Вдруг Абайгур всполошился.
– Что случилось? – спросил Дональд.
Абайгур, закусив губу, обозревал окрестности с едва ли не убитым видом. Мы, в свою очередь, попытались разглядеть, что его обеспокоило. Тщетно! Пустыня оставалась голой.
Силясь совладать с собой, однако голосом, выдававшим тревогу, Абайгур призвал нас остановиться.
Не признаваясь в этом, я опасался, что он заметил грабителей караванов, а то и врагов, готовых похитить или убить иностранцев.
Дональд, тоже встревоженный, подступил к нему с расспросами о причине его волнения.
Абайгур не ответил, молча взял полотняный мешок с первого верблюда и скрылся за холмом.
Через пять минут он вернулся, переодетый в черное платье из дорогой ткани, расшитой узорами.
– О, о, можно успокоиться, – воскликнул Дональд, – это его праздничный наряд!
Абайгур убрал прежнюю одежду в мешок и повесил его на спину верблюда. На нас он не обращал никакого внимания.
– Зачем он это делает? – решился я.
– Зачем? – повторил Дональд. – Лучше его не спрашивать. Я чувствую, что он убил бы меня, если бы я отважился. Его поведение говорит о том, что он не потерпит ни вопросов, ни комментариев.
Абайгур приказал верблюду опуститься на колени, и тот, взревев, нехотя повиновался. Два других из солидарности последовали его примеру.
Когда животное улеглось, Абайгур сел в седло и, сжимая коленями холку, приказал ему встать.
Надменный, великолепный, царственный, Абайгур восседал в трех метрах над землей. Он, обычно подбадривавший нас, указывавший дорогу с улыбкой, продолжал путь так, будто был один. Ни слова, ни взгляда в нашу сторону. Он ехал вперед, вскинув подбородок к горизонту. Другой человек…
Мы послушно шли следом, гадая, почему вдруг так изменилось его поведение.
Нам очень скоро предстояло это узнать.
За очередным холмом зазвенели колокольчики, и нам предстала удивительная картина: пастушка со стадом коз.
Все было маленьким и прелестным в этой пасторальной сценке. Не больше ребенка, хоть ей и было лет двадцать, сидевшая среди своих животных девушка потупила при виде нас подведенные сурьмой глаза. Тень от густых ресниц легла на персиковую кожу. Ее хорошенькое личико с перламутровыми губками в обрамлении тяжелых смоляных кос было необычайно округлым и нежным. Миниатюрные козочки у ее ног, ростом не больше тридцати сантиметров, на коротких ножках, с узкими мордочками, больше походили на игрушки, чем на жующих млекопитающих. Когда же они подавали голос, обнажая опалово-розовые десны, их блеяние повергало меня в растерянность: тонкое, слабенькое, оно напоминало дребезжание велосипедного звонка; козочки даже не блеяли, скорее повизгивали.