в ресторане мужчин не было, за всеми столиками сидели женские коллективы. Причём было видно, что вот это собралась бухгалтерия, а это – парикмахерская. Дамы пили исключительно водочку, и к нашему появлению все уже были в хорошем подпитии. Так получилось, что мы сели рядом со столиком, за которым звучали поздравительные тосты. Компания представляла собой шесть дам от тридцати до сорока. Сухонькая дама с весьма сложной, но уже слегка обвисшей причёской отмечала день рождения. Она была самая пьяненькая… Нам предстоял ночной переезд, и я вспомнил, что в машине много цветов, подаренных зрителями, которые до другого города мы в нормальном виде не довезём. Я решил подарить их юбилярше. А там были шикарные розы, лилии. Я взял почти охапку прекрасных цветов, подошёл к весёлой дамской компании и сказал: мы тут услышали, что у вас день рождения, и я хотел бы от нашего коллектива и всех немногочисленных в этом заведении мужчин подарить вам цветы. Она совершенно спокойно, по-хозяйски, их приняла со словами «давай-давай», тут же передала кому-то из подруг, прищурилась, внимательно рассмотрела меня, покачала головой и весьма независимо сказала: «А я тебя видела по телевизору. Полное говно! – и тут же величественно отвернулась от меня: – Девчонки, ну чё никто не наливает-то?!» А я подумал: есть всё-таки женщины в русских селеньях! Прекрасно!.. Её подруги потом подходили ко мне, говорили: мол, она очень хорошая, завтра проспится, будет переживать. А я им говорил: да бросьте вы, из-за чего переживать, она же королева, и у неё день рождения! До сих пор мы с моим тур-менеджером Сергеем вспоминаем и смеёмся.